- Вы за мной! - озадаченно вскинулся пожилой, и газета хрустнула в его больших, жилистых руках. Бонапартист злобно хохотнул и вернулся к окну, открыл было книгу, но через секунду издал громкий плюющий звук, сунул, сминая лук, "Наполеонов" в продуктовый пакет и почти выбежал вон.
Постников опять прислонился к стене.
- Как вас стричь? - спросила, заворачивая его в простынку, изящная мастерица. Лет девятнадцать ей было, не больше, но парикмахерский инвентарь так и порхал в ее руках. - Канадка?
- Она самая, - кивнул Постников. Он так и не выучил ни одного стрижечного названия и всегда, чтобы не выглядеть дураком, соглашался на любые предложения.
Зажужжала над ухом машинка.
- Так что неси свою коробку, - сказала вторая девочка, энергично запихивая седую голову клиента в раковину и брызгая на нее шампунем. Опять горячая по ниточке течет... куда они, гады, ее девают к вечеру? Буду лопать конфеты и радоваться жизни. А то просто вот подумать не о чем, чтобы приятно стало.
- Опять растолстеешь, - сказала изящная постниковская девочка, выстригая из его головы сивые клочья. Клочья падали на простынку и сухо рассыпались, словно опилки. - Уши открыть?
- Не надо, - сказал Постников. - Торчат, как у пионера.
- Не буду. Ты сейчас сколько?
- Пьсят семь. Для кого худеть-то? Стимула нет. Стимулятора нет!
- Да плюнь ты! Вот слушай дальше. Прихожу...
- Ну да, ну да.
- Плаща скинуть не успела, он говорит: раздевайся или уходи. Я, как с сеткой была, а там хлеб, колбаса кооперативная по восемь сорок, он же, зараза, колбасу любит, - так сеткой и засветила ему.
- Фен работает у тебя?
- Как бы работает. Вон, возьми... Вылетела на улицу - иду и реву.
- Из-за него?
- Как же! Яйца ведь! Весь десяток побила! А как выбирала-то, как наряд подвенечный, по рубль тридцать...
- А колбаса?
- Колбасу мы с мамой съели... Ой, так не держи, волосы пересушишь! Постниковская девочка непроизвольно качнулась в сторону подруги и на миг прижалась животом к локтю Постникова. Неожиданно для себя Постников вздрогнул сладко, как мальчишка. Девочка отдернула руку с ножницами от его затылка:
- Что, больно сделала?
- Нет, что вы...
- Простите... Никогда не смей так фен держать! Из-за тебя чуть голову человеку не снесла... А вы опять военный? - вдруг спросила она Постникова, и обе почему-то снова засмеялись.
- Нет, - ответил Постников с сожалением. - Я научник.
Он до сих пор как-то стеснялся называть себя ученым.
- Ой, - обрадовалась девочка, - придумайте мне стул, чтобы сам ездил кругом кресла и когда надо поднимался. А то все гены да атомы - а к вечеру так ноги отстоишь, что никакая колбаса не радует...
Они опять засмеялись, и Постников засмеялся тоже.
- Обязательно, - пообещал он. Под простыней он совсем задохнулся, и сердце ощущалось все сильнее. Зря пошел, думал он. Надо было до холодов подождать.
Седовласый встал, сунул своей девочке мятую бумажку и сказал отчетливо:
- С вас десять копеек. Я смотрел прейскурант.
Последнее слово он произнес зачем-то с претензией на прононс: "прайскуран". Девочка фыркнула, сунулась в ящик стола и дала ему гривенник. Седовласый, с какой-то гневливой силой ударяя своей породистой тростью в пол, прошагал к двери, а там обернулся и звенящим от негодования голосом выкрикнул:
- Срам!! Общество изнемогает от вашей проституции! Как можете вы жить без морали - вы, молодые девушки! Лучшие люди России всегда видели в вас хранительниц чистоты! А вы! Хоть бы помалкивали!
И вышел. Девчата оторопели на миг, потом засмеялись. Ножницы снова бодро запрыгали, позвякивая, вокруг головы Постникова.
- Вот олух старый! Башки себе помыть не может, а туда же...
- Они везде так, - сказала постниковская девочка хладнокровно. - Сами всю жизнь помалкивали, теперь всех заткнуть рады - вот и вся их мораль. Плюнь. Старики подают хорошие советы, вознаграждая себя за то, что уже не могут подавать дурных примеров.
