Вскоре я уже брала частные уроки на второстепенных кортах. Юдкин гениально умел поставить удар, а это самое главное. Это основа основ. Если у вас неправильно поставлен удар, то в будущем вас ждут проблемы. Это все равно, что отправиться в далекое путешествие, сделав первый шаг в неверном направлении. В самом начале это все, что у вас есть: простой форхенд и простой бэкхенд [4]. И в конечном итоге это тоже все, что у вас есть. Юдкин протянул мне ракетку. «Что будешь делать?» Потом он протянул мне мяч. «А теперь?» И он уселся у корта, наблюдая за мной.

– Так. Так, – приговаривал он, – нет, нет, нет. Удар не должен быть таким плоским. Замах нужно делать петлей, под мяч.

– Когда ты так работаешь правой рукой, что делает в это время твоя левая? – спрашивал он.

Он давал мне простое задание и заставлял повторять его снова и снова. Снова и снова. И снова. Он ставил мне удар и одновременно развивал мою концентрацию.

– Упирайся, Маша.

Игрок, который продолжает тренироваться после того, как все остальные закончили, который доигрывает третий сет при порывах ветра и под проливным дождем, обязательно победит. И в этом был мой дар. Не в силе или скорости. В упорстве. Мне никогда не становилось скучно. Чтобы я ни делала, я готова была делать это до бесконечности. Мне это нравилось. Я концентрировалась на каждом упражнении и выполняла его до тех пор, пока не достигала совершенства. Не знаю, откуда это во мне. Может быть, мне хотелось услышать похвалу от Юдкина или от папы. Но мне кажется, что моя мотивация была гораздо проще. Уже тогда я знала, что эти упражнения, эта тягомотина помогут мне побеждать в будущем. Уже тогда я хотела одолеть их всех.

Мой отец сдружился с некоторыми другими сочинскими теннисными родителями, особенно с отцом Евгения Кафельникова, который по тем временам был настоящим теннисным асом. Евгений был одной из первых звезд российского тенниса. Он стал номером один в мировой классификации и выиграл открытые чемпионаты Австралии и Франции. Высокий, светловолосый, симпатичный – для многих из нас он был героем. Однажды я шутки ради сыграла с его отцом. После этого он подарил мне одну из ракеток Евгения. Она была мне слишком велика. Ей укоротили ручку, но все равно она выглядела странновато, хотя я играла ею в течение многих лет. Иногда мне казалось, что с ней я играю лучше, иногда – что хуже. Впечатление было такое, как будто держишь в руках бейсбольную биту. Она заставляла меня принимать удачные позы и делала меня сильнее, но ее вес иногда заставлял бить из неудобных положений и из-за этого у меня появились не очень хорошие привычки. Но другой ракетки у меня не было, так что это был мой единственный выбор.

Лето 1993 года стало поворотным. Я работала с Юдкиным уже несколько месяцев. Я стала его проектом, но он знал, что скоро в Сочи мне нечего будет делать. Когда я спросила папу, помнит ли он то время, он рассмеялся.

– Помню ли я, Маша? Так, как будто это было вчера. Юдкин усадил меня возле корта и сказал, тщательно подбирая слова:

– Юрий, нам надо поговорить насчет твоей дочери. Это очень важно. Если говорить об этой игре, – продолжил он, – то Маша в ней похожа на Моцарта. Она может стать лучшей в мире. Это если тебе интересно и ты хочешь ее с кем-то сравнить. Но в этом-то и заключается ваша проблема.

– Проблема? – переспросил папа Юдкина.

– Да, проблема. Потому что мы не в Вене девятнадцатого века. Это Сочи, и век за окном двадцатый – так что если бы сейчас здесь родился Моцарт, то о нем никто бы не услышал. Это понятно?

– Не совсем.

– Тогда я скажу проще, – пояснил Юдкин. – Если ты хочешь развить талант своей дочери, то вам надо выбираться из России. Никто не знает, куда катится эта страна. Никто не знает, чем завтра будет зарабатывать себе на жизнь. И вот в центре всего этого находишься ты, с Машей на руках. Так что решать тебе. Можешь ли ты развить ее талант? Это занятие, требующее полной отдачи. Тебе придется посвятить этому всю жизнь.

