Сейчас мама с Ричардом в гостиной тренируются, а я сижу в своей комнате. Считается, что я делаю уроки. На самом деле я вяжу узлы и думаю.

Вязать узлы меня научил Ричард. Сам он обучился этому еще в детстве, когда ходил под парусом, и у него в «дипломате» всегда лежат веревочки. Он говорит, что, когда на работе возникает серьезная проблема, он достает веревочки, завязывает их в узлы, потом развязывает, потом снова завязывает. Это помогает ему настроиться на решение.

На позапрошлое Рождество — первое Рождество, которое Ричард отмечал вместе с нами, — он подарил мне набор веревочек и начал обучать разным узлам. Сейчас я умею вязать почти все те же узлы, что и он, даже выбленочный узел, который у меня сперва несколько месяцев получался не в ту сторону. И вот я сижу, завязываю и развязываю узлы — и посмотрим, поможет ли это мне решить проблему. Моя проблема — это ты. Я понятия не имею, чего ты от меня хочешь.

Если бы ты всего лишь попросил меня рассказать, что произошло в тот день прошлой зимой, — это было бы просто. Нелегко, но просто. Но в твоей-то записке сказано другое. Чтобы я написала все, что тогда случилось, и все, что к этому привело.А это уже, как любит говорить мама, совсем другой горшок какашек. Только она говорит не «какашки», а другое слово.

Потому что, даже если бы ты еще был тут, даже если бы я все-таки решила написать письмо, я бы не знала, с чего начать. С дня, когда человек, который смеется, появился на нашем углу? С дня, когда мама с Луизой встретились в подъезде? С дня, когда я нашла твою первую записку?

Ответа нет. Но если бы меня приперли к стенке и заставили назвать день, когда это все-таки началось по-настоящему, то я бы сказала: это был день, когда Сэла ударили.

Начало и конец

Это случилось осенью, когда мы с Сэлом еще каждый день ходили из школы вместе: один квартал от Вест-энд-авеню до Бродвея, один квартал от Бродвея до Амстердам-авеню, мимо смеющегося человека на углу и еще полквартала до нашего подъезда.

Почти весь квартал от Бродвея до Амстердам-авеню — это один здоровущий гараж, тротуар там весь под наклоном, и в гололедицу приходится все время смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться и не шлепнуться прямо перед компанией пацанов, которые всегда там торчат. Потому что пару раз мы все-таки шлепались, и они плясали вокруг нас, кривлялись и иногда обзывались такими словами, что остаток пути до дома сердца у нас стучали быстро-быстро.

В тот день, когда Сэла ударили, никакого льда не было, потому что был еще только октябрь. Я тащила плакат на тему «Тайны науки», который сделала в школе. Плакат был наклеен на картон, название выведено толстыми округлыми буквами: «Почему мы зеваем?»

Насчет зевания есть куча интересных теорий. Считается, что первобытные люди, зевая, отпугивали своим оскалом хищников, или тренировали мышцы лица, или подавали всему племени сигнал, что пора спать. Но у меня своя теория, я там ее изложила: зевок — это как бы вежливый способ сказать человеку, что он страшный зануда. И еще одна идея: зевота — это то же самое, что чихание, только в замедленном темпе, как в кино. Но все-таки никто не знает точно, в чем смысл зевания, и поэтому оно — тайна науки.

В день, когда Сэла ударили, те пацаны как всегда ошивались возле гаража. Накануне там была драка: один прижал другого к капоту машины, которая там стояла, и стал избивать. Тот поднял обе руки, словно бы умолял: «Не надо, хватит!» — и все пытался увернуться и сползти с капота, но этот прижимал его крепче и снова бил. А остальные прыгали вокруг и орали, и мы с Сэлом перебежали на другую сторону улицы, чтобы и нам случайно не перепало.