- Это кто изрек? - спросил изумленный Постников.
- Ларошфуко, - ответила девочка. - Освежить?
Час "пик" давно отхлынул, и в автобусе можно было стоять довольно свободно. Постников поозирался-поозирался и остался в конце салона, протянув руку к поручню и посасывая сразу две таблетки валидола. Думать он уже не мог и только смотрел вокруг. Мысли - все как одна - казались в этой духоте и суете нестерпимо скучными и лишними, выдуманными какими-то. Когда автобус замирал у светофоров, становилось совсем нечем дышать. Надо было на дачу, снуло тосковал Постников.
- Нет, ну ты послушай, чего пишет! - громко сказал, потрясая листком письма, сидевший напротив Постникова полный мужчина в черном бархатном костюме, по меньшей мере английском, и толкнул локтем пребывавшую между ним и окном увешанную фирменной одеждой женщину. Женщина со скукой смотрела в окно, а на коленях у нее сидела маленькая импортная принцесса лет семи. На коленях у принцессы стояла авоська джинсовой ткани с изображением какой-то монтаны, вся в ярких наклейках с пальмами; из авоськи единообразно, как патроны из обоймы, чуть наклонно торчали четыре горлышка портвейна розового крепкого. Дефицит где-то выбросили, глядя на горлышки, мельком подумал Постников. Принцесса увлеченно ковыряла пробки пальчиком. Женщина степенно повернула к мужчине увенчанную странной прической голову. Крупная золотая серьга, колыхнувшись в ее ухе, окатила глаза Постникова горячим лучом. Мужчина принялся читать:
- "С Колюхой не встречаюсь, не могу видеть. Но если нарвусь, полжизни точно отниму. А было так, они с Вовиком добра насадились, а до этого еще с Людой с лесопильни выпили по бутылке. Сел на мой мотоцикл и газанул. Мотоцикл и встал на дыбы. То есть врезался в забор. Короче, побили стекло лобовое, фару, зеркала, аккумулятор вытек весь. Батя озверел, да после плюнул", - мужчина опять громко засмеялся, мотая лысеющей, лоснящейся от пота головой. Женщина, не издав ни звука, столь же плавно отвернулась.
Сын был дома, но куда-то собирался. Губы его были пунцовыми и чуть припухли. В воздухе мерцал осторожный запах незнакомых Постникову духов.
- А, привет! - сказал сын обрадованно. - А я уж думаю, куда ты запропал. Мать звонила из своей Тьмутаракани - я сказал, ты еще не пришел.
- Правильно сказал, - одобрил Постников. Он был едва живой от усталости. - Всегда говори правду.
Сын довольно хохотнул.
- Как она там? Что говорила?
- Здорова... Куда пиджак? Пиджаку на вешалке место, он же так форму теряет!
- Плевать, пускай теряет... Что мама сказала?
- Командировку ей продлили, - сказал сын, аккуратно увешивая на вешалку постниковский пиджак.
- Надолго?
- На неделю.
- Ничего себе! Почему?
- Да я толком не понял... некогда было вникать, знаешь.
- Ясно.
- Мясо там еще осталось, мы не все съели. Так что ужинай.
- Спасибо. Мне мама ничего не передавала?
- М-м-м... Что-то она такое говорила, погоди...
- Вспомни, пожалуйста, - Постников в одних трусах плюхнулся в кресло у раскрытого настежь окна. В окно заглядывали молодые березки, любовно посаженные жильцами лет десять назад. Мне тогда было сколько Свирскому сейчас, подумал Постников и с омерзением провел ладонью по своему влажному животу. Живот был небольшой еще, но уже трясущийся и какой-то голубоватый - такого цвета, наверное, будет синтетическое молоко, когда всемогущая наука подарит его людям. Постникову смертельно захотелось, чтобы жена передала ему нечто бессмысленно лирическое, десятилетней давности. А еще лучше - двадцатилетней. Например: я ужасно соскучилась, без тебя уснуть не могу, а если задремываю - вижу тебя во сне... И чтобы Павка вспомнил.
- Из башки вон, - сказал Павка. - Слушай, я уйду сейчас.
- Куда?
- К Вальке. У него дээсовская выставка на квартире сегодня. Социальные акварели.
- Когда вернешься?