– Но, в конце концов, самым главным является ответ на вопрос, насколько уперта твоя дочь? – продолжал Юдкин. – Она сильна. Это я уже знаю. Но что произойдет в перспективе? Ведь ей придется играть постоянно, изо дня в день, из года в год. Не возненавидит ли она все это? Речь идет не о спринтерской дистанции, а о марафоне. Как она будет справляться со всем этим не в течение одного турнира, а в течение многих лет? Насколько ее хватит? На пять лет? На десять? Никто не может ответить на этот вопрос.

Папа говорит, что в тот же момент, без всяких размышлений, он принял решение. Полагаясь на нутро. Когда позволяешь рассудку взять верх над нутром, ты портишь себе жизнь. В это Юрий свято верит. Он мало что знал о теннисе и не питал иллюзий по поводу будущих сложностей, но быстро решил, что сможет научиться. Сможет узнать все, что ему будет нужно. Для него весь вопрос был в желании. Если ты решил что-то сделать, то ты можешь это сделать. И никаких гвоздей. В течение нескольких недель он отказался от всего. От своей работы, от своих планов, от своей пенсии. Он посвятил себя одной-единственной цели: сделать свою дочь лучшей теннисисткой мира. Если бы он хоть на минуту задумался об этом, то понял бы, что это абсолютная глупость. Поэтому он не стал думать, а взялся за дело. Он начал с того, что прочитал все, что смог найти о теннисе и работе тренера. В конце концов он решил, что не станет моим тренером, а будет контролировать работу других тренеров. Этакий тренер тренеров.

– У истоков всех великих достижений находится один советчик, один голос, – объяснял он. – Ты можешь нанять кого угодно, чтобы тебе дали то, что тебе необходимо, но контролировать процесс должен один человек. И это не тренер. Это человек, который тренеров нанимает и увольняет, но который всегда имеет у себя перед глазами полную картину происходящего. Это не обязательно должен быть один из родителей, хотя чаще всего так и происходит. Если ты посмотришь на историю этой игры, то увидишь, что такой человек есть почти у каждого. У сестер Уильямс это отец. У Агасси – отец и Ник Боллетьери. И так у каждого.

А как же моя мама? Что она думала по поводу этого нового радикального плана?

Отец скажет вам, что она с самого начала поддержала его, что она отнеслась к его идее бросить все и посвятить себя теннису как к чему-то потрясающему. Но если спросить об этом мою маму, то история окажется гораздо сложнее. Правда заключается в том, что она не верила в теннис, но полностью доверяла моему отцу. Уверена, что когда он делился с ней своим видением будущего, обосновывал свое решение, объяснял, что он собирается сделать, она смотрела на него как на сумасшедшего. Но она любила его, верила в него и смирилась.

– Он был так уверен, – рассказывала она мне позже, – что я поняла, что это сработает.

Началось все с того, что мой отец уволился с работы. Все дни мы проводили вместе, часами работая для достижения единой цели. Это было непросто – иногда с ним бывает трудно иметь дело, – но никогда я не сомневалась в том, что он меня любит. Мы двигались вперед путем проб и ошибок, нащупывая свои способы тренировки. Вскоре все свелось к ежедневной рутине. Я просыпалась на рассвете, завтракала, хватала ракетку и на автобусе, под лучами восходящего солнца, добиралась до «Ривьеры». Считалось, что корты там покрыты красным грунтом, но из-за того, что за ними никто не следил, они были темно-серого, почти черного цвета. Частички грязи быстро покрывали теннисные туфли и носки. Если накануне проходил дождь или была высокая влажность, мяч становился тяжелым и его скорость значительно падала. Но в хорошую погоду мяч быстро мелькал в воздухе. Я полюбила разносившийся в утреннем воздухе звук мяча, отскакивающего от ракетки, когда на кортах не было никого, кроме нас. Мне не надо было разговаривать с папой, чтобы знать, о чем он думает. Конечно, отношения между родителями и их детьми-спортсменами значат очень много, но очень важным было также находиться на корте друг напротив друга, думая об одном и том же – то есть ни о чем. Бо́льшая близость, наверное, недостижима. В каком-то смысле вся моя карьера – это те самые моменты. Можно говорить о деньгах, призах и славе, но в конечном счете, все это сводится к девочке, тренирующейся ранним утром со своим папой. Какое-то время мы тренировали удары, потом я делала упражнения на растяжку и наблюдала за другими игроками. После этого мы работали над каким-то конкретным элементом игры. Над бэкхендом, подачей, работой ног, у сетки – хотя я до сих пор ненавижу выходить к сетке. Как будто меня ждет там акула. Вначале моей целью было обыграть отца или одного из его друзей-спецов. И с каждым днем я приближалась к этой цели.