Подсознание услужливо подкинуло строки из стихотворения Евтушенко.

«Мы в сене.

Мы сони.

И дышит мацони

откуда-то снизу,

из погреба,-

в сон».

Поэтому я была уверена, что мацони – это какое-то сильно пахнущее растение, которое растет исключительно в погребах. Наверное, оно любит темноту и сырость, подумала я про это неизвестное мне растение. Оно могло быть даже цветком или небольшим деревом. Кустом, например, с раскрывающимися раз в столетие бутонами.

Лия засмеялась.

- Горе от поэтического запаса и романтического образа мышления. Все гораздо прозаичнее. Мацони – это местный кефир.

Мне представилось, как кефир дышит из погреба в сон, это показалось логичным. И немного смешным. И ещё я была уверена, что кефир тоже может быть поэтичным.

- Сама ты поэтический запас и романтическое мышление, - ответила я и рассмеялась.

Мацони густо сползал с ложки и остро кислил во рту до приятной рези где-то у основания языка. Чуть терпкий, приглушающий эту кислоту вкус орехов, которые Лия добавила к трапезе, создавал странную эклектику. Я покатала во рту ощущение слова «мацони», наложив его на собственно вкус, и поняла, что они очень подходят друг другу. В смысле, вкус и слово. Ещё сюда очень подходило название звезды Канопус. Пришлось и его тоже включить в свои ощущения. Лия смотрела на мои гримасы с непередаваемым наслаждением.

Я тоже принимала и смаковала каждый момент этой новой жизни, где осталось место в мире таким замечательным спокойным завтракам. Когда никуда не торопишься, ничего не боишься, а просто пробуешь неизвестный мацони и не торопясь рассуждаешь о какой-то невидимой звезде Канопус. Которая, оказывается, ещё и исчезнувший город.

- Помнишь, как мы строили шалаши за сараями? – на первый взгляд некстати спросила я. Но Лия поняла меня с полуслова. Это одно из самых отличительных качеств друзей детства, им не нужно долго объяснять, почему ты резко перескакиваешь с одной темы на другую. Потому что мысли у вас текут в одном и том же направлении, и любую можно внезапно вытащить за хвост на свет божий, зная, что она попадет именно в тот момент, когда друг детства думает о том же самом.

- Мы хотели построить за этими ветхими сараями целый город, и населить его воображаемым народом. Ещё спорили о том, как он будет называться, - вспомнила Лия. – Так ни к чему и не пришли. Город остался безымянным.

- И мы выдохлись на втором шалаше, - засмеялась я. – Получился город полутора домов. Население разделилось на целевиков и половинников. Из-за нашей лени могла вспыхнуть целая война. Закон истории: те, у кого чего-то меньше, идут восстанавливать справедливость. Призывают делиться. Может, и хорошо, что мы забросили наш город, не дав ходу пусть и воображаемой, но войне. Хотя будь ты тогда такая же умная, как сейчас, мы могли бы назвать его Канопусом. И судьба у него была бы совсем другая. По-моему, замечательное имя для города. Сказочное.

- Нет, милая, - улыбнулась Лия. – Сказки – это твое поле деятельности. Я предпочитаю научные факты, подкрепленные опытным путем. Для меня этот древний город в западной дельте Нила, а вовсе не за сараями на нашем старом дворе. До основания Александрии, это был главный центр торговли египтян с греками. Сейчас на его месте расположен Абукир – восточный пригород Александрии. Археологи предполагают, что большая часть древнего Канопуса была затоплена морем и лежит примерно в двух километрах к востоку от нынешней гавани. Так что, милая моя, только наука, и никаких домыслов.

На мгновение я затихла, переваривая новое чудесное название. Абукир…. Но тут же столкнулась с насмешливым взглядом подруги, которая, казалась, видела насквозь, как я пытаюсь новое название пристроить к какой-нибудь необыкновенной истории. Научная Лия всегда подсмеивалась надо мной и моими фантазиями. А сейчас ещё больше, чем в детстве.

Потому что я вообще-то сказочница. Не в плане отношения к жизни, а в плане профессионального занятия. Лия считает, что это потому, что я никак не хочу уходить из детства. Что я застряла в чудесном времени, как Алиса в кроличьей норе, и никак не могу выбраться оттуда. Она считает, что я не просто пишу сказки, а живу в придуманных мной же самой мирах.

