– Вы же понимаете, что это классический сценарий.

Дейл молча ждал продолжения.

– Один из супругов умирает, и оставшийся – чаще всего мужчина – уезжает куда-нибудь и пытается «начать новую жизнь», не осознавая, что в этот момент для него особенно важны привычная обстановка, общение с друзьями, поддержка…

– Моя супруга не умерла, – вставил Дейл. – Энн жива и здорова. Просто я предал ее и потерял. Ее и девочек.

– Но результат тот же самый…

– Вовсе нет, – сказал Дейл. – Не осталось никакой привычной обстановки. И дома здесь, в Мизуле, у меня больше нет. А подконтрольные встречи и воскресные прогулки детей с разведенным отцом невыносимы. К тому же вы согласились, что еще одна зима на ферме едва ли пойдет мне на пользу…

– Да, разумеется, – подтвердил доктор Холл.

– Поэтому я возвращаюсь на Средний Запад и проведу там часть своего творческого отпуска. Поеду обратно в Веселый уголок.

– Вы так и не объяснили, почему ваш друг Дуэйн называл свой дом Веселым уголком. Он действительно чувствовал себя там счастливым? Вы говорили, что мальчик жил с отцом-алкоголиком. Неужели он иронизировал? Но свойственно ли это одиннадцатилетнему ребенку? Или иронию привнесли впоследствии вы сами? Дейл колебался, не зная, как лучше ответить. Его смутило, что Холл не уловил аллюзии на «Веселый уголок». Какова же эрудиция этого психиатра, если он не знает Генри Джеймса? Следует ли говорить ему, что Ду-эйн рассказывал о «Веселом уголке» не тогда, когда ему было одиннадцать – в одиннадцать Дуэйн умер, – а гораздо раньше, в 1956-м, когда Дейл только переехал в Элм-Хейвен и обоим мальчикам было по восемь лет? Восьмилетний парнишка с захолустной фермы знал рассказ Генри Джеймса, а вот эскулап за сто двадцать пять долларов в час никогда о нем не слышал.

– Думаю, Дуэйн Макбрайд был единственным настоящим гением, которого я когда-либо знал, – ответил в итоге Дейл.

Доктор Холл откинулся на спинку кресла, скептически приподнял брови, а затем принял нарочито бесстрастный вид. Психиатру явно недоставало выдержки хорошего игрока в покер.

– Понимаю, – продолжал Дейл, – я слишком сильно выразился. Я редко употребляю это слово… черт, да, можно сказать, вообще никогда его не употребляю! За свою жизнь я встречал немало в высшей степени интеллигентных людей: писателей, академиков, ученых. Но только Дуэйн был поистине гениален.

Доктор Холл кивнул.

– Но вы знали его ребенком.

– Дуэйн прожил недостаточно долго, чтобы выйти из детского возраста, – заметил Дейл. – Но уже тогда он заметно отличался от своих сверстников.

– Что вы имеете в виду?

Врач положил на колено желтый блокнот и щелкнул кнопкой шариковой ручки – эту его привычку Дейл находил неприятной и даже несколько раздражающей.

Он вздохнул, не зная, как объяснить.

– Полагаю, нужно было знать Дуэйна, чтобы понять. Внешне он был типичный деревенский недотепа: жирный, неряшливый, с небрежно подстриженными сальными волосами. Круглый год, и зимой, и летом, ходил в одних и тех же вельветовых штанах и фланелевой рубахе. А ведь речь, учтите, идет о шестидесятом годе: даже в маленьких захолустных городках вроде Элм-Хей-вена, штат Иллинойс, дети тогда не ходили в школу в чем попало. Никаких изысков, но мы понимали разницу между одеждой для школы и одеждой для прогулок – не то что нынешние шалопаи…

Нарочито бесстрастное лицо доктора Холла сделалось слегка хмурым в знак неодобрения, что пациент отвлекся от темы.

– Впрочем, ладно… – продолжал Дейл. – В общем, с Дуэйном я познакомился в четвертом классе – наша семья тогда переехала в Элм-Хейвен – и очень скоро понял, что этот парень не такой, как все, что он жутко умный.

– Жутко? – Доктор Холл сделал заметку в блокноте. – Это как?

