Сама Павлова об этом умалчивала, чтобы не провоцировать ненужные вопросы, но и Любовь Федоровна платила за дочь в первый год обучения. Вероятно, как за Карсавину – 300 рублей серебром. И приняли Нюру одиннадцатой – сверх десяти положенных. Чьи рекомендации и гарантии оплаты обучения предоставила Любовь Федоровна, мы не узнаем никогда, но стоит сказать спасибо тому, кто помог Нюре Павловой переступить порог Театрального училища вопреки ее природной слабости. А еще поблагодарить за настойчивость ее маму.

Началась жизнь в монастыре Терпсихор.

Это удивительный «монастырь», как и судьбы его выпускниц. В связи с этим недоумение – как могла религиозная мама (как утверждала сама Павлова) отдать дочь «в балерины»? Репутация балерин была однозначной – содержанки. Все до единой. От примы-ассолюты (то есть Леньяни и Кшесинской) до корифейки «у воды» («у воды» – значит, последняя в ряду кордебалета у самого задника кулис, где обычно пейзаж с озером). Исключение составляли только супруги актеров же. Многие ради того в балет и стремились, их устраивало положение «у воды» и покровительство нувориша – работы немного, а деньгами и бриллиантами обеспечит «любитель прелестниц».

Обеспечивали, в украшениях не терпели бутафории, все драгоценности, которыми от прим до корифеек на сцене были увешаны с головы до ног, были настоящими! Этакая ювелирная выставка на движущихся экспонатах.

Конечно, в училище шли и из любви к танцу, к музыке, к сцене. Павлова из таких.

Но содержанками становились все равно.

И Анна Павлова стала.

Это барон Виктор Дандре снял для нее роскошную квартиру с большим репетиционным залом (такого не было даже у Кшесинской) в «Доме-сказке» на углу Английского проспекта и Офицерской улицы (сейчас улица Декабристов). И не стоит за это осуждать, тем более своего барона Анна любила по-настоящему (как и он ее?).

Но до того еще были годы тяжелейшей учебы в училище.

– Приняли! Меня приняли!

Об этом хотелось кричать на весь Петербург, даже на весь мир!

Она будет балериной, будет танцевать на сцене Мариинского театра, обязательно получит главные роли, в том числе Аврору в «Спящей красавице»!

– За три дня подготовить столько всего! – ужасалась Любовь Федоровна.

– Но мамочка! – на глазах у Нюры слезы. Судьба не может быть столь несправедливой, из-за необходимости срочно перешить два форменных платья – коричневое для классных уроков и серое для танцев – нельзя пропустить первый день занятий!

Конечно, мама постаралась, и платья были ушиты, чтобы не болтались на тоненькой фигурке Нюры. А еще нужны тетради, карандаши, ручки и, конечно, балетные туфельки. Нет, пока не пуанты, как у взрослых, а просто тоненькие тапочки.

Это маме казалось, что время летит, для Нюры эти дни тянулись бесконечно.

Первого сентября она заставила маму выйти из дома много раньше необходимого:

– Мамочка, вдруг с конкой что-то случится? Вдруг мы будем идти слишком медленно?

В результате они пришли рано.

Нюра словно шагала в сказку. Да, вон за тем обычным с виду входом в Театральное училище сказочный мир балета, но теперь она, Нюра, имеет право войти в эту дверь. Пусть это испытательный срок, она выдержит любые испытания, потому что только так потом можно выйти на сцену и танцевать!

– Мамочка, ты меня дальше не провожай, я сама. – Нюра чувствовала себя почти взрослой и самостоятельной. – Только встретишь после занятий.

Но у входа дежурил страж порядка в роскошной красной ливрее.

– Вы к кому, барышня? – Гурьян швейцар бдительный, кого попало в училище не пустит.

– Я на урок… – Аня даже растерялась.

Любовь Федоровна поспешила на выручку дочери.

– Нюрочка, тебя не пускают?

Но Аня справилась с растерянностью, спокойно ответила:

– Нет, мамочка, все в порядке. Господин просто не знает, что я уже учусь в первом классе.

Гурьян, которого господином называли крайне редко, широко улыбнулся:

– Я впрямь не признал, барышня. Вам вон туда, приходящие переодеваются на антресолях. А потом в класс, там покажут.

