– Я так полагаю, без Иньиго не обойдется.

Дон Франсиско произнес эти слова как бы между прочим – между двумя глотками вина, я хочу сказать, – но краем глаза наблюдая за капитаном Алатристе. Я заметил, что и тот бросил на меня короткий выжидательный взгляд. Потом откинулся на спинку стула – колет расстегнут, рубашка на груди распахнута – и уставился куда-то в синий горизонт, примерно в ту точку, где вдалеке смутно виднелся остров Капри.

– От него зависит, – сказал он.

О деле Кеведо рассказал бегло, в подробности не вдаваясь и не слишком отвлекаясь от голубей. Устроить под Рождество переворот в Венеции. Свести счеты с этими пожирателями печенки в луковом соусе, переменчивыми и неверными, как гулящие девки. Всякие мелочи он обговорит со мной и с капитаном попозже, в свое время. В том, разумеется, случае, если я, фигурально выражаясь, попрошу у банкомета карту, благо колода уже распечатана.

– От тебя зависит, – эхом отозвался Кеведо, глядя мне прямо в глаза.

Я пожал плечами. Жизнь рядом с капитаном Алатристе, Мадрид, Фландрия, Средиземноморье сделали меня таким, каков я был, – проворный и ловкий парень с крепкими руками и зорким глазом; научили не терять головы, когда приходит минута обнажить клинок; преподали высокое искусство умерщвления человека. Накопился у меня кое-какой опыт, и возраста я достиг подходящего, чтобы принимать решения.

– С капитаном, – воскликнул я, – хоть к черту на рога!

Прозвучало как залихватская похвальба какого-нибудь уличного задиры, а если бы я добавил что-то вроде «вот и весь мой сказ», то и совсем бы вышел волонтер, только что вступивший в службу и куражащийся за бутылкой. Но я к тому времени был уже не тот дерзкий и драчливый юнец, вспыльчивый, как порох, или, вернее, как истый баск, донельзя щепетильный во всем, что касается репутации и чести, и всегда готовый заявить об этом во всеуслышание; ибо хорошо известно, что избыток юного пыла часто возмещает ущерб, причиненный нехваткой благоразумия.

– Ну да, – заметил дон Франсиско, – тебе ведь не впервой.

И с мягкой насмешливостью улыбнулся моей по-львиному свирепой решимости. Я, впрочем, не обиделся нимало, ибо он тысячу раз доказывал свое безусловное и великодушное расположение ко мне. Капитан Алатристе же чуть округлил глаза, все так же неотрывно устремленные туда, где по синему пространству моря шла с востока галера – шла на веслах, убрав паруса, и потому издалека похожа была на сороконожку.

– Замысел в том, – сказал Кеведо, понизив голос, хотя мы были одни, – чтобы отправленные нами надежные люди малыми группами, скрытно, постепенно просачивались в город. Одни доберутся из Милана по суше, другие прибудут морем. Все должны быть готовы действовать в указанный день и час.

– Испанцы?

– Не только. Можно будет рассчитывать на далматинцев и немцев из числа наемных солдат венецианской службы… Их начальники получат недурные деньги за это. Будут там и подданные Серениссимы.

Дон Франсиско снова хлебнул лакрима-кристи, которого, к слову сказать, мы втроем оприходовали почти полторы асумбре [5]. И я отметил, что с годами поэт не меняет ни склонностей своих, ни привычек, оставшись таким же рьяным винопийцей, каким был в Мадриде. Дон Франсиско любил выпить – все равно, на радостях или с горя, – хотя, конечно, за капитаном Алатристе, у которого, казалось, не утроба, а губка, ему было не угнаться. В ту пору, впрочем, судьба благоприятствовала поэту, и повод был радостный, и зримой приметой того, что солнце выглянуло из-за туч и пришли тучные годы благоденствия и достатка, рядышком на стуле лежала аккуратно свернутая обновка – черный бархатный плащ с шелковыми отворотами. Недавняя кончина богатой тетки – доньи Маргариты Кеведо – вкупе с милостями графа-герцога Оливареса и ее величества королевы вознесли нашего поэта на вершину преуспеяния. На олимпе политическом и пиитическом пребывал он и раньше.

– Недели через две губернатор Милана, – продолжал дон Франсиско, – начнет размещать войска на границе с Венецией, с тем чтобы в случае надобности через Брешию, Верону и Падую двинуть их на помощь. Одновременно десять галер под австрийским флагом, взяв на борт испанскую пехоту – Неаполитанскую и Сицилийскую бригады, – перекроют выход в Адриатику под тем официальным предлогом, что направляются в какой-нибудь имперский порт.