– Ну, не то чтобы жутко, – пояснил Дейл, – но это было выше нашего понимания. – Он помолчал. – Ну, вот хотя бы лето после окончания пятого класса. Мы, несколько мальчишек, организовали некое подобие клуба, который назвали Велосипедным патрулем, – нечто вроде младшего отряда Лиги правосудия…

Дейл ясно видел, что Холл понятия не имеет, о чем он ему толкует. Может быть, психиатры-мужчины никогда не бывают мальчишками. Это многое объяснило бы.

– Ладно, не это важно… Мы собирались в старом курятнике Майка О'Рурка – продолжал он. – Там у нас был пружинный диван, отличное старое кресло с помойки, радиоприемник… и все в таком духе. Помню один летний вечер по окончании пятого класса… Мы умирали от скуки, и тогда Дуэйн начал пересказывать нам поэму о Беовульфе… слово в слово. Вечер за вечером он цитировал нам «Беовульфа» по памяти. Спустя много лет, уже в колледже, я изучал древний эпос и узнал текст… слово в слово… точно как рассказывал Дуэйн тем летом.

Холл кивнул.

– Удивительно, что в таком возрасте он вообще знал о «Беовульфе».

Дейл улыбнулся.

– Самое удивительное то, что Дуэйн читал его на староанглийском.

Психиатр заморгал.

– Но как же вы понимали?

– Он читал нам отрывок на староанглийском, а затем переводил, – пояснил Дейл. – А осенью он читал нам отрывки из Чосера. Мы знали, что Дуэйн со странностями, но любили его.

Доктор Холл сделал очередную заметку в блокноте.

– Как-то мы бездельничали, а Дуэйн читал новую книгу… Кажется, это был Трумен Капоте, не помню, но точно один из тех писателей, о которых я в то время даже не слышал… Так вот, кто-то из мальчишек, по-моему, Кевин, спросил, как ему книга, Дуэйн ответил, что книга ничего, вот только автор никак не вернет своих героев из иммиграции.

Доктор Холл поколебался, а затем сделал очередную заметку.

«Возможно, тебе этого не понять, – подумал Дейл – но я-то писатель, то есть иногда сам пишу что-нибудь, и в жизни не слышал, чтобы какой-нибудь чертов редактор высказал столь же меткое замечание».

– А были еще какие-нибудь проявления его… гениальности? – спросил психиатр.

Дейл потер глаза.

– В то лето, когда Дуэйн погиб, в шестидесятом, мы всей компанией валялись однажды на пригорке за фермой дяди Генри и тети Лины, недалеко от дороги на ферму Макбрайдов. Была ночь, мы смотрели на звезды, и Майк О’Рурк – он прислуживал в алтаре – сказал, что, по его мнению, весь мир существует в сознании Бога, и, наверное, было бы здорово когда-нибудь встретиться с Богом, пожать Ему руку. Нисколько не раздумывая, Дуэйн сказал, что его такая перспектива не вдохновляет, поскольку он подозревает, что Бог проводит слишком много времени, ковыряя Своими ментальными пальцами в Своем ментальном носу…

Доктор Холл не стал ничего записывать, но посмотрел на Дейла почти с упреком.

– Насколько я понимаю, ваш друг Дуэйн был атеистом?

Дейл пожал плечами.

– Ну, в какой-то степени… Нет, погодите… Как-то во время одной из наших первых совместных прогулок – мы с ним в четвертом классе строили трехступенчатую ракету – Дуэйн сказал мне, что, по его мнению, все церкви и храмы модных в настоящее время богов – это он их так назвал: «модные в настоящее время боги» – слишком переполнены, поэтому для себя он выбрал всеми давно забытое египетское божество. Вызубрил старинные молитвы, изучил ритуалы – все как полагается. Помнится, он говорил, что поначалу хотел поклоняться Терминусу, римскому богу межевых камней, но все-таки предпочел египетского божка, поскольку тот пребывал в забвении много столетий и ему, наверное, очень одиноко.

– Весьма необычно, – признал доктор Холл, делая последнюю коротенькую заметку.

Теперь Дейл широко улыбался.

– Если память меня не подводит, именно чтобы молиться этому мелкому божку, Дуэйн научился читать египетские иероглифы. Ничего удивительного, Дуэйн в свои одиннадцать уже говорил на восьми или девяти языках и читал еще на дюжине.

Доктор Холл отложил в сторону свой желтый блокнот – верный знак, что ему наскучила тема разговора.

– А как насчет ваших снов? Они вас все еще посещают? – спросил он.

Дейл тоже считал, что настало время сменить тему.

– Прошлой ночью опять видел тот сон, про руки.