Тут при мысли о собственных трусах он побледнел и упал в обморок. Его с трудом откачали, но до самого вечера лицо хрюкка оставалось бледным и осунувшимся.

— Ну вот я и говорю, — продолжил Жмыхло, когда Синяка усадили за стол, — этот Бульбо никогда не вызывал у меня особого доверия, он был всегда такой загадочный, всегда себе на уме. Ну а кроме этого, он еще и порядочный жлоб. Короче, все его обещания — фигня.

Собутыльники энергично закивали, а один солидный хрюкк, который вчера сбежал из каталажки, убив ее директора и двух охранников, сказал «Ага!»

— Говорят, — поменял тему Кисляк, местный живодер и один из крупнейших держателей акций корпорации «Подотрись!» (да-да, той самой, что производит наждачную бумагу), — вся, абсолютно вся усадьба Бульбо забита сокровищами!

— Не знаю, не знаю, — с важным видом отозвался Жмыхло. — Я, вообще-то, не проверял... — Он осторожно пощупал старый шрам на шее. — В любом случае, есть они или нет, все имущество Бульбо перейдет к его племяннику, Фордо.

— Тот еще у него племянничек! — встрял Синяк, который хотел позлословить по адресу Фордо, ибо этот ловкий хрюкк не далее чем вчера поставил Синяку синяк под глазом. — Ходят слухи, что он не совсем хрюкк! Ходят слухи, что его мамаша спуталась с троллем и понесла, а когда донесла... Ну, не мне вам рассказывать, как она заикалась сразу после родов.

На этой мажорной ноте собутыльники мерзко расхохотались, вспомнив мать Фордо, Милашку Бэтси, дарившую свою благосклонность каждому пятому жителю Пофигшира (и каждому туристу, если у того было чем заплатить), так что от кого родился Фордо, разобрать было решительно невозможно. Далее разгорелся спор, можно ли считать Фордо гибридом, но быстро увял, так как никто из спорщиков не был на сто процентов уверен в своей принадлежности к расе хрюкков. Кисляк обратил внимание публики на странное поведение Фордо, который жил в «Горбатом мешке» на дядином иждивении:

— Не по-хрюккски он себя ведет, вот что! Чокнутый почище Бульбо!

Фордо действительно вел себя странно: он не любил давить жаб ногами, часто гулял в одиночестве и никогда не посещал свалок, дабы со вкусом порыться в отбросах, как это делали почти все хрюкки. Ну а то, что он еще ни разу не заснул после пьянки под каким-нибудь забором, вообще наводило на нехорошие мысли.

Было известно, что Бульбо пытается воспитать из племянника настоящего афериста, однако все знали и то, что преступная стезя Фордо не прельщает. Он бормотал что-то о «духовности», о желании реализовать свой творческий потенциал. «Хочу писать картины, сочинять стихи, — как-то признался он Свэму. — В крайнем случае, займусь работорговлей».

Жмыхло напрочь отверг идею Синяка, заключавшуюся в том, что Фордо — сын залетного горе-чародея Гнусдальфа Обросшего, ибо племянник Бульбо еще только учился воровать, тогда как предполагаемые отпрыски Гнусдальфа умели это с рождения.

— Все это ерунда, — уверенным тоном заявил он. — Боюсь, никто так и не узнает, кто же его настоящий папаша... — Он скромно потупился.

Кисляк, у которого отобрало речь после седьмой кружки «Глистогонки», красноречивым мычанием выразил согласие со словами Срамби. Однако Синяк продолжал гнуть свое, пока у Жмыхло не лопнуло терпение. Он оглушил владельца навозной молотилки мешком груш, и тогда весь кабак все согласились с мнением старого авторитета.

— Я вот что думаю, — сказал вдруг Жмыхло, прикончив восьмую кружку «Глистогонки». — Мы тут сидим, выпиваем в тепле и уюте, травим разные байки, от которых уши сворачиваются в трубочку, и нам невдомек, что где-то там, в Большом Мире, затеваются ужасные, непонятные нам дела! Похоже, скоро грянет буря! Разразится ураган! Разбушуется шторм!.. Ох! У меня даже мурашки забегали по коже!

Хрюккам почудилось, что алкоголь пробудил в Хрыче Срамби талант провидца, и они посмотрели на него с восхищением.

Увы, «предсказания» старого Срамби оказались всего лишь признаком стремительно прогрессирующей белой горячки.

