Я не помню, кричал я от боли или нет. Наверно, все-таки кричал.
И «вредную мысль» я все-таки додумал: «Акулы – бич Гавайских островов». И – еще одну: «Ругаться на Него, кажется, не стоило».
Часть 1. Здравствуй, Кей!
Глава 1
Если сказать, что главный герой пришел в себя легко и просто – это будет неинтересно.
Так вот главному герою было даже слишком «интересно». Ощущение залитой в смолу мухи – не самое приятное ощущение. Ничего не болело, потому что тела он не чувствовал – «смолой» было залито только сознание. Но, видимо, этого было достаточно, чтобы про свое тело он забыл.
Образы, картинки, видения, которые тут же забывались, медленно сводили его с ума. Спустя какое-то время «смола» стала превращаться в янтарь. То-то археологам радости будет…
Ощущение времени вообще стерлось. И началось тихое сумасшествие. Одно хорошо – ни сожалений, ни злости, никаких других эмоций не осталось. Звенящая янтарная тишина.
Именно сумасшествие привело к странному эффекту – «янтарь» стал сливаться с сознанием. Точнее, сознание стало растворять в себе «янтарь». Появился даже какой-то суррогат расстояния – та область «янтаря», что становилась «его». Эта область росла, росла, росла… Кстати, это стало суррогатом времени – в прошлом году он находился в этой точке, а сейчас – уже вот туточки.
А потом областей «янтаря», не занятых его сознанием, не осталось. И он понял, что постиг движение.
И остановился он в своем движении и подумал – хорошо! Подумал. Наконец-то подумал.
Ощутил форму закаменевшего куска смолы – гладкий чуть вытянутый и сплюснутый камушек, который так удобно и приятно держать в ладошке.
Появились мысли, цепочки ассоциаций, и даже…
– Па! Смотри! Янтарь!
– Это не янтарь, Жень. Это кусочек стекла. Какой-то нехороший дядя выбросил в море бутылку из-под пива. Бутылка разбилась. Кусочек стекла обкатало морским песком, вот он и стал таким гладким.
– А тетя могла выбросить бутылку?
– Могла.
– Эта тетя тоже нехорошая?
– Не знаю. Надо бы взглянуть на эту тетю – оценить размер… нехорошести.
– Толь! Ты чему ребенка учишь?!
– Ма! Ма! А я нашла кусочек стекла!
– Выброси сейчас же, доча! Поранишься!
– Не поранюся! Па сказал, что его обкатало морским песком. Он гладкий. Об него нельзя пораниться!
– Жень! Делай, что говорит мама! Мама всегда права…
– Хм… вот, дорогой – можешь же, когда постараешься!
– … кроме тех случаев, когда она не права.
– Толь, я решила, что нам надо съездить на экскурсию! Хватит валяться на пляже! Я уже посмотрела – есть удобные экскурсии в Храм Лесного Ветра и в Город Тысячи Могил…
– О! Это будет интересно!
– Хорошо, что ты согласен. Когда?
– После обеда?
– Отлично! Потом, кстати, они на три часа отпускают народ погулять по торговому центру.
– О, нет…
– Ма! Ма! Па не хочет по магазинам!
– Да ты ж мое солнышко! Только ты о папочке заботишься!
– Подлиза.
– Ма! Тебя я тоже люблю!
– Все равно подлиза. Не разговариваю с тобой! Я обиделась! Ни-ни-ни! Не приставай! Все равно не люблю!
– Па! Ма обиделась! Она не едет с нами на экскурсию! Па, а давай мы одни поедем, а? Па, а там обезьянки будут? Будут?
… появились воспоминания.
И были выводы:
«Янтарь» был им – он был «янтарем». В этой мысли не виделось ничего противоречивого или абсурдного. Она была правильной и логичной.
За «янтарем» начиналось нечто огромное. Возможно, малый «янтарь» находился внутри более крупного «янтаря» с куда меньшей плотностью.
Почему бы и нет? Делать-то все равно нечего. И сознание стало заливать второй кусок «янтаря». Дело двигалось куда быстрее, хотя торопиться было некуда – кто познал жизнь, уже не торопится.
