1336 - новое путешествие в Италию. Есть сведения о морском путешествии Петрарки в Испанию и Англию. Рождается сын Джованни.

1338-начало работы над поэмой "Африка" и над "Жизнью знаменитых мужей" (в Воклюзе).

1340-от Римского сената и от Парижского университета приходят предложения об увенчании Петрарки золотым поэтическим венком.

1341 (февраль) - из Марселя на корабле отправляется в Неаполь к королю Роберту.

1341 (8 апреля) - Петрарка увенчан на Капитолийском холме в Риме.

1341 (май) - в Парме при дворе Аццо да Корреджо.

1342 (весна) - снова в Авиньоне. Начинает с помощью калабрийского монаха Варлаама изучать греческий язык. Работа над "Моей тайной" ("De secreto conflictu curarum mearum").

1343-рождается дочь Франческа. В сентябре отправляется послом папы к Неаполитанскому двору. Посещает Поццуоли, озера Лукрино и Аверно, грот Сивиллы, то есть места, описанные в "Энеиде" Вергилия. Начинает свой трактат "О достопримечательных вещах" ("Rerum memorandum"). В конце декабря покидает Неаполь и направляется в Парму. Год глубокого душевного кризиса Петрарки. Брат Герардо, ушедший в монахи после смерти своей возлюбленной, уговаривает Франческо отказаться от мирских дел и тоже последовать за ним в монастырь. Много путешествует, спасаясь от угнетавших его противоречивых намерений.

1344-наиболее вероятная дата написания канцоны "К Италии", вызванной кровавыми междоусобными распрями в стране.

1345-бежит из осажденной Пармы. В Реджо Эмилии становится жертвой нападения разбойников. Добирается до Вероны, где помещает сына Джованни в школу Ринальдо Кавалькини. Обнаруживает письмо Цицерона "К Аттику" ("Ad Atticum"). Возвращается в Воклюз.

1346-начинает трактат "Об уединенной жизни" ("De vita solitaria") и "Буколики" ("Bucolicum Carmen"),

1347 - навещает брата в монастыре Монтриё. Отправляется в Рим, чтобы встретиться с народным трибуном Кола ди Риенцо. Но в Генуе меняет свое намерение.

1348 (6 апреля) - во время эпидемии чумы умирает Лаура. Петрарка узнает об этом в Вероне.

1349 - интенсивно работает над "Канцоньере" и начинает составлять сборник латинских писем "К друзьям" ("Rerum familiarium").

1350 - путешествие в Верону, Мантую, Рим, Ареццо.

1351-в Падуе получает через Боккаччо приглашение занять кафедру во Флоренции. Возвращается в Авиньон, оттуда - в Воклюз.

1352 - вероятное начало работы над "Триумфами" (на итальянском языке, в терцинах).

1353 - по приглашению Джованни Висконти отправляется в Милан, где остается при его дворе в течение восьми лет.

1355-сочиняет инвективу "Против врача" ("Contra medicum quentam"). Отправлен послом в Прагу к императору Карлу, произведшему Петрарку в графы "палатинские".

1358-сочиняет "Сирийские путешествия" ("Itinerarium Syriacum").

1367-отправляется послом в Париж. Вернувшись в Милан, бежит от новой эпидемии чумы сперва в Падую, потом в Венецию; венецианский сенат отводит ему дворец на Рива-дельи-Скьявони.

1364-1366 - завершает работу над сборниками "К друзьям" и "Старческие письма" ("Rerum senilium libri").

1366 - завершает трактат "Средства против счастливой и злосчастной судьбы" ("De remediis iutrusque fortunae").

1367-пишет трактат "О своем и о чужом невежестве" ("De sui ipsius et multorum ignorantia").

1368-окончательно отделывает свой дом в Аркуа, где поселяется с дочерью и зятем.

1374 (19 июля) - умирает в Аркуа за чтением Вергилия.

АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ

ПРОЗА

Переводы с латинского

М. О. ГЕРШЕНЗОНА

Cтихи в переводе Вяч. Иванова

{9}

Коли ты услышишь что-нибудь обо мне- хотя и сомнительно, чтобы мое ничтожное и темное имя проникло далеко сквозь пространство и время,- то тогда, быть может, ты возжелаешь узнать, что за человек я был и какова была судьба моих сочинений, особенно тех, о которых молва или хотя бы слабый слух дошел до тебя. Суждения обо мне людей будут многоразличны, ибо почти каждый говорит так, как внушает ему не истина, а прихоть, и нет меры ни хвале, ни хуле. Был же я один из вашего стада, жалкий смертный человек, ни слишком высокого, ни низкого происхождения. Род мой (как сказал о себе кесарь Август) - древний. И по природе моя душа не была лишена ни прямоты, ни скромности, разве что ее испортила заразительная привычка. Юность обманула меня, молодость {10} увлекла, но старость меня исправила и опытом убедила в истинности того, что я читал уже задолго раньше, именно, что молодость и похоть - суета; вернее, этому научил меня Зиждитель всех возрастов и времен, который иногда допускает бедных смертных в их пустой гордыне сбиваться с пути, дабы, поняв, хотя бы поздно, свои грехи, они познали себя. Мое тело было в юности не очень сильно, но чрезвычайно ловко, наружность не выдавалась красотою, но могла нравиться в цветущие годы; цвет лица был свеж, между белым и смуглым, глаза живые и зрение в течение долгого времени необыкновенно острое, но после моего шестидесятого года оно, против ожидания, настолько ослабло, что я был вынужден, хотя и с отвращением, прибегнуть к помощи очков. Тело мое, во всю жизнь совершенно здоровое, осилила старость и осадила обычной ратью недугов.

Я всегда глубоко презирал богатство, не потому, чтобы не желал его, но из отвращения к трудам и заботам, его неразлучным спутникам. Не искал я богатством стяжать возможность роскошных трапез, но, питаясь скудной пищей и простыми яствами, жил веселее, чем все последователи Апиция с их изысканными обедами. Так называемые пирушки (а в сущности, попойки, враждебные скромности и добрым нравам) {11} всегда мне не нравились; тягостным и бесполезным казалось мне созывать для этой цели других, и не менее - самому принимать приглашения. Но вкушать трапезу вместе с друзьями было мне так приятно, что никакая вещь не могла доставить мне большего удовольствия, нежели их нечаянный приезд, и никогда без сотрапезника я не вкушал пищи с охотою. Более всего мне была ненавистна пышность, не только потому, что она дурна и противна смирению, но и потому, что она стеснительна и враждебна покою. От всякого рода соблазнов я всегда держался вдалеке не только потому, что они вредны сами по себе и не согласны со скромностью, но и потому, что враждебны жизни размеренной и покойной.

В юности страдал я жгучей, но единой и пристойной любовью и еще дольше страдал бы ею, если бы жестокая, но полезная смерть не погасила уже гаснущее пламя. Я хотел бы иметь право сказать, что был вполне чужд плотских страстей, но, сказав так, я солгал бы; одно скажу уверенно, что, хотя пыл молодости и темперамента увлекал меня к этой низости, в душе я всегда проклинал ее. Притом вскоре, приближаясь к сороковому году, когда еще было во мне и жара и сил довольно, я совершенно отрешился не только от мерзкого этого дела, но и от всякого воспоминания о нем, так, как если бы {12} никогда не глядел на женщину; и считаю это едва ли не величайшим моим счастием и благодарю Господа, который избавил меня, еще во цвете здоровья и сил, от столь презренного и всегда ненавистного мне рабства. Но перехожу к другим вещам. Я знал гордость только в других, но не в себе; как я ни был мал, ценил я себя всегда еще ниже. Мой гнев очень часто вредил мне самому, но никогда другим. Смело могу сказать - так как знаю, что говорю правду,- что, несмотря на крайнюю раздражительность моего нрава, я быстро забывал обиды и крепко помнил благодеяния. Я был в высшей степени жаден до благородной дружбы и лелеял ее с величайшей верностью. Но такова печальная участь стареющих, что им часто приходится оплакивать смерть своих друзей.

Благоволением князей и королей и дружбою знатных я был почтен в такой мере, которая даже возбуждала зависть. Однако от многих из их числа, очень любимых мною, я удалился; столь сильная была мне врождена любовь к свободе, что я всеми силами избегал тех, чье даже одно имя казалось мне противным этой свободе. Величайшие венценосцы моего времени, соревнуясь друг с другом, любили и чтили меня, а почему - не знаю: сами не ведали; знаю только, что некоторые из них ценили мое внимание больше, чем я их, вследствие чего их {13} высокое положение доставляло мне только многие удобства, но ни малейшей докуки. Я был одарен умом скорее ровным, чем проницательным, способным на усвоение всякого благого и спасительного знания, но преимущественно склонным к нравственной философии и поэзии. К последней я с течением времени охладел, увлеченный священной наукою, в которой почувствовал теперь тайную сладость, раньше пренебреженную мною, и поэзия осталась для меня только средством украшения.