Это был эпический провал. Когда дочери было три года, она в магазине зашла за стойку с одеждой и вроде как пропала, и на крики не отозвалась, меня остановили с помощью охраны: я положила целый одежный ряд. Тетя-берсерк.

Дети нынче прошаренные, их боги – гормоны и границы, и моя дочь уже много лет оскорблена моей неправильной любовью.

Это мы росли в романтическом представлении, что любовью оскорбить нельзя, – еще как можно. Только ею и можно. Оскорбляет ведь только тот, кто важен, так ведь?

Я думаю о своей семье – что такое традиция? Моя излишняя привязанность и удушающий страх (и да, своим страхом за дитя я уничтожила коммуникационный потенциал и зачатки самостоятельности в ребенке, это мне объяснили) давно диагностированы как особенность моего патологического гормонального фона, и давно выявлена спровоцированная этим цепочка панических эпизодов. Так что же такое родовая история?

Все женщины семьи имеют определенные гормональные особенности? Мы больны любовью, мы берсерки? Гормональные особенности как вид родового безумия, биохимия, которая строит нашу жизнь? Так насколько же твоя химическая начинка индивидуальна и имеет ли смысл лечиться от истории и судьбы? Я мало, разумеется, знаю о своем роде – два-три поколения в активной памяти, смесь говорящих и молчащих сословий; мужчины вымываются жизнью. Но женское вечно живо.

Я не сумела справиться с семейным заветом – хотя мне казалось, что тайное хлюпающее и биологическое меня не достанет и я выстрою жизнь рационально. Моим рацио были работа и мечта о построении приличного мира. Сейчас этот набор смотрится жалко.

Моей милой дочери как действующему лицу своего поколения главными кажутся знание и договор – и опять же, золоченая и нечистая телесная подкладка мира ей не так интересна. Власть и страсть – близнецы-братья, к Одину их.

Она сидит на полу в комнатенке, которую сняла задешево, – замученная моей любовью. А я нависаю над ней, как дирижабль, как большая надувная розовая свинья над трубами старой фабрики с давнего альбома «Энималз» у «Пинк Флойд», – ты же видишь, я воздушная, я легкая, я тучка, а вовсе не медведь.

Я стараюсь отстать от нее, у меня ничего не получается.

Она поднимает на меня глаза – голубые, чистые, семейные глаза.

Я знаю, чего она хочет. Я не знаю, чего она хочет.

Но я точно уверена, что жизнь ее научит плохому. Ведь когда-нибудь она родит Свою Дочь.

Екатерина Барабаш. Мы с тобой одной крови [3]

Мам, привет! Как вы там с папой?

…

У меня тоже все супер. Квартирка что надо. Фотки попозже пришлю. Хозяева хорошие – даже залог не взяли.

…

Да ладно тебе – никакой грязи разводить не буду, не начинай. Швабру завтра же куплю…

…

Ага, и занятия тоже завтра начинаются.

…

Мам, ну ты даешь – как я сейчас могу сказать, какую специальность выберу? Пока достаточно, что выбрала медицину – тебе мало? Ну а там видно будет. Рано пока: я еще будильник к первой паре не поставила, а ты – «какую специальность». Ладно, так и быть, скажу: хочу быть проктологом – буду в человеческих душах копаться.

…

Ой, да ладно – ну, шутка такая, забей.

…

Мам, ну почему обязательно хирургом? Потому что бабушка и дедушка потомственные хирурги? Сама соскочила, в гуманитарии подалась, а теперь на мне хочешь отыграться? Я, кстати, думаю, что из меня хирург никакой – руки очень неловкие, в тебя.

…

Ну уж извини, чего тут обижаться. Мордой в бабушку вышла, это факт, а вот руки – твои. Я тоже, как гвоздь захочу вбить – считай, полпальца нет.

…

Почему грубо? «Морда» – это ласково, бабушка сама так всегда про свое лицо выражалась. Она, кстати, была единственная, кто меня понимал. Всегда говорила, что когда мне после операции перелили ее кровь – у нас с ней стала одна кровь на двоих.

…

Ну и с тобой одна, получается, куда ж я без тебя. Тебе бы все обижаться. Про нас с бабушкой всегда говорили, что у нас с ней профили одинаковые, а как кровь перелили – вообще как сиамские близнецы стали.