А в тот день, когда Сэла ударили, они вели себя нормально, и мы спокойно шли по своей стороне. Но как только мы дошли до гаража, один из них вдруг резко шагнул в нашу сторону и загородил нам дорогу. Я подняла голову. Это был парень разве что самую малость повыше нас, в зеленой армейской куртке. Его кулак взмыл вверх и врезался Сэлу прямо в живот. Сэл согнулся пополам и булькнул, будто его сейчас вырвет. И тогда этот парень с размаху врезал ему по лицу.

— Сэл! — завопила я.

Я оглянулась на магазинчик Белл на Амстердам-авеню, но перед входом никого не было. Сэл так и застыл, сложившись вдвое. А этот парень еще несколько секунд простоял на месте, склонив голову набок. Это, конечно, дикость, но мне показалось, что он читает мой плакат про тайны науки. Через несколько секунд он развернулся и как ни в чем не бывало двинул в сторону Бродвея.

— Сэл! — Я наклонилась и заглянула ему в лицо.

Лицо было как лицо, только одна щека красная.

— Идем. Мы уже почти дома.

Сэл сделал шаг, потом другой. Через несколько шагов до меня дошло, что мальчишки не гогочут, не свистят и не обзываются. Сзади вообще не доносилось ни единого звука. Я обернулась. Они все как один смотрели на удаляющуюся спину парня в зеленой армейской куртке.

— Эй! — заорал ему вслед один из них. — Какого черта? Ты что, сдурел?

Но парень не оглянулся.

Сэл плелся сгорбившись, обхватив себя руками, вцепившись в рукава синей атласной куртки «Нью-Йорк Янкиз», которую Луиза подарила ему на день рожденья. По его лицу текли слезы, и я тоже чуть не ревела, но держалась. У меня было дело — довести его до дома, а ведь нам еще предстояло пройти мимо человека, который смеется.

Он был, как всегда, на нашем углу, маршировал по кругу и вскидывал руку в салюте. Сэл всхлипывал все громче. Из носа у него закапала кровь, он вытирал ее бело-синими манжетами куртки. И все время давился. Звук был такой, как будто его и вправду вот-вот стошнит.

Увидев нас, человек, который смеется, уронил руки по швам и стал по стойке «смирно». Как деревянный щелкунчик, каких Луиза расставляет на кухонном столе под Рождество.

— Умница! — сказал он и шагнул к нам, и одного этого шага хватило, чтобы Сэл припустил к дому. Я бросилась за ним, на бегу перехватывая плакат и одновременно выуживая ключи из кармана джинсов.

Как только мы оказались в подъезде, Сэл сразу свернул к себе и захлопнул дверь у меня перед носом. Я немного постучала, но Луизы еще не было дома, а сам он мне не открыл.

Если я не ошибаюсь, это и было начало истории, которую ты попросил меня рассказать. И еще, хотя тогда я этого не знала, это был конец моей дружбы с Сэлом.

Мамины правила жизни в городе Нью-Йорке

1.  Всегдавынимай ключ до того, как подойдешь к подъезду.

2. Если перед твоим домом слоняется незнакомец, никогдане входи в подъезд — погуляй, пока он не уйдет.

3. Будь настороже. Если заметишь кого-то подозрительного, например, пьяного, или просто почувствуешь опасность, перейди на другую сторону, но только как ни в чем не бывало, будто с самого начала так и было задумано.

4.  Никогдане вынимай деньги на улице.

А у меня еще есть мой собственный метод. Если мне навстречу попадается кто-то, кого я боюсь (это всегда мальчик), то я подхожу прямо к нему и говорю: «Извини, пожалуйста, ты не подскажешь, который час?» Это у меня такой способ сказать человеку: «Я считаю, что ты мне друг, так что незачем меня обижать. К тому же меня грабить — только время зря терять: видишь, у меня даже часов нет».

Пока что этот «метод борьбы с преступностью», как выражается Ричард, не давал сбоев. И, кстати, почти все, кого я боялась, оказались очень даже дружелюбными мальчишками.

Мечты