– Я не стану отвечать. Не буду направлять твои мысли; ты всегда умел думать сам, посему – думай. Просто собирайся, и завтра в путь. Возвращайся к службе. – Духовник улыбался – это было слышно по тому, как прозвучал голос рядом. – Было бы неплохо, если б на этот раз ты не начал работу с горящего замка местного владетеля.

– Посмотрим на его поведение, – через силу улыбнулся Курт в ответ, поднимаясь.

От двери комнаты наставника он уходил медленно, бредя по коридорам, знакомым с детства каждым своим поворотом, каждым камешком в стене. Отчасти наставник был прав – уходить из своего единственного дома не хотелось; однако вернуться к службе заставлял не только долг. Конечно, сейчас уже не было того нетерпения, с которым Курт ожидал своего первого выхода в мир, первого дела, первого дня своей работы – сейчас он уже знал, что она такое. Служба инквизитора, как оказалось, не столько поглощающее, возбуждающее ощущение тайны, которая вот-вот будет раскрыта, сколько ненависть и страх окружающих, мучительные поиски истины, которая скрывается под множеством покрывал, словно восточная танцовщица, а когда падает последнее из них, истина открывается, становясь не тем, чем казалась. Истина, как выяснилось, в том, что служба следователя – грязь, пот и кровь. Своя, в основном…

Теперь при мысли о грядущем возвращении к службе Курт испытывал даже некоторую долю равнодушия; наверное, того же, что у мужа, идущего к жене – той самой, которая когда-то, в юности, вызывала чувство трепета и восторга, а теперь – стойкой привычки. И к которой все же не терпелось вернуться, сколь бы ни было хорошо где-то еще…

Дверь одной из келий Курт распахнул без стука, вошел, оглядывая столы, заваленные различными деталями, колесиками, проволокой, ножами, молоточками; увидя подле одного из них человека, склоненного над развернутым по столешнице пергаментом, прикрыл за собою дверь и прошел к нему.

– А, Гессе, – поприветствовал Курта тот, распрямляясь. – Проходи. Уезжаешь?

– Доброго вечера, Фридрих, – отозвался он, кивнув. – Да. Все, засиделся. Сегодня ректор меня выдворил.

– Давно пора, – одобрил тот, снимая сверток с одной из полок громоздкой этажерки и кладя его на стол. – Стало быть, вот – все готово. Смотри. Это то, что ты хотел?

Курт осторожно развернул ткань, на мгновение замерев в неподвижности.

– Да, – сказал он тихо, проведя пальцем по дуге сложенного арбалета размером с полторы ладони; Фридрих положил рядом цельностальную стрелку – гладкую, полированную, словно водная гладь в безветрие, хищно блестящую.

– Четырехзарядный, как просил. Болты лучше не теряй, подбирай – с меня семь потов сошло над каждым, такой в один день не сделаешь; ну, думаю, сам понимаешь.

– Спасибо, – все так же тихо откликнулся Курт, беря арбалет в руку; осмотрел, разложил, пристроил палец на спуск, вхолостую прицелившись в подсвечник на соседнем столе. Мастер кивнул:

– Выйдешь от меня – испытай. К нему надо подладиться; на то, с чем ты тренировался, похоже, а все ж не то… Не знаю, где и кто сочинил такую штуковину для того гада, но в деятельной фантазии ему не откажешь. С твоим описанием я обратился к кардиналу. Скорее всего, мои предположения были верными: это дело рук итальянских мастеров. Сфорцевы источники, конечно, не занимались такими делами нарочно, но кое-что кое-где кое-как услышанное и увиденное мои подозрения подтверждает. А вот как с вовсе не рядовыми итальянскими мастерами связан немецкий малефик, это уже не моего, а вашего, следовательского ума дело. Свое дело я исполнил… Вот этим арбалет крепится к ремню. Вот чехол для стрелок, я их сделал дюжину – на три захода; хватит, не хватит – не обессудь, Конгрегация не бездонная. К вопросу о стрелках: зарядить можно любые, только бы размер совпал. Скажу сразу: на большом расстоянии этот арбалет – говно, но при той убойной силе, каковой обладает этот малыш вблизи, деревянные стрелки, к примеру, имеют свою прелесть: при ударе они попросту разлетятся в щепки, и половина останется в теле. Потом только выреза?ть.

