Я уже писал о свисте, с которым воздух покидает кабину?

Самый паскудный звук из тех, что я слышал. Звук полной безнадёги и, что самое противное, бессилия. Щелей полно, ведь стандартный паровинг не герметичен. Плюс дырки от пуль. Много дырок, вы уж мне поверьте: приотцы лупили по нам как заведённые. В общем, не заделаешь все отверстия, чтоб меня в алкагест окунуло, никак не заделаешь.

Да мы и не пытались.

«Четыре минуты, – сказал тогда Бааламестре. – Больше не протянем».

Четыре поганые минуты. И это при том, что «быстрые переходы», которые тридцать секунд-минута, случались крайне редко, стандартные начинались от трёх и до четырнадцати. Пятнадцатой, кстати, никогда не было, все зарегистрированные переходы укладывались в четырнадцать минут, это время жизни, но у нас, к сожалению, отсутствовала возможность продержаться настолько долго.

Четыре минуты.

Если путешествие затянется, мы потеряем сознание, не сможем вывести паровинг из пике и погибнем. Нет, погибнем раньше, когда задохнёмся…

«Кажется, я видел канистру».

Каронимо Бааламестре пошёл в десантный отсек паровинга, в надежде отыскать хоть что-нибудь, способное нас спасти.

Дышать в канистру? Почему нет?

Я поднялся, чтобы присоединиться к поискам, но сидящий за штурвалом Гатов махнул рукой: «Смотри, какая красота, Олли! Сто цехинов против кучи дерьма, что ты никогда не видел ничего подобного».

Я собрался огрызнуться, но вовремя прикусил язык, поняв, что Павел полностью отдался в руки судьбы. Мы не управляли переходом. Никто в Герметиконе не способен управлять переходом и точно сказать, сколько времени он продлится. От нас ничего не зависело, и потому Гатов предался созерцанию.

«Согласись, красиво!»

«Очень», – подтвердил я, дуя на руки. В кабине постепенно холодало.

И становилось меньше воздуха.

Мы летели вслед за грузовым цеппелем, лигах в трёх от его гигантских рулей, и напоминали, наверное, дохлую кошку, которую сорванцы привязывают к каретам и автомобилям…

Дохлая кошка… Странно, что тогда мне пришло в голову именно это сравнение.

Как бы там ни было, мы летели в кильватере здоровенного грузовика, но, несмотря на то что наш нечаянный проводник полностью закрыл фронтальный обзор, насладиться было чем: Пустота предстала перед нами во всей красе. Наверное, специально улыбалась перед тем, как погубить.

«Необыкновенно…»

Обычно Пустота видится путешественникам серой, немного размазанной, как будто неумелый художник упражнялся в создании оттенков, невнятной… Но сейчас всё было иначе. Я видел алые разводы, окружающие переход так, словно он проткнул живую плоть. Видел жёлтые штрихи, слетающиеся на красное с тем, чтобы вновь обратить его в серое. Видел голубые, размером с хороший стог сена искры, что, переливаясь, формировали контур цеппеля.

«Так выглядит переход со стороны», – прошептал Гатов.

«Я догадался. – А потом, чтоб меня в алкагест окунуло, зачем-то сообщил: – Минута».

И тем разрушил удивительную магию момента, растоптал тот зачарованный миг, который навсегда отпечатался в моей памяти.

«Минута».

«Кто умеет задерживать дыхание?» – хмыкнул Павел.

«Канистры нет, – бодро доложил Бааламестре. – Вообще ничего нет, чтоб меня пинком через колено».

«Даже презерватива?»

«Гений!»

Я помню, как Павел улыбался, глядя на судорожно распечатывающего презерватив Каронимо. Я помню, как спешил толстяк. А потом я широко и заразительно зевнул. День получился совершенно сумасшедшим, и я устал. Мне надо поспать.

«Даже если ни хрена не получится, было весело, – произнёс Гатов, легко трогая меня за плечо. Он знает, почему меня клонит в сон. Он немного печален. – Извини, что втянул тебя во всё это…»

Две с половиной минуты.

Я больше не слышу свист.

Бааламестре из последних сил надувает презерватив. Я громко говорю какую-то пошлость, но фраза не выходит из меня даже в виде шипения. Каронимо медленно валится на бок. Гатов не дышит. Снова созерцает Пустоту и улыбается с закрытыми губами. Его руки устало лежат на штурвале. Руки дрожат от холода.

