Николай Пахомов

МЕЧ КНЯЗЯ БУЙ-ТУРА Историко-детективная повесть

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Слышали новость?!. — перешагнув порог кабинета, вместо привычного «Здрасьте!», не спросил, скорее, констатировал Тимур Любимов, обозреватель криминальных новостей и любитель «жареных фактов» газеты «Курский курьер».

— Что еще за новость? — также не приветствуя коллегу, даже не поворачивая головы в его сторону от дисплея компьютера, пропела пышногрудая и огненно-рыжая Санечка в невесомой на вид, просвечивающейся насквозь кофточке. Санечка — журналистка, освещающая в прессе события, связанные с молодежью и молодежной политикой властей, от больших — кремлевских, до городских, муниципальных.

— В краеведческом музее новая экспозиция открывается… Меч князя Буй-тура привезли! И…

— Подумаешь, новость, — не дослушав, потеряла Санечка всякий интерес к сообщению коллеги. — Вот если бы инопланетяне на Красной площади сели — то да! Или бы мне кто-то дворец хрустальный подарил! А то — новая выставка. Дел-то… — фыркнула избалованной кошкой. — Экая невидаль! Да у нас только в одном Курске с десяток музеев отыщется… А уж черепушек да железяк там всяких разных — пруд пруди.

Ее изящные пальчики с ярко накрашенными длинными ноготками вновь запорхали веселыми бабочками по кнопкам клавиатуры, заставив экран дисплея морщиться и корчиться от буквенной и цифровой ряби. Зато чуть согбенная грациозная спинка с четко выраженными лопатками, как бы соединенными между собой тонкими лямками кипельно белого, как цвет вишневых садов в пору весеннего цветения, бюстгальтера, была неподвижна, словно у статуи.

— Голодной куме одно на уме, — буркнул беззлобно Тимур, всегда снисходительно относившийся к этой накрашенной кукле, действительно избалованной мужским вниманием, изящная головка которой постоянно была забита одной проблемой: где подцепить себе хоть какого-то олигарха. Да и подобные диалоги, когда один видит в чем-то сенсацию, а другому это — «по барабану», в редакции происходили чуть ли не ежедневно. — Подумаешь: «инопланетяне»… — мысленно продолжил диалог Тимур, лавируя между столами, тумбочками и угловатыми шкафами, вечно заваленными всякой всячиной, чтобы пробраться к рабочему месту. — Тут гости из двенадцатого века — меч самого князя Всеволода Святославича Курско-Трубчевского, или Буй-тура по «Слову о полку Игореве»!.. И пояс то ли тоже его, то ли его супруги, то ли кого-то из княжичей — такой изящный… Из трубчевского клада на Старом городище. А это, замечу, милая дама, почти то же самое, что прибытие инопланетян, — рассуждал сам с собой Тимур, усаживаясь на шаткий стул за «родной» стол. — Только связано не с будущим, а с прошлым… Это ведь тоже космонавты-экспонаты… только из прошлого. Прошлого нашей страны. Понимать надо, бюст ты наш гуттаперчевый, великолепное скопище грехов и соблазнов».

Санечка же, занятая своим делом, к нему явно утеряла всякий интерес. Словно и не было его в их тесноватой с подслеповатым оконцем узкой комнатушке, называемой между собой «пеналом», чуть не до самого потолка заваленной старыми газетами, журналами, энциклопедиями, словарями, настольными лампами, неизвестно как оказавшимися тут торшерами, электрочайниками и прочим хламом, на первый взгляд, совсем ненужным. Но, коснись что, таким необходимым…

Обозреватель криминального отдела газеты, называя коллегу Санечку «скопищем грехов и соблазнов», знал, что говорил. Будучи если не юной, то еще молодой и очень близкой к «поколению пепси-колы», работая в молодежной среде, где секс стал своеобразной физзарядкой и антистрессовым допингом, так как давно вышел из интимной стороны жизни человека, Санечка вольно или невольно придерживалась той же самой субкультуры и морали в личной и сексуальной жизни. Как, впрочем, и ее то ли сводная, то ли двоюродная сестра Танечка, такая же огненно-рыжая разбитная деваха лет двадцати, вечно втиснутая в джинсовые брюки, работавшая то ли каким-то менеджером, то ли секретарем в одном из офисов на улице Садовой и время от времени забегавшая к Санечке «перекурить». Это с ее легкой руки за Александрой закрепилось имя Санечка.

