По завершении обучения устроили пятисоткилометровый марш – как положено, с записью в военном билете о совершении оного. Я пару раз на ходу уснул за рулём. Как мы с дедушкой не убились – даже и не знаю. Хорошо он всё проспал. На привале я вылез из кабины и простудился, после чего слёг. Положили в санчасть. Там с удивлением узнал, что есть целая толпа уродов, которые постоянно болеют и косят от службы. У всех были какие-то болезни, все постоянно прятались. Один по ночам воровал лекарства и вкалывал всё подряд себе в ноги в надежде на осложнения – служить не хотел. Такого количества моральных уродов в одном месте не видел более нигде, даже в тюрьмах.

В санчасти мне дали шерстяное одеяло. Я под него как упал, так только через сутки проснулся. Это было непередаваемо круто: одеяло, которое тебя греет. И спать можно столько, сколько хочешь. За два года службы болел трижды. Первый раз мне рядовой Потапов из Вологодской области защемил палец дверью. Рядовой Потапов категорически не отличал лево от право, даже когда его сильно били. Ну а я, идиот, решил помочь ему закрыть дверь. В результате этот баран сорвал мне ноготь со среднего пальца правой руки.

В непроглядной ночи с жутким воем бежал я в сторону санчасти. На звонки никто не открывал. Кровь текла как из свиньи, больно было – караул. Я звонил и звонил. Дверь открылась, оттуда вышел дед и разбил мне морду – чтобы не мешал ему общаться с медсестрой. Медсестра, паскуда бесстыжая, изо всех сил делала мне больно и острила по поводу моей разбитой физиономии. Этих сволочей потом поймать, увы, не удалось. О чём жалею.

Второй раз простудился на марше. Отлично поболел! Третий раз – чирей на морде вскочил. Господин лейтенант из медицинского руководства предложил мне помыть пол. Я ему вежливо ответил, что я сержант и полы мне мыть не положено. Плюс я этого ещё с автошколы не терплю. Лейтенант мне не менее вежливо сообщил, что у него тут нет сержантов. У него тут, дескать, все больные. И полы я мыть буду как все, на общих основаниях. После чего я в особо вежливой форме предложил ему скинуть кителёк с погонами и помыть полы самому – на общих, так сказать, основаниях. Тут меня сразу выписали, потому что я оказался полностью здоров, и больше я к этим гнилым учреждениям не подходил никогда.

Единственный раз проявил малодушие – прихватило желудок, а посланному мной молодому бойцу таблеток для моего лечения не давали, сказали чтобы сам пришёл. Поскольку мне было плохо, я пошёл в штанах, в тапках, и в рубахе от кальсон – как комиссар на расстрел. Дойти не смог. Сперва сел на асфальт. Проходившие мимо офицеры радостно смеялись: гляди, опять бойцы перепились! При попытке встать потерял сознание и упал. Шедшие мимо войсковые товарищи подобрали меня, унесли обратно в казарму, положили в коечку и укрыли шинелкой. Там я и поправился сам по себе, без их вонючих таблеток.

В части меня отдали стажироваться горячему узбекскому парню. Узбекский парень меня не бил, вместо него меня били два его друга – таджика. Однако когда узбекский парень передал мне перед своим дембелем машину насовсем, я избил обоих его таджикских друзей. Сперва одного, а потом и второго. Особенно старательно бил рядового Ашурова. Думаю, им до сих пор есть что вспомнить.

Машина у меня была Зил-131, новая и хорошая. В ней я в прямом смысле слова прожил полтора года: ел, пил, спал, веселился. В ней можно было ото всех спрятаться, уехать в самый дальний угол и не видеть ни одной гнусной рожи целый день. Мне в машине было хорошо. Я её любил. Кроме того, у меня был отдельный дом, в котором стояло два компрессора. Когда заводил мега-дизель ЯМЗ-238, даже ротный ближе чем на пятьдесят метров к сараю не подходил. Поэтому мы там обитали вдвоём – я и Шерстяной.

Зимой дизель не заводился даже от танкового аккумулятора. Поэтому заводил я его от передвижной электростанции. Через полчаса работы компрессора помещение прогревалось так, что внутри можно было ходить только в кальсонах. Или без. Летом я сидел на крыше и бросал камни в выхлопную трубу. Камни вылетали метра на три – выхлоп был отменный. Кроме того, на выхлопной трубе дизеля можно было варить суп из концентратов. Так что и со здоровым питанием вопрос был налажен.

Это было круто – своя машина и свой дом. Авторитет среди безлошадных и бездомных сослуживцев невозможно было измерить. А для придания солидности я свой автомобиль в паре мест прострелил из автомата. Чему страшно завидовал весь батальон.

Когда демобилизовался, в продуктовые парки более не ходил, одного раза хватило. Пошёл в самосвалы. Там сперва два месяца работал на ТО-2 в слесарной яме, менял тормозные колодки и всё такое. Трёхгранным штыком наживлял пружины. Как-то раз пружина сорвалась и я чуть не лишился правого глаза. Потом мне дали автомобиль IFA, производства ГДР, и на нём я возил из гавани уголь, песок с восемнадцатого причала, горцовку и прочую парашу. По осени убирал урожай с полей – капусту и прочую ботву. Потом я понял, что лучше ездить с прицепом и стал ездить с прицепом. Потом я понял, что с прицепом лучше ездить по ночам и стал ездить с прицепом по ночам. Потом я понял, что с прицепом по ночам лучше ездить по выходным, и стал ездить с прицепом по ночам по выходным.

Военная фуфайка, кирзовые сапожищи, монтажный шлем на башке. Руки после работы можно отмыть только стиральным порошком. Грязища, вонища, беспробудное пьянство. Работа водилы – очень тяжёлый физический труд. Когда работал днём, из дома уходил в шесть, обратно приходил не ранее девяти вечера. Садился жрать и засыпал прямо за столом. Однако за всё это платили деньги, по тем временам – весьма немалые.

Потом в упражнениях по езде случился некоторый перерыв – я отправился работать гегемоном на завод. Но и там Родина не забывала: меня, ценного специалиста, не пойми зачем поймали и отправили на сборы – переучиваться на тяжёлую гусеничную технику. Там нас, лишенцев, было много, возраст – от 20 до 42. Самый молодой два месяца как дембельнулся, самого старого на сборы забрали в один день с сыном, которого призвали служить срочную. Вывезли нас в Карелию, посадили в самые разные механизмы и выпустили на полигон.