Айзек — неудачник.
Айзек — пидр.
Сдохни!
Тело парнишки катится вниз, и он слышит, как ломаются с хрустом шейные позвонки.
Чувствует ли он себя отомщенным?
Айзек заходит в квартиру, берет тряпку, мочит ее в раковине и идет оттирать надпись.
Ему — абсолютно плевать.
***
«Мое имя Айзек. Мне двадцать пять. И я мертв».
Но все это не важно.
Недавно на четырнадцатом поселилась семья. Мать, отец, сын и кот. Кота зовут Пуша. Айзек уже строит планы, как его приручить. Когда-то у него тоже был кот — точь-в-точь как этот. Но Пуша его боится. Может быть потому, что видит больше остальных.
***
Сегодня Айзеку не спится. Может быть, оттого что полнолуние. Он не знает, куда себя деть. В квартире тесно и душно, но окна открыть он не может. Зато — может открыть дверь и выйти на лестничную клетку, чтобы полюбоваться незатейливым граффити. Оно, хоть и написано мелом, светится в темноте странной зеленью. Как фосфор. Может, это его душа? Когда-то давно он слышал по телевизору, что после смерти, если человек уходит в иной мир не по своей воле, его душа становится заложником обоих миров. И все, до чего она касается, оставляет свой отпечаток, обречено сгинуть в скором времени.
На стене образовалась трещина. Раньше он ее не видел. А может, просто забыл, что видел. Всякое бывает.
Айзек фыркает от смеха: тоже мне, мистика — и прикуривает.
Тихо-тихо.
Дом спит.
Люди спят.
Завтра кто-то может не проснуться в своей постели. И это будет точно не он.
Зажимает в зубах сигаретный фильтр, раскидывает руки и дает первое па, немного резкое. Айзек чертовски давно не танцевал. Он чувствует себя неуклюжей коровой, или глиняным истуканом — непонятно, что хуже. И тут…
— Кто здесь? Здесь кто-то есть?
========== Том ==========
Там наверху точно есть какое-то движение. У Томаса перехватывает дыхание, по плечам сползает морозное прикосновение страха и ночи, а кончики пальцев бешено пульсируют, будто вся жизнь только там и сосредоточилась. Парень медлит несколько мгновений и потом все-таки поднимается на пару ступенек выше. Твердые крупинки пыли впиваются в босые ноги, но Том не обращает на это внимания, голова его занята совсем не этим. На пятнадцатом темно — не горит лампочка, а свет из подъездных окон до верхней площадки не достает, освещая только промежуточную. Том прислушивается изо всех сил, он сам весь превращается в слух, неожиданно думает, какая нелепая получится ситуация, если это просто сосед сверху решил выйти и покурить. Том слушает, ожидая различить скрип поворачиваемого ключа или гудение лифта, и вместо этого будто обухом по голове голос:
— Кто здесь?
За голосом тянется шлейф из шепота и эхо, ненормальные отзвуки, которые акустика лестничной клетки ни в коем случае не могла бы допустить. Том прирастает к месту, лишившись возможности говорить и двигаться, и только неотрывно смотрит в темноту, которая неожиданно быстро светлеет, выцветая до человеческого образа. Сразу за ним — дверь, идеально-ровная, идеально-черная дверь, прорезанная меловыми штрихами. Том не успевает рассмотреть их, кровь в его теле леденеет, он круто разворачивается и в два шага слетает со ступенек, рвется к своей собственной двери так, словно за ним гонятся.
Он врезается в дверь, не успевая остановиться, и замок предательски щелкает — да так оглушительно, что будит, кажется, всех соседей. Том остервенело дергает ручку, но та не поддается, и он начинает с паническим постоянством вдавливать кнопку дверного звонка, уткнувшись лбом в дверной косяк. Ему страшно оборачиваться, ему кажется, что кто-то стоит прямо за спиной, в десяти сантиметрах, но не может прикоснуться к нему, пока Томас не взглянет в его глаза.
Наконец с той стороны слышатся шаги и щелчок выключателя. Наконец проворачивается замок и открывается дверь — за ней сонный отец, нацепивший на лицо злое выражение. Том прошмыгивает под его рукой и утягивает за собой дверь, захлопывает очень громко, категорично.