Курт болезненно поморщился, снова ощутив неприятную пульсацию в уже заживших бедре и ключице. Отложив на стол арбалет, он взял стрелку в руку, потянул перчатку за кончик пальца, но увидев, что на него смотрит мастер, снимать не стал – приложил гладкой поверхностью к щеке. Стрелка была холодной и скользкой, как водяная змея…

– Продолжим, – Фридрих явно заметил его заминку, но ничего не сказал – только махнул рукой, призывая идти следом. Свернув за очередной шкаф, которых чем дальше, тем больше было, образуя почти лабиринт, он протянул Курту два кинжала. – Длина – предплечье плюс рукоять. Гарда узкая, загнута, концы заточены. Смотри, не проткни свое будущее, если вздумаешь поваляться на травке… – мастер хихикнул; он скривился. – Это – то, что было надо?

– В точности. Спасибо, – отозвался Курт, взвешивая клинки в ладонях; провернул, подбросил, поймал, покрутил в пальцах. – Отлично…

– Пришлось перерыть всю оружейную и переделать немного – именно того, что ты хотел, не было. Сам понимаешь – у нас тут не завалы; к тому же, ты лишь третий из выпускников, кто заинтересовался чем-то большим, нежели традиционный набор из меча с кордом.

Курт невесело улыбнулся:

– При выпуске нам говорили, что оружейная в нашем распоряжении, но обмолвились, что профессионалы обходятся без «этих штучек». Вероятно, лишь троим из нас жизнь объяснила, что в профессионалы мы нацелились рано… К тому же, Фридрих, лично я призадумался в тот день над тем, что бы мне хотелось из «особенного» – и понял, что могу выйти от тебя, груженый, как караванный верблюд. Посему плюнул на все, взял, что дали, и…

– И вот ты здесь, – договорил мастер, потянув его за рукав. – А теперь посмотри на то, что я тебе предложу сам… Держи.

Он взял за пряжку протянутый ему ремень, поднял, как дохлого ужа; особенного в нем ничего не было, но Фридрих не стал бы предлагать простой кусок кожи.

– В чем юмор? – спросил Курт, рассмотрев ремень со всех сторон; мастер улыбнулся:

– Отогни кожу возле пряжки, с изнанки.

Курт согнул ремень в указанном месте, потянув за нечто, блеснувшее металлом.

– Лезвие, – констатировал уже очевидное Фридрих. – Гибкое и очень тонкое, так что кости им я бы на твоем месте не пилил. Но вот веревочка какая-нибудь, кожа, нетолстая ветка – это сколько угодно. Удобная вещь на случай, когда отнимают оружие или еще что; горло перерезать, к примеру – милое дело. Или вены вскрыть.

– Кому? – уточнил Курт хмуро; мастер хмыкнул, пожав плечами:

– А хоть бы и себе. Возьмешь?

Курт молча кивнул, начиная всерьез опасаться, что и впрямь выйдет отсюда навьюченным – выдумка у Фридриха была неуемная. За что, собственно, и ценили…

– Как тебе это? – судя по довольной физиономии мастера, наперсный крест величиной с пол-ладони был чем-то и вовсе редкостным; Курт настороженно взялся за цепочку, повертывая разными сторонами, и, наконец, спросил:

– Давай, Фридрих, не томи. Что это?

– Нажми на камень в перекрестье.

Он надавил, уже предчувствуя, что будет, но все же едва не пропоров себе ладонь выщелкнувшимся лезвием.

– Ну как?

– Господи… – вздохнул Курт, кладя крест на стол. – Ты ректору это показывал?.. И что он сказал?

Фридрих погрустнел, пожав плечами, и криво улыбнулся:

– Хоть не велел разобрать – и то ладно… Я думаю показать кардиналу, ему должно понравиться. Еще посмотришь?

– Все, – поднял руки Курт. – С меня хватит. Пока ты мне не подсунул отравленного Аристотеля, я лучше пойду. Испытаю арбалет, да и выспаться бы перед дорогой…

– Зря, – на миг ему даже стало жаль мастера – похоже, к тому и впрямь мало захаживали, и похвастать своими изысками Фридриху доводилось нечасто. – У меня еще много любопытного… Ну, как знаешь. Распишись в получении.

Глава 1

Вот уже четверть часа Курт сидел на табурете у стены, наблюдая за тем, как Вальтер Керн, его руководитель и наставник в следовательском деле на неопределенный срок, разбирает его верительные грамоты; и он много отдал бы за то, чтобы знать, что же там написано – свиток, врученный Керну, был довольно внушительным…