Мама Максима Ирина Михайловна очень переживала за сына, а отец - профессор математики Олег Александрович Градов - вслух возмущался, ведь он так рассчитывал, что сын пойдет по его стопам, посвятит себя науке, но втайне очень гордился, что его домашний мальчик где-то за тридевять земель, спит у костра и неделями не снимает сапог, что он стал таким самостоятельным и сам зарабатывает свой нелегкий хлеб.
И вдруг это внезапное возвращение, это молчание…
Утром Максим вышел из «детской», хмуро поздоровался с встревоженными родителями, не спавшими всю ночь, долго стоял под душем. На завтрак попросил любимого клубничного варенья, намазывал его на толстые куски батона, которые отламывал руками, ел шумно, набивая рот, а глаза казались пустыми, невидящими.
Он стал другим, никто не узнавал в нем прежнего доброго и открытого парня. Каштановые кудри были безжалостно острижены, под неопрятной щетиной исчез прежний румянец.
Целыми днями он лежал на диване в своей комнате, не разговаривал с родителями, не подходил к телефону. Уходил из дома, пропадал на несколько дней, стал выпивать. Уговоры отца и слезы матери оставляли его равнодушным.
Родители, не понимали, что происходит с их прежде таким милым интеллигентным мальчиком и совсем отчаялись.
Однажды, после очередного исчезновения, пьяный, в разодранной рубашке, Максим появился в дверях.
Отец, измученный бессонной ночью, встретил его на пороге.
У профессора дрожало лицо, он то снимал, то снова водружал на переносицу большие в темной роговой оправе очки.
- Ты не хочешь работать, - начал он срывающимся голосом, - не хочешь учиться, ты пьянствуешь, ты позоришь семью, своим поведением ты убиваешь мать, мне уже стыдно у себя в институте показываться, стыдно людям в глаза смотреть!..
Максим, пьяно качнулся на нетвердых ногах, тупо уставившись на отца, и вдруг, указательным пальцем ткнув профессора в грудь, прохрипел:
- Послушай, папаша! Ты меня не учи, я ученый, понимаешь, давно ученый! - и, размахивая перед лицом отца вытянутым пальцем, пьяно заорал: - Какое ты право имеешь учить меня, а, папаша?!
Профессор побелел, схватился за сердце и медленно по стене стал оседать на пол.
Олега Александровича увезла скорая. С ним случился инсульт. Две недели он был между жизнью и смертью. И все это время Максим неотлучно находился у его постели…
Болезнь отца потрясла его…
Он словно очнулся от тяжелого сна.
Летом следующего года он поступил на юридический факультет, стал одним из лучших студентов, окончил институт с отличием и в самое короткое время, как-то вдруг, стал уважаемым адвокатом, приобрел обширную клиентуру.
Он почти никогда не проигрывал дел, так как еще в самом начале карьеры, твердо усвоил, что только методичное и последовательное обдумывание каждого последующего шага, четко организованная расстановка сил и средств, постоянная жесткая дисциплина могут дать ему то, чего он желал достичь, к чему стремился. Каждый его шаг, каждый день, вся его жизнь тщательно рассчитывались и планировались. Безупречный порядок во всем: в делах, отношениях, мыслях придавал ему уверенность и необходимое ему ощущение стабильности.
Он не заводил друзей, с людьми он сближался ровно настолько, насколько этого требовали интересы того или иного дела. С некоторыми его связывали более тесные отношения – эти отношения трудно было назвать дружескими: дружба, любовь и тому подобное являлись для него категориями абстрактными, он считал, что все отношения между людьми строятся лишь на условиях взаимной выгоды, - но он знал, что всегда может рассчитывать на любого из этих людей в обмен на то, что сам будет полезен им тогда, когда это потребуется.
Все в его жизни было предусмотрено и предсказуемо.
Но внезапно ровный ход его жизни был прерван. Кто-то решил нарушить установленный им порядок. Что-то в его жизни стало происходить - незапланированное и непредусмотренное…
Кто-то вторгся в его жизнь. Нарушил ее конфиденциальность, ее стабильность и размеренность. Он чувствовал, что за ним наблюдают. Появился некто, чье присутствие он с недавних пор стал явственно ощущать. За спиной – когда шел по длинному коридору своего офиса или направлялся к машине после рабочего дня, за окном – когда ужинал в любимом ресторане, среди деревьев – когда подъезжал к дому, на том конце провода – когда поднимал телефонную трубку.