После этого разговора утекло много воды, но вот однажды, когда короче становился день и небо осенью дышало (а мастера Жмыхло наконец выписали из психушки, поставив ему в карточку диагноз «Дегенерация личности на почве хронического алкоголизма»), Бульбо разослал хрюккам пригласительные билеты на празднование своего дня рождения.

Под датой проведения мероприятия было написано: «ОБИЛЬНОЕ УГОЩЕНИЕ, ФЕЙЕРВЕРК И СЮРПРИЗЫ ГАРАНТИРОВАНЫ!», а ниже мелким шрифтом было набрано: «Кто это читает, тот козел!»

Билеты произвели настоящий фурор среди той части населения, которая умела читать. Из глубоких берлог, куда по случаю осеннего сбора слизней удалилась большая часть хрюкков, доносились восторженные вопли. Но окончательно хрюкки убедились в искренности Бульбо лишь тогда, когда по всему Хрюкколенду прокатилась эпидемия загадочных похищений столов, стульев и табуреток.

— И правильно! — подытожил общее мнение Жмыхло. — Не на земле же нам сидеть!

Незадолго до торжества, находчиво названного хрюкками «ЖРИ!!!», в «Горбатый мешок» стали прибывать заказанные Бульбо продукты: купленная по дешевке мучная замазка, глаза баранов, арбузные шкурки, сапожные подметки, охлажденные драконьи мозги, мороженые поросята, помершие от чахотки; силос, кормовая свекла и много, много, много гнилой картошки. Все это (за исключением поросят, купленных Бульбо по бросовой цене) испокон века считалось у хрюкков деликатесами.

Загодя были доставлены зубочистки, бесплатные бумажные пакеты и целый воз резиновых клизм.

Накануне праздника во двор усадьбы завернула груженая фейерверком телега. За ней с воплями: «Давай хлопушки, сволочь!», бежали малолетние хрюкки, весело размахивающие свинчатками и сапожными молотками. Кучер — седой гном-алкоголик со страшной опухшей рожей, громко матерился, отгоняя детей ударами колючего шара на длинной цепи.

— Гадкие дети! — крикнул он, устало опуская кистень и вытирая пот разлохматившейся бородой. — Так и норовят горло перерезать! Четверых уложил, а им все неймется!

— Спокойно, Трипперин, я сейчас все улажу! — сказал Бульбо, откладывая в сторону клизмы, которыми собирался рассчитаться с гномом за товар. Ловко уклонившись от пущенного ему в голову камня, Бульбо кивком подозвал предводителя шайки. Малец приблизился, небрежно поигрывая тесаком.

— Ну что, деточка, хочешь хлопушечку? — ласково спросил его господин Бэдганс.

— Ага.

— Ну и ладушки. — Бульбо подошел к телеге и стащил с нее пятнистый маскировочный полог с надписью «БОЕПРИПАСЫ». Главарь шайки завистливо вздохнул: телега была доверху забита всякой пиротехникой. Рядком лежали ракеты «земля-земля», перевязанные синей изолентой; в ящиках со стружкой дремали осколочные гранаты. Мелочи вроде связок петард, начиненных пластиковой взрывчаткой, и хлопушек с горчичным газом было не счесть. У самого края стояло несколько бочек с гремучей смесью и три ящика динамита. На каждом предмете, будь то хлопушка или ракета, был нарисован тайный знак Гнусдальфа — скрюченный эльфийско-японский иероглиф «Г». Ниже его шли иероглифы мастеров-изготовителей: «О», «В», «Н» и опять «О». Много славных мастеров потрудилось для праздника Бульбо!

Мистер Бэдганс взял с телеги предмет, похожий на выкрашенное зеленой краской гусиное яйцо и протянул его главарю шайки:

— Вот тебе, деточка, цаца. Когда наиграешься, приходи, дам еще. Эта — для получения искр из глаз, эльфийское чудо. Не правда ли, Трипперин?

— Ну! — подтвердил гном, с вожделением в глазах рассматривая клизмы. — У нас без дураков! Новинка! Засунь ее в рот да дерни во-он за то колечко: будут тебе искры, а потом еще и крылья, и нимб, и небесная музыка!

— Идите гуляйте, славные вы мои! — сладко улыбнулся Бульбо. — Я добрый!

...Воронку на главной площади Хрюкколенда зарывали три дня...

И вот день «ЖРИ!!!» наступил...