По всей видимости, и Санечка, и Танечка рождены были блондинками и со временем могли стать «белокурыми бестиями». Но в последние годы во всем мире блондинки ассоциировались с недалекими, пустоголовыми «куклами» и стали основными героинями анекдотов о женщинах-недотепах. Поэтому Санечка и Танечка, не желая быть в «стане» блондинистых, высоко ценя свои личностные качества и интеллектуальные способности, воспользовавшись услугами парикмахеров-стилистов, быстренько перекрасились в рыжих вамп-девиц, а проще — в стерв.

Словом, как все бабы, собезьянничали, уходя от одних стереотипов и прибиваясь к другим. А как иначе? Без стереотипов нельзя… Только глаза остались прежних расцветок: у Санечки — серо-зеленые, а у Танечки — небесно-голубые и по детски наивно-открытые, что подкупало и часто обманывало доверчивых людей.

В пупке у Санечки был серебряный пирсинг, которым она очень гордилась. И в летнюю пору обязательно надевала такие забугровые «шмотки», чтобы пуп с пирсингом непременно торчал на виду у публики, притягивая мужские похотливые взгляды. Кроме пупкового пирсинга, на теле, пониже спины, пестрели татуировки в виде роз, лилий и прочей дребедени. Не хватало лишь зэковских «кочегаров» на ягодицах, при ходьбе «бросавших» в анальное отверстие — «топку» — совковыми лопатами уголек. Да, пожалуй, кольца в ноздре. Но, как говорится, еще не вечер!

Беда лишь в том, что Санечка, успевшая не только побывать замужем, но и развестись, не обременив себя ребеночком, при всей своей морально-нравственной раскрепощенности придерживалась строгого правила: с коллегами по работе никакого секса. С кем угодно — где угодно, но только с коллегами — ни-ни! Ни на работе, ни в других местах. А потому, сколько к ней ранее ни «подкатывал» Любимов, он оставался «нелюбимым».

Это-то в первое время и бесило довольно часто Тимура Аркадьевича, мужчину хоть и семейного, но в самом соку. К тому же, чего греха таить, изрядного ловеласа, пользовавшегося успехом у многих представительниц прекрасного пола. Возможно, потому не любившего, чтобы его величали по отчеству. Впрочем, в журналистской среде звать кого-либо, за исключением, разумеется, редактора, по отчеству считалось дурным тоном.

Да, Тимур пользовался определенным успехом у женщин, но только не у Санечки. Пробовал подпоить во время так называемых корпоративных вечеринок (известно, что пьяная баба — чужая жена), но Санечка на такой «крючок» не попадалась. И, вообще, к спиртному она была довольно равнодушна: выпивала всегда аккуратно, не теряя контроля и разума.

Уяснив бесплодность своих попыток взять крепость, легко доступную другим, но не ему, Тимур Аркадьевич, чтобы не выглядеть смешным и навязчивым, оставил куклястую коллегу в покое. Возможно, до «лучших времен», как хотелось ему думать. Что же касается ее профессионального «эго», то она относилась к тем современным «всезнайкам», порожденным лихими девяностыми, которые, чем слабее в какой-либо области знаний, тем безапелляционнее и категоричнее.

Они, малокомпетентные, но скрывающие свою некомпетентность за напористостью, нахрапистостью, агрессивностью, доходящей до откровенного хамства, «лучше всех знают», как выплавлять чугун, как строить дома, как сеять и выращивать хлеб, как проводить расследование преступлений, как реформировать армию и бороться с «дедовщиной» в ней. И, вообще, все и лучше всех знают. Спорить с такими «всезнайками» — это как кричать против шквального ветра: только голосовые связки надорвешь да собственной слюной весь испоганишься — и все…

Так уж сложилось, что жизнь еще не потрепала у Санечки не только ее «крылышки», но и «перышек» на них не тронула. И потому она порхала со своей категоричностью и безапелляционностью, по делу и без дела бравируя ими, как и юношеским максимализмом, вызывая у таких, как Любимов, «тертых» жизнью и обстоятельствами, скептические улыбки.