…

Это да – характер не ее. Жаль. И руки кривые – тоже не в нее. Вот, блин, как такое получается: один маленький сперматозоид решает, что тебе взять от родственников, а что сразу выбросить на помойку. Кто ему такое право дал?

…

А кто решает? Опять ты, что ли? Ты у нас всегда все решаешь.

…

Ничего подобного, никакого наезда. Голая констатация. Слушай, а может, генетикой заняться? Дико ведь интересно. Говорят, в психиатрию идут люди, которые подсознательно стремятся с ее помощью решить свои проблемы. Поэтому среди психиатров столько нестабильных. Ну а я тогда решу наконец свои проблемы – может, пойму, в кого я такая неудалая. Как это происходит, что там гены вытворяют, как они скачут от родителей к детям, ну и все такое. А главное – можно ли с этим что-то поделать.

…

Знаешь, мне как-то твоего заверения мало. Ты говоришь, нельзя, а вдруг генетика уже так далеко вперед ушла, что придумала, как можно? Я ж для чего-то на медицинский поступила? Так хоть делом займусь. Вот, например, ты когда выходила замуж за папу – неужели не думала, что если у него рост метр девяносто два и у вас родится дочка, то она почти стопроцентно будет дылдой? Вот ты вышла замуж по любви, тебе хорошо, а я со своим метр семьдесят восемь до сих пор парня себе не нашла.

…

А я думаю, что поэтому. Не могу сказать, что шарахаются, но как-то сторонятся. Дефолтом по остаточному принципу – только так кто-то всегда и находится. Или по пьяни.

…

Да не надо ко мне со своими утешениями – я сразу себя начинаю чувствовать совсем убогой. Ну красивая, красивая, ладно, знаю. Хорошо хоть сейчас что к росту, что к возрасту отношение проще, но все равно: кому ж с метром семьдесят четыре захочется с метром семьдесят восемь ходить? Спать еще можно – тут рост не помеха, а выйти в свет – ну как?

…

Да ну какой цинизм, ты чего? Была бы я дочкой миллиардера или какой-нибудь селебрити – тогда еще можно, но я-то не селебрити и денег у меня никогда не будет. Ты-то этим не заморачивалась, когда меня от папы рожала, а я всю жизнь страдай из-за твоей любви неземной. Могла бы и на сторону сходить, кстати, с каким-нибудь середнячком в смысле роста. Ха-ха-ха, опять забей – это я так шучу.

…

Не хочешь – не слушай. Могу вообще не звонить. Раз в кои веки надумала что-то сказать серьезное – ты опять со своими обидами и поучениями.

…

Да все время поучаешь, пилишь, пилишь, как бензопила. Папа тоже, кстати, от тебя научился, вы меня вместе все время пилите. Я и ленивая у вас, и бессердечная – квартиру убирать не люблю, мало помогала за бабушкой ухаживать, когда она парализованная лежала. А ты очень сердечная?

…

А, ну конечно: как не нравится, так «при чем тут я?». Ты ни при чем, да-да-да. Тетя Мотя из третьего подъезда при чем. Это она мне, ну когда я совсем маленькая была, даже сказок не читала, правда ведь? А сбагрила в какие-то ясли на пятидневку – не помню, что там было, зато запомнила на всю жизнь, как мне там все время было страшно, как няньки на нас орали, а я все время плакала, а больше ничего не помню.

…

Не перебивай меня каждую секунду, ладно? Или я пошла. Ну так вот – я с тех пор теток в белых халатах дико боюсь, до дрожи просто, сразу хочется забиться под одеяло и уши заткнуть. И никто мне никогда не читал сказок.

…

Ничего подобного – я бы запомнила, если бы читала.

…

Нет, и папа не читал, и как после этого нормальным человеком вырасти? Вот как можно было меня такую маленькую в какие-то бесконечные ясли отдавать? А теперь ты говоришь – я бессердечная. А в кого я бессердечная? Не знаешь, а?

…

Сейчас трубку повешу. Кончай перебивать. Дай закончить. Мы вообще с тобой слишком похожи, чтобы ты могла мне какие-то предъявы делать. Ну и вообще – чего человека прессовать, если все у него от родителей. И добро, и говно. Про добро не знаю, а говном ты меня наградила от души. У папы я только рост взяла, а у тебя – все остальное.