– Благодарю, – чинно поклонилась ему Аня и поспешила, куда сказано.

Глядя ей вслед, Гурьян покачал головой:

– Как былиночка. Как ей выдержать?

У Любови Федоровны сжалось сердце, может, зря согласилась отдать дочь в балет?

– Ей одиннадцатый…

Швейцар поприветствовал кого-то из преподавателей, открыл дверь перед крепкой девушкой, перебросился парой слов со служащими в такой же, как у него самого, форме и снова повернулся к Любови Федоровне. Та не ушла, понимая, что со швейцаром можно будет поговорить и узнать что-то интересное и важное. Швейцары они такие – всегда все знают.

Поговорить в этот раз не удалось, в первый день занятий многие пришли пораньше, двери то и дело открывались и закрывались. Гурьян подмигнул Любови Федоровне:

– Завтра приходи, все расскажу…

В первые дни на Аню смотрели с откровенным изумлением – худенькая девочка казалась чужой среди крепких, развитых сверстниц. Ей шел одиннадцатый год, а выглядела едва на восемь-девять лет.

Она поспешно переоделась в скромное полотняное платье – форму для занятий танцами (маме пришлось ушивать, чтобы не болталось), аккуратно повесила коричневое платье, в котором полагалось сидеть на остальных уроках, в шкаф и, сделав книксен перед старенькой служительницей, поспешила в репетиционный зал. Аня пользовалась каждой минуткой, чтобы еще и еще потренироваться. И не считала зазорным полить пол в зале, напротив, старалась выполнить целый танец, изящно поворачиваясь с леечкой в руках, перебегая на пальцах, тянулась то влево, то вправо, напевая какую-нибудь мелодию.

Пожилой концертмейстер, обычно аккомпанировавший младшим, любил наблюдать ее танцы-импровизации.

– Эта девочка станет прекрасной танцовщицей, возможно, лучшей, – говорил он и с грустью добавлял: – Если только не надорвется раньше времени.

Он оказался прав: Павлова стала величайшей балериной своего времени и, к счастью, не надорвалась. Но как же ей было трудно!

Со второго класса у девочек образовывались свои кружки – у пепиньерок, живших в пансионе училища, свой, у дочерей артистов, давно знакомых с закулисной жизнью театра, свой, у тех, кто имел «серьезные рекомендации», то есть важных покровителей, свой… В первом классе все были приходящими, но разделение все равно было. Девочки часто собирались вокруг важничавшей Любы Петипа, как же, дочь самого Мариуса Ивановича знала о театре и балете все! Потом оказалось, что это не так, не желая признаваться в неосведомленности, Люба частенько напускала на себя важность или таинственность.

Здание училища делилось на две части – словно бы внешнюю, где располагались классы и репетиционные залы, и внутреннюю, где жили пепиньерки. Конечно, никакой стены или перегородки между половинами не было, но гулять туда-сюда категорически запрещалось. Не желая пострадать из-за нарушения правила, девочки строго придерживались этого и еще одного правила. Второе гласило: к мальчикам не приближаться! Мальчики жили и занимались на другом этаже и оказывались рядом только во время репетиций и спектаклей, когда требовалось вместе танцевать.

Но в разрешенных пределах любопытная Аня прогуливалась постоянно. Например, в круглый зал возле репетиционного – библиотеку. Там столько книг! И хотя их неохотно выдавали приходящим, библиотекарь Ольга Андреевна почувствовала приязнь к тоненькой девочке с горящими от восторга глазами и допустила к сокровищам. А только что блестящие глаза девочки вдруг стали… грустными.

– Что случилось?

– Мне всего этого за жизнь не прочитать, – вздохнула Павлова.

– Книг написано так много, что их все никому никогда не прочитать, но приходи чаще.

Аня вышла из библиотеки, прижимая к себе полученную книгу, и остановилась у большого окна. Когда она будет пепиньеркой, будет читать каждую свободную минутку! А еще дополнительно репетировать. В училище достаточно места и без самих залов, чтобы тренироваться и тренироваться. Некоторые девочки так делают, но не все. Почему, не хотят стать лучшими?