— Томас? — голос папы звучит шокированно, но парень не слушает его, он приникает к дверному глазку, чтобы убедиться — там никого нет. Пусто. Темно и пусто.
— Ой, пап… Мне показалось, что там кто-то… зовет на помощь, — Тому не нравилось лгать, но говорить правду было как-то глупо. Что тут скажешь — повелся, как ребенок, на выдумки о призраках? Да чьи еще выдумки — свои собственные. — Я вышел глянуть, но дверь случайно захлопнулась.
Отец, кажется, не поверил, но Том совсем не хотел убеждаться. Пожелав во второй раз ему спокойной ночи, он ушел в свою комнату, тут же включая музыку и сворачиваясь под одеялом в клубок. Страх остался в прошлом. На его место пришло сожаление — о том, что Томас поддался эмоциям и не нашел в себе сил задержаться на лестнице немного дольше.
Повторить ночной эксперимент Том хоть и хотел, но не пытался. С него и так было достаточно — луны в окнах, звуков наверху, странных снов, значения которых он не понимал. С родителями приходилось вести себя как обычно, ведь они не то чтобы не поняли, что он имеет в виду — не стали бы даже слушать такие глупости. Взрослый мальчик должен думать о взрослых вещах — о старшей школе, о клубе по регби, куда Тома пока не брали. И не возьмут никогда, но отца разочаровывать не хочется, поэтому Том выдумывает, мол, команда полная, как только освободится место, так тренер его и запишет.
На самом же деле Том почти не может сосредоточиться ни на чем. Ему попеременно то страшно, то любопытно, и день ото дня оба этих чувства возрастают. Ширятся, заставляя Тома рыскать в интернете в поисках информации, множатся, понукая его обсуждать свои мысли с теми, кто побывал в подобных ситуациях.
«Я зажигала свечу и читала заклинание, тогда ждала, и призрак появлялся напротив стены».
«Она жила у нас в подвале. Думаю, кто-то приковал ее к стене и оставил умирать. Это очень старый дом».
«Мама один раз меня застукала, разоралась и вызвала священника. Никогда раньше не видел такой глупости, как то, что он делал. Типа изгонял демона».
«Я общалась с ними через доску Уиджа. Кладешь пальцы на указатель, произносишь имя умершего, и тщательно прислушиваешься. Воспринимаешь его. Он начинает двигать твои руки. Так… жутко».
Ничего полезного там не было, кроме одного — Том ощутил уверенность. Может, и голос, и движение, и силуэт привиделись ему, но он точно способен проверить это. Только на следующий раз возьмет с собой ключ от входной двери.
Со школы он возвращается на этот раз в четыре. Родителей дома нет, и Том, бросив рюкзак в коридоре, сразу покидает квартиру, подымается на пятнадцатый этаж. При свете дня тут совсем не страшно — стены точно такие же, как и везде, слегка потрепанные, но в целом ничего; ступеньки такого же плана. Три двери, коробка лифта с расписанными маркером стальными створками. Это Тома не интересует, он подходит к центральной квартире, той самой, что лучше всего просматривается с лестницы, той, что находится сразу над квартирой Батлеров.
«117».
На ней — тоже надписи, но их почти не видно. Настолько стершиеся, что Том щурит глаза, чтобы прочесть, а когда все-таки удается это сделать, он озадачено трет лоб. Не слишком лестные слова. Почему владельцы, если не смогли стереть, не поменяли дверь или не закрасили это краской? Ради интереса Том вглядывается в остальные две двери, но они — чистые и опрятные.
Том приближается к сто семнадцатой, приникает ухом к стыку между дверью и косяком и вслушивается в тишину.
«Раз, два, три, четыре… Что, никого?..»
Тяжелый звук заставляет его отпрыгнуть назад. Словно книга упала с полки — совсем рядом. Словно кто-то столкнул ее нарочно. Словно кто-то… бил кулаком по двери? Но Том был точно уверен, что дверь не сдвинулась ни на волосок.
Не сводя взгляда с замочной скважины, он отступает вперед спиной, сходит по лестнице и запирается в своей квартире. И только тогда выдыхает.
— Мам… а кто живет над нами? — Том решается на этот разговор через несколько дней, когда эмоции не так ярки.