Потом был третий «янтарь». И «четвертый». И «пятый». Их плотность падала раз за разом и «поглощения» девятого «янтаря» он почти не ощутил.
Снова остановка. Но ненадолго. Теперь «янтарь» не был для него ограничением. Окаменевшая смола, в которой увязла доисторическая муха, перестала быть ограничителем, так как муха могла сделать с «янтарем» все, что пожелает.
В данном случае фантазия «мухи» была простой и незамысловатой – янтарь вдруг потерял прозрачность, дрогнул, и стал осыпаться мелким крошевом.
«Они почему-то всегда начинают с того, что ломают» – Подумал кто-то насмешливо.
Полуденное солнце сквозь легкие полупрозрачные занавески освещало огромную светлую комнату. Вначале я затруднялся дать ей определение – больше всего это помещение смахивало на номер в дорогой гостинице. Но потом сообразил – медицинская палата. Поскольку в наличии были: я в качестве пациента, меланхоличный доктор с повадками и внешностью Аллана Владимировича (минус шевелюра и очки, плюс грустные глаза, пассы руками и причмогивания), и веселый взвод симпатичных медсестричек в однотипных коротеньких халатиках.
Не знаю, видел ли в своей жизни Кейлин Танилалу хоть раз дорогие номера престижных гостиниц (кроме, как в фильмах и на фото), а я мог сказать, что – да – звездочек тут набегало эдак с четыре. Честно заработанных звездочек. Впрочем, в моей жизни большого количества звездочек тоже было немного.
Настоящий ковер на полу, изящный столик с инкрустированной столешницей с красивыми стульями с высокими спинками. Огромная кровать, в данный момент занятая одним-единственным мной. Если лечь по центру кровати, то до края дотянуться будет невозможно даже, если лечь поперек. Три огромных кресла-медведя у стен. Утонченная без аляповатости люстра под высоким потолком. На потолке какой-то абстрактный рисунок в нежно-бежевых тонах.
Увидев на стенах шесть разнокалиберных картин (от маленькой, в две ладошки, до огромной, во всю стену), я был вынужден прибавить этому «отелю» еще одну звездочку. Потому что мой ИБК, стоило мне заинтересоваться причудливыми и фантастическими (а как еще охарактеризовать две луны на одной картине и три солнца – на другой?) горными пейзажами, под каждой картиной высветил соответствующий маркер с именами художников и названиями. И под каждым маркером – скромненькое крохотное уточнение-подпись «Подлинник». Молниеносный поиск по сети подтвердил – за самую маленькую из этих картин лично Кейлину Танилалу придется горбатиться лет эдак пять! И в процессе не пить, не кушать и не дышать.
Рисовать фломастерами на этих картинах мы, пожалуй, не будем. Тем более, что это пейзажи, а не портреты – так что и усы пририсовывать вроде как некому.
Может показаться странным, что сейчас я весь такой веселый и радостный. Потом-то сообразил, что в меня ввели столько обезболивающих препаратов, что удивительно, как я в пляс не пустился сразу после того, как открыл глаза. Тем более, что повод, как ни крути, есть. Наверно, танцевать с красивыми медсестрами, похожими на ангелов, я не стал по той причине, что даже под лекарствами двигаться мне было тяжеловато.
К тому же, ощущение от «янтаря» никуда не делись. Он по-прежнему был со мной, но никакой привязки к внешнему миру не имел. Это было, как… мысль. Или как ощущения дополнительной конечности – еще одной ноги или руки. Янтарь находился в другом… измерении? Мире?
А в тот момент, когда впервые пришел в себя – будто проснулся после кошмара. Медленно блекнут, выцветают переживания и тревоги: гибель жены, пережитый за нее ужас, глухая ненависть к едва знакомому азиату-владельцу яхты, переживания за девятилетнюю Женьку, оставшуюся в отеле…
И – наконец – медленно выцветает воспоминание о том, как тело рвут акулы, приплывшие на запах крови… И ведь не побоялись, заразы, взрыва!