Мать сразу повелась на эту открытую улыбку и относилась к «Лёшику» даже лучше, чем к родному сыну. Витьку это злило. И ещё – Витька сам никогда не прогибался перед теми кто сильнее и в других терпеть не мог заискивания и льстивого старания угодить. А в этой показной, как ему казалось, искренности и немом обожании во взгляде, когда Лёшка смотрел на него, Витька видел только расчёт. Но он никому не позволял использовать себя, и тем более это не удастся семилетнему пацану.

– Блядь, всё лыбится и лыбится. И прилип ко мне, как банный лист к голой жопе.

Зло сплюнув сквозь зубы, Витька поднялся, отряхивая налипший песок, и побежал к пруду, с размаха врезаясь в воду, нарочно обдавая стоящего на берегу мальчика веером брызг.

Остальные тут же повскакали с мест и с хохотом последовали за ним, стараясь поднять как можно больше волн и брызг и перебаламутить воду.

Лёшка стоял на берегу – мокрый с головы до ног, с налипшими на лоб черными прядями – и смешно морщил нос с повисшей на кончике прозрачной каплей воды.

Но улыбаться так и не перестал.

Словно поддерживая его и призывая повеселиться вместе со всеми, среди искрящихся солнечных бликов на воде, норовя запутаться в камышах, весело прыгал яркий поплавок, только сегодня выкрашенный Лёшкой алым лаком.

Подростки тут же забыли о маленьком рыбаке. Они долго плескались на мелководье, прыгая в воду с плеч и подставленных рук, потом плавали наперегонки до противоположного берега неширокого пруда.

Вдоволь накупавшись, вповалку упали на песок и лежали, лениво переговариваясь ни о чем. А кто-то, утомившись, уже дремал в тени густо разросшегося по берегу ивняка.

– Жрать охота, – Витька, прищурив глаза, посмотрел сквозь белёсые ресницы на давно перевалившее зенит солнце. – Часа три уже, а может, и четыре.

Мишка еле слышно угукнул и, перевернувшись на живот, опять погрузился в сон.

– Я бы сгонял, да мать на ферму ещё не ушла, – немного виновато протянул Юрик.

Юрка был деревенским, в отличие от того же Вити или Мишки, которые приезжали лишь на лето, а всё остальное время жили с родителями в городе. Его мать – замученная, уставшая женщина – вертелась целыми днями, как белка в колесе, стараясь прокормить Юрку и его брата с сестрой – близнецов шести лет – Василия и Василису, которых в деревне, сильно не мудрствуя, звали просто Васьками. Рано утром, ещё затемно, мать уходила на ферму. Подоив коров, она, когда совхозный пастух выгонял стадо на пастбище, возвращалась домой: готовила, стирала, полола. А вечером опять бежала на ферму.

Юрка, конечно, помогал, как мог. В этом году даже отработал месяц в совхозе и весь свой заработок – пусть и небольшой – отдал матери. Но летом, когда приезжали городские приятели, старался лишний раз дома не показываться, зная, что мать обязательно найдёт ему какое-нибудь дело. Близнецы ещё были слишком малы для какой-то существенной помощи, а отец у Юрки, как и большинство деревенских, пил запоем, вынося из дома всё, что можно было продать. Так что жили они бедно, хотя и не голодали.

Витька, когда бывал у них в хате, и Юркина мать – тётя Таня – звала его за стол, почти каждый раз отказывался под благовидным предлогом, стараясь не обидеть её и приятеля. Отказывался не потому, что брезговал нехитрой деревенской едой – они и сами с матерью не шиковали – а потому что с несвойственной для его возраста житейской мудростью понимал – им и самим едва хватает.

Вот и сейчас на робкое Юркино замечание отмахнулся, пробормотав:

– Сиди уж. Тебя мать из хаты не выпустит, если дома появишься, – и, обернувшись к возившемуся на берегу Лёшке, громко свистнул сквозь зубы. – Слышь, ты. Сгоняй домой, попроси у матери бутербродов. Тебе она точно даст.

Лёшка всё это время – пока компания подростков плескалась, а потом дремала на берегу – так и возился с удочкой. Путаясь в леске, он неуклюже ловил раскачивающийся из стороны в сторону крючок, насаживал на него извивающихся дождевых червей и, с важным видом поплевав на них, словно заправский рыбак, закидывал удочку в камыши. Но леска, относимая ветром, цеплялась за острые листья, и Лёшка, тяжело вздохнув, лез в воду, распутывать снасти.

На Витькины слова мальчик радостно кивнул. Без видимого сожаления прервав своё занятие, аккуратно сложил удочку на берегу и с готовностью подорвался в деревню.

Вернулся он почти через час, когда все окончательно проголодались, и голод поднял уже и тех, кто до этого крепко спал. Но зато Лёшка принёс не только бутерброды, но даже конфеты и бидончик холодного домашнего кваса.

– Тебя только за смертью посылать, – ворчал Витька, раскладывая на газете бутерброды с подтаявшим на жаре сыром, варёные яйца и пупырчатые огурцы.

– Меня мама Рая не пустила, пока я не поел, – пробормотал Лёшка, бросив на Витю виновато взгляд.

– Пока он не поел, – передразнил тот. – Он пузо набивал, а мы тут чуть не подохли с голодухи.

– Да ладно тебе, – благодушно протянул Юрка, отпив из запотевшего бидончика. – Чего привязался к мелкому. Жри давай.

– Фафаны, – пробубнил Мишка набив полный рот, отвлекая внимание от Лёшки, который стоял понурив голову и, кажется, опять собирался зареветь.

– Блядь, да прожуй ты. Чего бормочешь?

– Гофовю, фафаны, – Миша с трудом проглотил огромный кусок хлеба с кружочком колбасного сыра и повторил уже более внятно: – Пацаны. Тут такое дело. Меня вчера бабка припахала в сельпо с ней идти. Типа, крупа-сахар у неё закончились, а ей нести тяжело. Но сначала мы на Нагорную пошли…

– Фигасе, – Юрка присвистнул. – Для бешеной собаки семь вёрст не крюк. Это ж на другом конце села. Я за всю жизнь всего пару раз там был. Да и что там делать?

– Надо было к одному деду зайти, а он на Нагорной живёт. У бабки печь зачадила, а мастер только в райцентре есть, да и дерёт, сука, три шкуры. А этот дед, говорят, когда-то печником был. Вот бабка и решила…

– Короче, – перебил его Витька.

– У него в саду белый налив почти поспел.

– Да ты гонишь, – недоверчиво возразил один из подростков сидящих вокруг разложенной на манер скатерти газеты с едой. – У нас в саду тоже белый налив и яблоки ещё кислющие. Жрать невозможно.

– Вот и не жри, – пренебрежительно отмахнулся от него Мишка. – У вас, может, и кислющие, а у деда яблоки хорошие.

– Ты их пробовал?