Под гамаком, на котором Феранор подыхал от качки всё плавание, стоял деревянный ящик, в котором хранилось его оружие и доспехи. Хорошо смазанные и завёрнутые в сухую тряпицу, они были надёжно защищены от влаги, даже в самый лютый шторм. Другие эльфы использовали для этой цели специальное заклинание, защищающее металл от ржавчины, но такая простенькая магия была Феранору не по зубам. Все его способности в колдовстве ограничивались наговором останавливающим кровь в ране, да заклинанием отгоняющим мух, комаров и прочих мерзких насекомых. Просить же проследить за его оружием кого-то другого — не позволяла гордость.

Раскрыв сундук, Феранор извлёк из него большой свёрток и, уложив его прямо на доски палубы, развернул. В полутьме кубрика тускло блеснула свёрнутая в рулон длинная серебристая кольчуга. Рядом с нею, мерцали красноватым светом арматида панцирь эльфа, составленный из крупных чешуек, наплечники, наручи и такие же, как панцирь, чешуйчатые набедренники и шлем. Феранор нежно скользнул по броне ладонью, смахивая случайно прилипшие волоски. После чего, стянув через голову рубаху косоворотку, накинул себе на плечи длинную колло[1]. Подрагивающими пальцами, Феранор принялся затягивать шнуровку, путаясь и поминутно поминая дурным словом морские путешествия. Этот ужас ему предстоит переживать ещё раз, когда Фириат надумает возвращаться домой. Думать о том, что посольство может остаться здесь на десятилетия Феранор даже не хотел. Это было бы для него хуже тюремного заключения.

Справившись, наконец, с застёжками, эльдар взялся за доспехи, надев на себя вначале кольчугу, тут же притянув её к талии широким поясом. С бронёй дело, как ни странно, двигалось быстрее, наверное, сказывались десятки лет постоянных тренировок, полученных им на Диком Приграничье. На плечи сразу навалилась знакомая и привычная тяжесть, забыть которую он не смог бы и после года плавания. Мало того, без неё, в чужой незнакомой стране, ему даже было бы не уютно, как голому посреди многолюдной улицы.

Звеня и бренча латами, Феранор снова залез в ларец, извлекая оттуда ещё один свёрток, в этот раз подлиннее. Из пропитанной древесной смолой холстины, появился засунутый в парадные ножны длинный узкий меч. Обнажив клинок, Феранор придирчиво осмотрел его лезвие, убедился, что путешествие для него прошло благополучно и нигде нет даже следа ржавчины. Смотрел исключительно для приличия — этот меч пережил его отца и возможно, что переживёт его самого и достанется сыну. Когда-нибудь он да появится…

Налюбовавшись клинком, Феранор со вздохом вложил его в ножны, перепоясывая себя ими. Подобрал с палубы гладкий и округлый, как яйцо шлем армэ и торжественным видом водрузил его на голову, спрятав под ним черную шевелюру и пересекающий лоб шрам. В таком виде он смело мог выйти хоть к демонам в пасть. Захлопнув ларец, Феранор, вернулся обратно к трапу и, бухая по ступеням сапогами, поднялся наверх.

Все полсотни меллорафонских улан выстраивались на палубе вдоль борта. Все были в одинаковых чешуйчатых доспехах, а закрывающие лица одинаковые шлемы делали их неразличимо похожими друг на друга. Пройдёт время, прежде чем Феранор запомнит каждого из своих новых солдат начав их узнавать по одному силуэту. Фириат тоже был здесь, стоял у борта в окружении слуг и ближайших помощников, обратив внимательный взор на пристань. Заметив вышедшего Феранора, ан-лорд натянуто улыбнулся, подозвая его к себе небрежным взмахом руки.

— Друг мой, — с тщательно скрываемым в голосе волнением начал он, беря капитана под локоть. — Ты ведь понимаешь, всю важность момента? Все должно пройти идеально и безупречно. Эти варвары любят пышные цветастые зрелища, так давай поразим их! Если нас здесь полюбят, то считай, что мы получаем четверть успеха нашей миссии…

— Не извольте беспокоиться, мой лорд, — перешёл на официальный язык Феранор, аккуратно отцепляя от себя руку посла. — Пройдём лучше чем перед дворцом Владычицы. Если это так нужно для успеха, я готов хоть круглые сутки устраивать этим дикарям парады — пусть смотрят на мощь и красу Эльвенора.

