Мистер Стезман указал на пустую парту в первом ряду.
— Мы сегодня читаем стихи, Элеанора, — сказал он. — Читаем Дикинсон.[5] Может, ты хотела бы начать?
Он открыл ее книгу на нужной странице.
— Читай, — сказал он. — Громко и четко. Я скажу, где остановиться.
Новенькая посмотрела на мистера Стезмана, словно надеялась, что он шутит. Но поняв, что он вполне серьезен — мистер Стезман всегда был серьезен, — стала читать.
— «Я вечно в голоде жила…» — начала она. Кто-то прыснул.
Боже, подумал Парк, только мистер Стезман мог заставить пухленькую девушку читать стихотворение о еде — в первый день ее появления в классе.
— Продолжай, Элеанора, — подбодрил мистер Стезман.
А она начала заново. Чего, подумал Парк, делать не стоило.
На этот раз Элеанора читала громко:
Я вечно в голоде жила,
И вот, дождалась ужина.
Дрожа, уселась у стола
И выпила вина.
Так было на столах, когда,
Голодная, одна
Смотрела в окна богачей
И так была бедна…
[6]
Мистер Стезман не останавливал ее. Так что она прочитала все стихотворение — ровным, холодным голосом. Точно так же она разговаривала с Тиной в автобусе.
— Это было чудесно! — сказал мистер Стезман, когда она закончила. Он сиял. — Просто великолепно! Я надеюсь, ты останешься с нами, Элеанора. Хотя бы до тех пор, когда мы займемся «Медеей». Именно такой голос и нужен, когда она прилетает на колеснице, запряженной драконами.
Когда новенькая появилась на уроке истории, мистер Сандерхоф не стал выделываться. Но, увидев ее имя на листке с письменной работой, все же сказал:
— О! Королева Элеанора Аквитанская!
Она сидела в нескольких рядах перед Парком. И, насколько он мог судить, провела все занятие, созерцая пейзаж за окном.
Парк так и не сумел придумать, как сбежать от нее в автобусе. Или — как сбежать от себя. Так что просто воткнул в уши наушники и выкрутил полную громкость еще до того, как девушка села на соседнее кресло.
Слава богу, она не пыталась заговорить с ним.
4
Элеанора
Элеанора вернулась домой до того, как пришли младшие — и отлично! Ей не хотелось их видеть. Прошлым вечером встреча обернулась полным идиотизмом.
Она столько представляла, каково это будет — наконец вернуться домой. Она так сильно скучала по ним всем — и думала, что ее возвращение станет праздником с конфетти и фейерверками. Грандиозной вечеринкой.
Но когда Элеанора вошла в дом, братья и сестра будто бы не узнали ее. Бен едва взглянул на нее, а Мэйси — та вообще сидела на коленях у Ричи. От этого зрелища Элеанора взорвалась бы, не обещай она матери, что будет вести себя идеально до конца своих дней.
Только Маус подбежал поздороваться с Элеанорой. Она с радостью взяла его на руки. Ему уже исполнилось пять лет, и он прилично весил.
— Привет, Маус, — сказала Элеанора. Его называли так с тех пор, когда он был совсем крошкой, — и она уже не помнила почему.[7] Ей он всегда больше напоминал большого взъерошенного щенка — вечно восторженного, вечно норовящего вскочить к тебе на коленки.
— Смотри, пап, это Элеанора, — сказал Маус, спрыгивая на пол. — Ты ее знаешь?
Ричи сделал вид, что не слышит. Мэйси смотрела на нее и сосала палец. Элеанора уже много лет не видела, чтобы Мэйси так себя вела. Теперь ей было восемь, но с пальцем во рту она выглядела как несмышленый младенец.
Мелкий не помнил Элеанору вовсе. Сейчас ему, должно быть, два года. Он сидел на полу рядом с Беном. Бену сравнялось одиннадцать. Он уперся взглядом в стену за телевизором.