Я с ней не спорю. По крайней мере, всегда верю, что все будет хорошо. Случится какое-то чудо, и выдернет меня из неприятностей, в которые я с настойчивостью, достойной лучшего применения, сама же и попадаю. Из-за своей неуемной тяги к чему-нибудь необычному. Только редко необычное оказывается чем-то вроде доброго волшебства. Чаще всего судьба по неизведанным и пленительным путям приводит меня в заросли колючек.

Может, поэтому я пишу сказки для детей? О добрых Подушечках и злых Иголочках. О капризных принцессах и самоотверженных принцах. О таинственных городах и невероятных полетах в небесах. Мы с детьми вместе ждем добрых волшебников. Крестных фей с волшебными палочками, старых бородачей, укутанных в плащи невидимки, восточных чернооких Алладинов на коврах-самолетах.

Но что-то явно идет не так, потому что, хоть и тяжело это признать, но большинство тщательно выстроенных волшебностей так и остается только в ноутбуке. Можно даже сказать, что мой ноутбук – это кладбище сказок. Лишь изредка какой-нибудь журнал печатает один из моих романтических приступов, что очень вдохновляет на некоторое время, но потом снова наступает тишина, а одновременно с ней – апатия и самобичевание.

Жить одновременно в мире сказочном и мире реальном, где твои сказки практически никому не нужны, очень тяжело. Хотя, впрочем, я подозреваю, что жить в реальном мире тяжело всем. И ещё, что сказочников в нем хватает. Только талантливых днем с огнем не сыщешь. А мне очень хочется быть талантливой. Кстати, сюда я приехала ещё и в смутной надежде, что в тишине и одиночестве, далеко от городского шума и суеты действительно смогу написать что-нибудь стоящее. И надежда ещё не умерла. Потому что это было свежее, новое время на новом месте, ещё не омраченное неудачами и разочарованиями. Место и время надежд.

Но одна из возрождающихся надежд тут же потерпела крах. Лия посмотрела на меня с гротескной тревогой:

- Лиза, милая, только не твоя принцесса Иголочка! Умоляю, никаких приключений принцессы Иголочки в Абукире!

- И чем тебе моя прекрасная Иголочка не угодила? – меня раскусили, и это было немного обидно.

- Иначе я буду чувствовать себя предателем, сдавшим прекрасный город нашествию дурацких сказочных героев. Наука мне этого не простит.

- А если ты будешь подвергать своему искрометному сарказму моих прекрасных героев и называть их дурацкими, тебе этого не простит литература.

- Ну, ну, - Лия поджала губы и замолчала в знак уважения к литературе, но весь её вид говорил о том, что она сомневается в моей причастности к чему-то действительно великому. Тому, что имеет право не прощать.

Ба-бах!

Дикий грохот откуда-то сверху вдруг раздался в этот момент наших прекрасных разговоров ни о чем. Животный ужас заставил съежиться, я машинально закрыла голову руками и присела, а Лия метнулась по лестнице наверх. Через секунду оттуда послышались её веселые ругательства:

- Арм, твою ж кошачью мать….

А ещё через секунду она появилась с большой круглой шкатулкой в руках.

- Коты уронили шкатулку с иголками и ножницами, - смеясь, доложила она. И тут же осеклась, увидев мое бледное лицо в испарине:

- Лиз, ты чего? – испуганно спросила она.

Я проглотила уже такой привычный, невидимый комок и с трудом пропихнула слова через сжатое спазмом горло:

- Нервы….

Глубоко вдохнула и выдохнула, как меня научил один мой знакомый букинист, и повторила:

- Нервы, только и всего.

Лия вздохнула. Тяжкий крест, лежащий на плечах моей подруги, проявлялся во времени и пространстве её способностью быть великолепной жилеткой для желающих поплакать. Это повелось ещё с «доисторических», «доаштараковских» времен. И не успели они с Алексом переехать в деревню Аштарак, как толпы страждущих поддержки и утешения ломанулись на самолеты и паровозы, чтобы добраться и получить свою порцию жизненной энергии. Может, у неё самой и были какие-то проблемы, только об этом никогда и никому не становилось известным. Такая она была всегда – ровная, ироничная, насмешливая, участливая. Я понимала, что долго не смогу водить её за нос. Хотя попытаться стоило.