Квинт отвернулся.

– Я думаю, где здесь произошла первая битва Юлия Цезаря. У меня был прадед, и он…

– О Юпитер! – прервал его Луций и снова зевнул. – Ты не можешь подумать о чем-нибудь другом? Какая разница, что произошло на этом проклятом месте больше ста лет назад? Хотел бы я, чтоб Цезарь оставался в Италии, где родился – тогда бы и я там оставался.

Квинт рассмеялся.

– Не слишком патриотическая мысль. Рим не был бы сейчас владыкой мира, если бы Юлий Цезарь сидел дома.

– Может, и не был бы, – согласился Луций без всякого воодушевления. – Эй, подвинься, ты занял все место у огня.

Это была неправда, но Квинт привык к ворчанию Луция, и был к нему привязан, отчасти потому, что лишь они двое из всего отряда прибыли из самого Рима. Он покорно подвинулся, и вскоре молодые люди уснули.

Когда следующим утром Квинт проснулся, дождь кончился, и, к тому времени, как он оседлал Ферокса и выехал вслед за Луцием по дороге через лес, возбуждение переполняло его. Дорога, по которой они следовали, была хороша – двадцать футов шириной, сложенная из булыжника, покрытого гравием. Прямая, как стрела, она вела в Лондон [3] через страну кантиев – мирного кентского племени. Эту дорогу, как и многие другие, выстроили римские легионы после второго и очень успешного вторжения в Британию семнадцать лет назад, когда сюда прибыл император Клавдий и победоносным маршем прошел на Колчестер.

– Представь себе! – сказал Квинт своему приятелю. – Здесь тащились слоны Клавдия – или он и верблюдов тоже прихватил? Несчастные туземцы, вроде этих, должно быть, ужасно перепугались. – Он кивнул в сторону деревни, которую только что заметили по правую сторону. Она представляла собой несколько круглых грязных хижин, сгрудившихся вокруг палисада из кольев. В воротах палисада сидела женщина и что-то сбивала в каменной ступке. Голова ее была непокрыта, платье, некогда яркое и украшенное вышивкой, превратилось в лохмотья. Рядом стоял голый маленький мальчик. Он был до крайности грязен. Когда легионеры проезжали мимо, оба – женщина и мальчик – подняли головы и пристально, без улыбки, уставились на них.

– Какого забавного цвета у них волосы, – заметил Квинт, оглядываясь на первых встреченных им британцев. – Рыжие, как кирпичная пыль. И почему они не приветствуют нас? В конце концов, они наши подданные. – Он говорил с прирожденным римским высокомерием, и холодный, безразличный взгляд женщины его раздражал.

Луций пожал плечами.

– Слишком глупы, – вяло бросил он. – Я всегда считал, что эти рыжие кельтские дикари очень глупы. О,RomaDea [4], как бы я хотел снова оказаться в цивилизованных краях! Ведь мы здесь не увидим ничего, кроме бесконечных лесов, неся службу на каком-нибудь мрачном сторожевом посту. Британцы сейчас совершенно с нами замирены, и наслаждаются благами римской цивилизации, добрым правлением и порядком, которые мы им принесли. Романтичные времена Юлия Цезаря и императора Клавдия миновали.

Квинт вздохнул.

– Да, я тоже так считаю, хотя Флакк говорит, что на севере могут быть неприятности.

– А, Флакк… – Луций понизил голос, бросив взгляд на командира. – Он пуглив как цыпленок, они все, испанцы, такие.

И далее молодые римляне ехали в молчании вслед за Флакком, но впереди остального отряда из восьмидесяти двух человек, именуемого «центурия» – сотня, ибо в прежние времена в нем всегда была сотня воинов. Луций и Квинт – оба прослужили недолго и звания имели невысокие. Луций был там оптио-ном, а Квинт – знаменосцем. Ему был поручен высокий штандарт со значком и эмблемами Девятого легиона, который был прикреплен к его седлу. Солнце играло на их начищенных бронзовых доспехах, на шлемах с плюмажами из рыжих конских хвостов,

длинных щитах и ножнах коротких, смертоносных мечей. Квинт и Луций, будучи превосходными наездниками, ехали без стремян, как и все кавалеристы. И, когда из-за высокого дерева неожиданно возникла белая фигура, простирая к ним руки, и лошади шарахнулись, молодые люди остались в седлах невозмутимы, хотя Флакк едва не свалился с коня.