Бесконечные телефонные звонки…
Ему звонили на работу, домой, звонили на сотовый. Рано утром, в разгар рабочего дня, глубокой ночью. Он вздрагивал, с силой прижимал к уху трубку, вслушивался в звенящую пустоту… Молчание казалось угрожающим, зловещим. И это злило его, в сильнейшем раздражении он бросал трубку, иногда пытался что-то говорить в надежде на то, что ему ответят.
Но ответом было только тихое дыхание, порой короткие гудки…
А однажды он услышал смех - негромкий и отрывистый.
Это был женский смех.
3 На работу в этот день он опоздал.
Впервые.
Секретарша Галочка вскочила при его появлении, запорхала вокруг, затараторила:
- Макс Олегыч! Макс Олегыч! Что с вами случилось?! Уже девять! Я звонила к вам домой, у вас никто трубку не берет! Звонил Юрий Михайлыч, у него что-то срочное!
- Максим Олегович! Максим! Не Макс и не Олегыч! Сколько можно тебе повторять и сколько можно тебя учить?! – неожиданно для себя зарычал Градов. У него сильно болела голова, и его раздражал любой шум. Обычно он был более снисходителен к Галочкиной трескотне, считая, что ее непосредственность украшает его строгий офис, но сейчас ему просто невмоготу было слушать ее щебетанье.
Галочка скривила ярко накрашенные губы и обиженно захлопала ресницами:
- Извините, Макс, ой, Максим Олегович, я постараюсь…
- Ладно, Галина Николаевна, это вы меня извините. Я сегодня что-то плохо себя чувствую. Пойду к себе. Ко мне никого не пускать! Я занят!
Его любимый рабочий стол принял его в свое блестящее сверкающее лоно. Стол был его гаванью, надежной пристанью, в которой Максим поспешил укрыться от всего, что мучило его последние дни: бессмысленной суеты, чужих взглядов, бесконечных звонков. Он сжал голову руками, стараясь успокоиться, пытаясь убедить себя в том, что стоит, как обычно выработать план действий, и все тотчас же выяснится, уладится и пойдет своим чередом, но сомнение уже поселилось в нем, и он вдруг почувствовал, что все безвозвратно потеряно, все изменилось, и никогда уже не будет так, как прежде. Ему стало не по себе.
Громко, нахально и надрывно зазвонил телефон.
4 Градов все время был занят: с раннего утра и до позднего вечера в его голове прокручивался план очередного дела, и все, что не касалось этих размышлений, все, что мешало и отвлекало от них, не удостаивалось его внимания. Казалось, он не замечает ни людей, окружающих его, ни города, который шумит за окном его офиса или машины, города, живущего своей жизнью - яркой и беспокойной.
Но он любил свой город. Возможно, он перестал замечать его красоту, но он всегда знал, что вне этого города, вне его улиц, площадей и скверов, он не смог бы существовать. Эти улицы, знакомые с детства, изученные до каждой трещинки, до последнего камушка, были необходимым фоном его жизни, а шум города - неумолчный, не стихающий даже ночью, – обязательным ее аккомпанементом.
Особенно он любил недолгие вечерние часы, когда рассеивается дневная говорливая толпа, воздух наполняется вечерней прохладой и только-только начинают загораться окна в прямоугольниках домов и фонари на приумолкших ненадолго улицах.
Несколько минут – пока он шел к машине и потом, когда он медленно двигался в поредевшем потоке автомобилей, - были необходимы ему, давали возможность забыть об усталости, о дневной суете, не думать о том, о чем он думал всегда: о работе, о бесконечной череде дел – важных и очень важных. Вечера тоже заполнены работой, и эти минуты являлись короткой передышкой перед тем, как снова начать думать, делать, обсуждать, уговаривать и договариваться. Он считал эти минуты лучшим временем за весь длинный, насыщенный событиями, день. И он дорожил этим коротким отдыхом.