— Верю, тебе друг мой… — выдохнул Фириат, разжимая пальцы, позволяя Феранору освободиться. — Потому и настоял на твоей кандидатуре из всех…

Воины в синих халатах и золотых масках, выстроились перед бортом парусника, окружая спускающихся к ним эльфов сразу с трёх сторон. Прямо перед сходнями посла встречали двое атраванцев. Первым был чернолицый старик, одетый в длинное платье, с широким поясом и высокой фиолетовой чалмой на голове. По количеству висящего на нём жемчуга, золота и драгоценных камней — явно высокий вельможа. Бедин взирал на ан-лорда Турандила, сцепив руки на животе и поджав губы, так что те терялись в белой бороде. Пояс второго атраванца оттягивала усыпанная самоцветами сабля. Одет он был в ярко-синюю рубаху-юбку, с вышитыми серебром узорами, а дувший с моря бриз едва колыхал накинутый на плечи жёлтый плащ. Широкие одежды человека туго перепоясывали позолоченный пояс, и лента с кисточками через плечо, делая его похожим на кусок перетянутой шпагатом буженины. Лицо закрывала позолоченная анатомическая маска, а на голове, вместо тюрбана, красовалась странная шляпа, больше всего напоминающая седло… форма верха очень похожа. Не хватало только стремян подле каждого уха…

Эльдар мысленно хихикнул своему меткому сравнению, но внешне его лицо осталось холодно-непроницаемым. Не подобает перворождённому вести себя как лесной дикарь.

— Пакш-ми-джу ан Аллуит а'салам! (Да пошлёт вам мира Создатель) — С лёгкой хрипотцой в голосе провозгласил старик, качнув в знак приветствия фиолетовой чалмой. — Вур-эберум у Атра-Аларн? (Что привело вас в «Святую страну»?)

С напряжённым вниманием выслушав старика, Фириат разразился ответной речью, закончив её неким жестом, как будто показывая что-то объёмное.

«Рассказывает как он и его спутники безмерно счастливы, оказавшись после долгого и утомительного плавания в этом замечательном месте, в окружении стаи принесённых морем дикарей!» — перевёл для себя Феранор и ненадолго ушёл в собственные мысли.

Эльдары редко плавали за Срединное море с дипломатическими миссиями и впервые за всю их историю, к варварам отправлялся посол такого высокого ранга. Предложение от самого сенешаля[2] Владычицы сопровождать его сына в путешествии на Запад, в дикую варварскую страну «чёрных людей» Феранор принял не задумываясь. Во-первых, на то были личные мотивы, а во-вторых, если уж лорд Турандил не пожалел для такого путешествия своего сына, значит Владычица Алтаниэль планирует добиться чего-то более значимого, чем торговый договор. Единственной возможной причиной такого посольства сам Феранор мог представить лишь военный союз. Другую возможную причину, вроде династического брака, он отказывался допускать как невозможную в принципе! Ну не может Владычица Эльвенора захотеть выйти замуж за какого-то людского царька, отдав ему власть над перворождёнными! Это так же дико, как человеческой женщине стать женой вожака обезьяньей стаи. Конечно, это не совсем корректное сравнение, люди — лучше обезьян и куда лучше орков, но всё-таки это люди. Они созданы Творцом как попытка повторить своё первое творение и должны всегда помнить о своём месте! Тот факт, что люди уготованной им роли слуг не признавали — Феранора нимало не смущал, скорее, вызывал досаду за явный брак, допущенный всемогущим Таэ. Брак, в последствии ускоривший падение древнего Великого Эльвенора. Древнего в понимании короткоживущих людей — для эльфов это была история одного поколения. Ещё отец Феранора, сражался за него и был среди тех, кого натиск диких орд заставил покинуть свои земли на Западе и переселиться на Восток, в то, что ныне называется Эльвенором. Просто Эльвенором, так как Великого в том клочке суши надо признать — не много.

Тем временем, обмен дипломатическими любезностями между Фириатом и стариком завершился и началась разгрузка эльфийского имущества. Первым делом на берег вывели лошадей. Когда по сходням проводили белоснежного скакуна Фириата, многие варвары впали в восторженную оторопь. Стройные, но не тонконогие, с изогнутыми шеями, узкими мордами и большими глазами, они казались воплощением лёгкого и изящного эльфийского волшебства. Это тешило самолюбие Феранора, лишний раз подчёркивая высоту которую, по сравнению с другими народами, занимали перворождённые.