Мать взяла спортивную сумку с пожитками Элеаноры и понесла ее из гостиной в спальню. Элеанора отправилась туда же. Спальня оказалась крошечной — там едва помещался шкаф и двухъярусная кровать.
Маус вбежал в комнату следом за ними.
— Твоя постель верхняя, — сообщил он, — а Бен будет спать со мной на полу. Мама уже предупредила его, и Бен плакал.
— Не бери в голову, — мягко сказала мать. — Придется потесниться, но ничего страшного.
Эта комната была слишком мала, чтобы тесниться еще больше, но Элеанора ничего не сказала, а просто побыстрее отправилась в постель. Что угодно, лишь бы не возвращаться в гостиную.
Проснувшись среди ночи, она увидела, что все трое братьев спят на полу. Нельзя было слезть с кровати, не наступив на кого-нибудь. И она понятия не имела, где тут ванная.
Впрочем, ванную она нашла. В доме было всего пять отдельных помещений, так что ванную удалось вычислить без труда. Она примыкала к кухне. Примыкала в буквальном смысле: двери между ними не было. Похоже, дом проектировали пещерные тролли. Кто-то — видимо, мама — повесил цветастую простыню между холодильником и туалетом…
Вернувшись из школы, Элеанора открыла дверь своим новым ключом. При свете дня дом выглядел еще более убогим — замызганный и обшарпанный. И все же это ее дом. И мама теперь была рядом…
Так странно — вернуться домой и увидеть маму, стоящую у плиты… вот просто стоящую у плиты, как что-то само собой разумеющееся. Она готовила суп и резала лук. Элеаноре захотелось плакать.
— Как дела в школе? — спросила мама.
— Отлично.
— Хорошо прошел первый день?
— Ну да. То есть да. Школа как школа.
— Много придется наверстывать?
— Да нет, вряд ли.
Мать вытерла руки о джинсы. Заложила за уши непослушные пряди волос. А Элеанора — в стотысячный раз — изумилась тому, какая она красивая.
Когда Элеанора была ребенком, она считала, что мама похожа на королеву или принцессу из сказки. Но принцессы — они просто хорошенькие, а ее мать была по-настоящему красива. Высокая. Статная. С широкими плечами и тонкой талией. Ничего чрезмерного или лишнего в ее теле — только необходимое. Резко очерченный нос, острый подбородок, высокие, чуть тяжеловатые скулы. Такое лицо могло быть вырезано у носовой фигуры драккара викингов, например. Или нарисовано на крыле самолета…
Элеанора во многом походила на мать, но не вполне.
Так выглядела бы мама через стекло аквариума. Более округлой, рыхлой и расплывшейся. То, что в матери назвали бы величественной статью, у Элеаноры превращалось в тяжеловесность. Если мама была великолепной картиной, то Элеанора — ее жалкой смазанной копией.
Родив пятерых детей, мать имела бюст и бедра как у женщин с плакатов сигаретной рекламы. Элеанора же в свои шестнадцать была сложена как хозяюшка из средневековой харчевни.
У нее было слишком много тела и недостаточно высокий рост, чтобы это скрыть. Грудь начиналась сразу под подбородком, бедра… ну, это просто смешно. А ее ярко-рыжие кудри были жалкой пародией на длинные волнистые золотисто-каштановые волосы матери.
Элеанора машинально коснулась своих волос…
— Я собиралась показать тебе кое-что, — сказала мама, закрывая кастрюлю с супом, — но не хотела, чтобы увидели малыши. Пойдем.
Элеанора пошла за ней в комнату детей. Мама открыла шкаф, достала стопку полотенец и корзину для грязного белья, доверху полную носков.
— Я не смогла привезти все твои вещи, когда мы переехали, — сказала она. — Здесь просто нет столько места, как в старом доме. — Она залезла в шкаф и вытащила черную багажную сумку. — Но я собрала, что смогла.
…И протянула сумку Элеаноре.
— Прости за то, что не влезло.
Элеанора была уверена, что Ричи выкинул все ее вещи в помойку еще год назад — через десять секунд после того, как вышвырнул ее из дома… Она взяла сумку.