– Гадес и преисподняя, что это значит? – в ярости завопил центурион, придя в себя и таращась на возникшее перед ним видение. – Эй ты, старый, прочь с дороги!

Старик покачал головой и что-то произнес на грубом, горловом языке, стоя прямо посреди дороги и воздев худые руки. Он был в поношенном белом плаще, сквозь седую бороду поблескивало золотое ожерелье с пестрым камнем в форме яйца. На лысеющей голове был венок из дубовых листьев, и Квинт расхохотался.

– Самое смешное зрелище со времен Сатурналий, – бросил он Луцию.

– Заткнись! – злобно рявкнул Флакк через плечо. Затем он подозвал переводчика. Тот подошел и отдал салют.

– Узнай, чего хочет старый козел, – сказал Флакк, – и побыстрее, или я его задавлю.

Переводчик снова отсалютовал и обратился к старику в белом плаще. Сам переводчик был британским заложником, взятым во время кампании Клавдия семнадцать лет назад и увезенным в Рим, где он провел все эти годы и прекрасно владел латинским языком. Это был высокий, костлявый, светловолосый человек средних лет. Имя у него было совершенно непроизносимое – что-то вроде «Ниамхвайии», поэтому римляне называли его его Навин.

– Этот старик, – сказал Навин, повернувшись наконец к Флакку, – наш Вер… – он осекся, и быстро поправился: – То есть, он один из британских жрецов, господин, Друид. Его имя – Конн Лир, он очень важный человек.

Навин смолк, и Квинт, наблюдая, неожиданно ощутил, что старик каким-то образом понимает латынь и поэтому внимательно слушает переводчика. После паузы Навин продолжал:

– Конн Лир пришел предупредить тебя, господин, чтобы ты не ходил в глубь страны со своими воинами. Он говорит, что мы должны при первой возможности вернуться в Галлию. Что его народ не хочет больше римлян на своей земле.

– Что! — Флакк разрывался между яростью и удивлением. – Ты посмел повторить мне эту наглую чепуху? Навин, ты свихнулся, и уж, конечно, старик тоже.

– Возможно, господин, – ровно произнес Навин. Его светло-голубые глаза глянули прямо в черные офицерские. – Но именно это он и сказал. Жрец внезапно положил руку на плечо переводчика и проговорил что-то еще – быстро и серьезно. Навин выслушал, затем повернулся к Флакку. – Он говорит, что он не хочет вреда римлянам, но все знамения и гадания предвещают ужасные беды. Священный заяц проезжал через Стоунхендж, великий круг камней на западе. Омела выросла на трех дубах возле Святого Источника Мабона, и море возле Колчестера стало красно, как кровь. Британские боги сказали: Возвращайтесь!

– Тьфу! – Флакк плюнул на дорогу к ногам жреца. – Взять его! – крикнул он Квинту. – Свяжи его и приволоки с нами. Мы докопаемся до дна этой истории, когда прибудем в гарнизон.

Квинт спрыгнул с седла, радуясь приказу. Так это друид! – думал он с жестоким возбуждением. Один из тех жрецов в белых одеждах, что убили его прадеда. Упоминание круга камней и омелы усиливало эту уверенность.

– Эй, седая борода, – воскликнул он надвигаясь на молчавшего друида и вытаскивая ременную петлю, чтобы скрутить старику руки, – иди сюда!

– Nego! – ответил старик по-латыни, и добавил что-то по-кельтски. Навин, бесстрастно стоявший рядом, перевел:

– Он говорит, что вы не имеете права ни связывать, ни принуждать его. Он пришел только предостеречь.

Квинт неизвестно почему заколебался. В горящем пристальном взгляде старика была непонятная сила.

– Поторопись, Квинт Туллий! – заорал Флакк, натягивая уздечку. —Тащи его в обоз – ты задерживаешь продвижение.

Квинт протянул руки с веревкой… и вдруг они словно наткнулись на невидимую стену. Зрение Квинта на миг замутилось, все, что он мог видеть – горящие глаза друида. Затем возник белый вихрь, и он услышал яростный вопль Флакка: – Во имя всех богов! Дурак, ты позволил ему уйти! Беги за ним!