Однако далеко уйти я не успел, меня окликнул знакомый весёлый голос:

   - Эй, Ал! Привет, в Собор ходил? – Корхилл, мой старинный друг, догнал и пошёл рядом, глянув на меня с широкой улыбкой. – Тебе тоже дали на перевоспитание малышку Бездушную, да?

   - Дали, - я вздохнул и поморщился. – Только в Соборе ничего толком не сказали, что с ней делать. Мол, пробуди хоть какие-то чувства, остальное само придёт.

   - Ха, - Кор озадаченно почесал в затылке. – Легко сказать, знаешь ли, пробудить чувства, - протянул он. – Моя так вообще, камни и то имеют больше эмоций, мне кажется. Знаешь, если честно, я её даже слегка побаиваюсь, - Корхилл поёжился, улыбка пропала с его лица. – Она, конечно, миленькая очень, брюнеточка, изящная вся, мне нравятся такие женщины, но, эфир меня побери, как к ней подступиться? Как посмотрит своими пустыми глазищами, так у меня вся охота отпадает, - Кор грустно вздохнул. – Ты куда сейчас? – он резко переменил тему.

   - В архив, покопаюсь в записях, вдруг найду что-нибудь полезное, - ответил я задумчиво. – Надо всё-таки выполнить просьбу Чувств.

   - Будешь искать подход к своей? – понятливо кивнул Корхилл. – Поделишься, если найдёшь что-нибудь?

   - Конечно, - я улыбнулся другу и хлопнул по плечу. – Ты тоже, если вдруг подвижки будут.

   - Ага, - Кор снова поморщился. – Только, мне кажется, у тебя быстрее выйдет.

   - А у тебя опыта больше по общению с женщинами, - поддел я его с усмешкой – Корхилл слыл любителем женского общества, попросту бабником.

      Внешность записного рокового красавца с жгучей чёрной шевелюрой, шальными зелёными глазами и обаятельной улыбкой сражала дам наповал, и у него недостатка в них никогда не наблюдалось. И что удивительно, расставался со своими дамами Кор всегда добром, обиженных он за собой не оставлял. Редкое качество, иногда я даже завидовал. Мне вон даже со своим гаремом проблем хватало.

   - Весь мой опыт разбивается о полное равнодушие этой куколки, - расстроенно вздохнул Корхилл. – Ну да ладно, будем стараться.

      Мы распрощались и разошлись каждый по своим покоям – я хотел перед походом в архив проверить, как устроилась Финира. Однако, когда зашёл в общую гостиную, понял, что архив откладывается: на столике лежал одинокий листок, и я знал, что там написано. Новое задание. Об этом говорил золотистый шнурок с печатью, послание от кого-то из Чувств. Настроение упало, я нахмурился и подошёл к столу. Гораздо чаще Карателей вызывали, чтобы забирать плохое – горе, отчаяние, злость, ненависть, ревность. И очень редко – любовь, например. Как ни странно, её тоже может быть в избытке, и она перерастает в болезненную манию, но мне к сожалению в этом смысле особо не везло. Я взял лист и прочитал, к кому мне предстояло отправиться на сей раз. «Аира Земори, вдова, никак не может оправиться после смерти мужа». Дальше адрес, и вместо подписи – три слезы в терновом венке. Ну что я говорил? Предстоит забрать горе безутешной женщины, чтобы она могла жить дальше. А потом идти к Рахине…

      Тряхнув головой, я поспешил к себе в очередной раз переодеться. Да, у Карателей была форма, так полагалось для солидности, и чтобы нас сразу узнавали, татуировку-то не каждый разглядит, тем более, она не на таком уж видном месте. Тёмно-серые штаны и куртка без украшений, отделанные лишь узкой серебряной лентой по краям, такого же цвета рубашка из шёлка, и короткий меч – на всякий случай, оружие в руках я, естественно, держать умел. Далеко не везде в Феире хватало моей татуировки, всякое могло случиться. Хорошо, после уничтожения Собирателя мне редко приходилось доставать его из ножен. Бросив на себя последний хмурый взгляд в зеркало, я вышел из спальни. Пришла пора исполнять свой долг.