«Почему он не хочет спать?»

Я закрываю глаза.

Я не вижу, как наш паровинг вылетает из Пустоты…»

Все сферопорты Герметикона походят друг на друга, как счастливые семьи.

Не внешне, разумеется, походят, поскольку архитектурные пристрастия в разных мирах отличались разительно, зачастую образуя уникальные, ни на что не похожие стили, и спутать порты больших планет могли или неопытные, или крепко выпившие путешественники. Поэтому не внешне – внутренне, строением. Подобно людям: под кожей и костями одинаковый набор органов, исполняющих одни и те же функции, а снаружи собственный образ, который стараются украсить в меру способностей и возможностей.

Каждый межзвёздный причал Герметикона строился вокруг Сферы Шкуровича – негасимого монументального сооружения из астрелия, которое служит маяком для бредущих через Пустоту астрологов. Над Сферой, как правило, покачивался на длинном якоре или без оного ощетинившийся орудийными стволами вижилан, а вокруг, насколько того требовала необходимость, привольно раскидывалось посадочное поле, равномерно или изредка тыкающее в небо металлическими пальцами причальных мачт. В иных мирах мачт насчитывалось единицы, иногда – вообще одна, хорошо, если не проржавевшая, зато на богатых планетах, через порты которых проходил оживлённый поток пассажиров и грузов, мачты строили десятками, а то и сотнями.

На краю поля власти обычно располагают административные портовые сооружения, пассажирские залы, таможню и часовню Братства Доброй Дочери, медикусы которого внимательно осматривают прибывающих на предмет опасных инфекций. С двух других сторон к полю выходят эллинги для ремонта и хранения цеппелей, иногда прямо к полю подводят рельсы железной дороги, связывая воздушный и наземный транспорт в один узел, но в основном всё остальное окружающее сферопорт пространство занято складами. Зданиями, ангарами, элеваторами и цистернами, между которыми снуют телеги, грузовики и даже паротяги. Но главное – между ними снуют деньги, огромные деньги. Большой сферопорт – место торговое, вокруг него ежедневно заключаются сотни сделок, а поскольку далеко не все из них законны, то неподалёку от складов или же среди них всегда возникает территория Омута: кварталы тёмных дел, в которые крайне редко заглядывают полицейские и жандармы.

И именно здесь в полной мере проявлялось главное отличие Шпеева от собратьев с других планет: владения Омута – Пекарня Ли – занимали добрую половину сферопорта Менсалы, а по сути, им же и являлись. Что же касается полиции, точнее милиции, то она следила лишь за тем, чтобы бандиты не особенно злоупотребляли насилием и не лезли в Чистый Парк – территорию легальной коммерции и проживания приличных людей. При этом следует отметить, что на Менсале понятие «приличный человек» трактовалось крайне широко, и многие негоцианты жить предпочитали в Парке, а деньги делали в Пекарне. И деньги нешуточные.

Но грязные.

Пребывающая в состоянии перманентной гражданской войны и не имеющая собственной, сколь-нибудь заметной промышленности, Менсала в первую очередь импортировала оружие: разнообразное, в больших количествах, и потому торговцы Шпеева прекрасно разбирались в продукции лучших военных корпораций Герметикона. Они продавали бронетяги, эти огромные чудовища доставлялись на Менсалу с помощью специальных грузовых цеппелей. Продавали пушки и минометы, боевые газы – в одно время они стали весьма популярны, – а также новомодные бронеавтомобили и аэропланы. Через руки менсалийских торговцев прошло столько стрелкового оружия, что они определяли производителя по звуку выстрела и считались лучшими экспертами Герметикона в области совместимости боеприпасов. Другими словами, удивить менсалийцев было практически невозможно, но попытки предпринимались постоянно, и автором сегодняшней стал рослый мужчина с круглым простоватым лицом, абсолютно не вяжущимся с его энергичными манерами. Внешность белобрысого вводила в заблуждение: волосы светлые, но глаза тёмные, глуповатые, нос картошкой, губы и щёки толстые – он походил на увальня с ближайшей фермы, но при этом ухитрился собрать на испытание «чудо-оружия» самых авторитетных торговцев Шпеева.