– Декабрь – не лучшее время для галер, – возразил я.

– Для этих – годится. А для нашего дела любое время года подойдет.

– А чего вы ждете от нас?

– В свое время все узнаешь. – Дон Франсиско взглянул на моего хозяина, по-прежнему созерцавшего море. – Но вам, капитан, отводится важнейшая роль. Важнейшая и секретнейшая. Расскажу по дороге… Путешествие пройдет в два этапа – Рим и Милан. На первом я буду вас сопровождать, а потом передам в надежные руки и пожелаю удачи.

Капитан Алатристе, откинувшись на спинку стула, оставался все так же безучастен и неподвижен. От сияющего дня, от блеска воды под солнцем устремленные в неведомую даль глаза на посмуглевшем орлиноносом лице казались еще светлее, чем обычно, и приобрели прозрачно-зеленоватый оттенок.

– Вот не думал, дон Франсиско, что будете ворочать делами такого калибра.

Я сказал это задумчиво, не глядя на поэта. А тот улыбнулся и ответил, что и сам не предполагал ничего подобного, но ведь от теней прошлого никому не дано избавиться. Граф-герцог, хорошо осведомленный об итальянском прошлом Кеведо, потребовал сослужить ему эту службу и дал понять, что отказа не примет. Это было вполне в духе и стиле Оливареса, привыкшего решать все единым волевым усилием, а решения – осуществлять железной рукой. Кроме того, в заговоре состояли люди, которых дон Франсиско хорошо знал, – посол Испании в Риме был его близким приятелем, с губернатором Милана он с незапамятных времен водил тесную дружбу, а с той поры, когда состоял при герцоге Осуне, сохранил и бесценный архив, и полезные связи. А тот кабальеро, с которым мы видели его на Виа Пьедегрутта, – это ни больше ни меньше как дон Васкес де ла Корунья, маркиз де лос Марискалес, давний друг Кеведо и правая рука вице-короля Неаполя. Так что уклониться от предложения Оливареса не было решительно никакой возможности.

– Так что, – повторил Кеведо, – нынешнее мое положение при дворе обязывает. Повинуйтесь наставникам вашим и будьте покорны, как сказал апостол Павел… Да, впрочем, я бы в любом случае не отказался. Покойный Осуна был мне другом, и я никогда не забуду, какую роль сыграла Венеция в его падении. Он не желал сносить заносчивость и наглость этих торгашей, не собирался смиряться ни с их упорным противодействием нашему присутствию в Адриатике, ни с тем, как мало у них веры и как много – бесстыдства… Мы с ними враги, и вот пришел час встретиться на узкой дорожке.

Капитан Алатристе оторвался наконец от созерцания пейзажа. Перевел глаза на свою шпагу, прислоненную к стулу, на котором лежали плащи дона Франсиско, его собственный и мой. Блестела под солнцем старая чашка, исцарапанная чужими клинками.

– Я покуда еще все же не знаю, какую роль вы отводите мне.

– В этой затее – несколько клавиш, и каждая будет нажата в свой черед. Вам, капитан, предназначена одна из них – и далеко не маловажная.

Алатристе понес было к губам стакан, но на полдороге придержал руку.

– Людей убивать, я так понимаю? И в немалом количестве?

Дон Франсиско едва ли не весело прижмурил глаз:

– Правильно понимаете. А также – жечь, громить, крушить и рушить. Отряд, который решено отдать вам под начало, будет взаимодействовать с другими. И каждый получит свою особую задачу.

Капитан слегка кивнул, выпил и налил еще.

– И что за люди пойдут со мной?

– Ну, первого добровольца вы только что слышали. – Поэт заговорщически подмигнул мне. – С вами, говорит, хоть в преисподнюю.

– Отбирать буду я сам?

– Да это необязательно, друг мой… Но, насколько я вас знаю, вам будет уютней и спокойней, если возьмете нескольких старых товарищей. Я уже уведомил об этом. И вы можете составить небольшой списочек – если хотите, разумеется. Вояк, лично известных вам и пользующихся вашим доверием. Как водится, тяжелых на руку и таких, кто язык будет держать на привязи, даже когда самого привяжут к кобыле… Людей, знающих, что клинок – это сталь, а молчание – золото.