      Взяв в конюшне Дворца свою вирессу – серебристую тонконогую красавицу с пышной гривой и хвостом, я поехал по адресу. Феир жил своей жизнью: по узким улочкам и широким проспектам спешили по делам люди, прогуливались знатные господа, ехали всадники и несли портшезы. Благоухали цветы на балконах и окнах, в садах и скверах, журчали фонтаны, даря свежесть в этот жаркий день. На одной из площадей, через которую лежал мой путь, вовсю шумел рынок, раздавались выкрики зазывал, громкие голоса торгующихся, всё вокруг пестрело яркими красками и блестело дешёвыми драгоценностями и побрякушками. Я ехал, наблюдая словно со стороны и чувствуя себя странно чужим здесь – меня узнавали по форме, расступались и почтительно кланялись, провожали уважительно-опасливыми взглядами. Я ведь мог не только приносить облегчение, забирая плохие чувства, мешавшие людям жить. Я мог и карать по приказу Чувств за преступления, совершённые из-за ревности, любви, злости, ненависти… Полным отнятием чувств. После этого долго не жили, ведь по сути, после этого человек терял душу, а без души не жизнь – существование.

      Мои мысли свернули на Финиру, Бездушную, прямое исключение из этого правила. После смерти Собирающего выжила только она и ещё девять девушек, как я знал. Как ей это удалось? Не знаю. Но она в моих покоях, ждёт моего возвращения. Или не ждёт? Если она не умеет чувствовать?... Я тряхнул головой, избавляясь от беспокойных мыслей. С одной стороны, не думаю, что меня как-то накажут, если не получится с Финирой, скорее всего, девушку просто уничтожат, как и остальных Бездушных. С другой… Хоть она и страшное оружие в прошлом, она – человек. Причём, с искалеченной судьбой и жизнью, и Любовь права: ей всего девятнадцать, она заслуживает, чтобы попробовать начать жизнь заново. Значит, я приложу все усилия, чтобы выполнить столь необычное задание.

      За раздумьями не заметил, как приехал по нужному адресу. Скромный двухэтажный дом с балконом в квартале торговцев и купцов. Вокруг бурлила жизнь, а он… как будто спал. Окна закрыты, цветов нет, и мне даже показалось, внутри тоже никого живого нет. Я спешился, привязал вирессу и поднялся по ступенькам к крыльцу, взялся за дверной молоток и громко стукнул по латунной пластине, казалось, тоже потускневшей от царившего за дверью горя. Я уже его чувствовал, хотя и не зашёл внутрь. Сильно, должно быть, любила эта женщина своего мужа, раз настолько безутешна. Как ни странно, открыли мне быстро, словно ждали. Немолодая экономка в простом светлом платье, в знак траура – повязанная чёрным платком голова. Она посмотрела на меня грустными глазами, и в них вспыхнула надежда.

   - Господин Каратель, - почтительно поклонилась она и посторонилась. – Проходите, как же хорошо, что вы пришли! – в её голосе слышалась сдержанная радость и облегчение. – Я – Валлина, экономка госпожи Аиры. Она в спальне, - на лице женщины снова отразилась печаль. – Она уже неделю не выходит оттуда… И почти ничего не ест.

   - Проводите меня к ней, - я переступил порог полутёмного холла и огляделся.

      На стенах висели сухие букеты – наверное, ещё с похорон. Картины закрыты чёрным бархатом, и даже позолоченные светильники лишь тускло отсвечивали, словно тоже скорбя с хозяйкой. Ох. Чувствую, много забрать придётся, и часом в обществе Рахины не отделаюсь. Подавив досаду, я поднялся вслед за экономкой на второй этаж по деревянной лестнице и свернул в короткий коридор с несколькими дверьми. Валлина провела меня к самой последней и осторожно постучала.

   - Госпожа Аира, к вам пришли, - произнесла она, прислушиваясь.

      Из-за двери не донеслось ни звука. Экономка уже подняла руку, чтобы снова постучать, но я остановил её, перехватив ладонь женщины.

   - Позвольте мне, - мягко произнёс я и толкнул не запертую дверь спальни.

      Окна были задёрнуты плотными шторами, создавая полумрак. Тяжёлый, застоявшийся воздух наполнен сладковатым ароматом благовоний. На тумбочке около кровати горели две толстые свечи, и судя по скопившемуся оплавленному воску, горели они давно. За ними стоял портрет молодого симпатичного мужчины с широкой, открытой улыбкой. Полагаю, усопший во времена молодости. На застеленной покрывалом из простёганого чёрного шёлка лежала женщина средних лет, тоже во всём чёрном. Наверное, она была ещё не старой, но морщины горя избороздили лицо, сделав его почти старушечьим. Тусклые, растрёпанные волосы в беспорядке разметались по подушке, тёмные пряди падали на лицо, делая его ещё старше. Потухший, остановившийся взгляд был направлен на портрет. В пальцах женщина судорожно сжимала носовой платок, надо понимать, насквозь мокрый от слёз. Я едва удержал бесстрастное выражение лица, в груди болезненно сдавило, и к горлу подступил ком, настолько сильно ощущалось здесь Горе.