— Вилл, бездельник ты несчастный!

Повернувшись, Вилл увидел, что к ним идет его тетка, Слепая Энна. В руках у нее были два ивовых прута, очищенных от коры, и вот этими прутьями, словно длинными белыми усами, она ощупывала на пути своем землю. Ее лицо не предвещало ничего хорошего. Вилл попятился. Ему очень хотелось бы убежать, однако весь его долгий опыт говорил, что в этом нет никакого смысла.

— Тетя… — начал он неуверенно.

— Ну что, «тетя, тетя», — передразнила его Слепая Энна. — Жабы не закопаны, крыльцо сто лет не мыто, а этот оболтус тут прохлаждается. Ну почему, когда нужно работать, тебя непременно нет дома?

Она взяла его под руку и потащила к дому, все так же ощупывая дорогу своими прутьями.

А Точильщик Ножниц был настолько зол на детей, что совсем забылся и позволил своим ногам направиться старым привычным путем — через главную площадь, а не в обход. В первый раз с того времени, как в деревню приполз дракон, умолкшую было площадь огласили звонкие детские голоса.

Вилл, которого тетка уводила в другую сторону, с завистью оглядывался на своих резвящихся друзей.

Желая прояснить причину столь неожиданного шума, дракон приоткрыл один глаз и тут же встревоженно вскинул голову. И громогласно скомандовал:

— Брось это!

Точильщик Ножниц послушно разжал руки. Непонятное устройство взорвалось.

Магия представляется воображению чем-то привлекательным, великолепным, но на практике она ужаснее всего, что может нарисовать воображение. Бесконечно долгий момент ошеломления и смятения оставил Вилла лежащим навзничь на утоптанной, твердой, как камень, уличной земле. В ушах у него стоял звон, все тело онемело. Рядом с его головой мелькали чьи-то ноги — какие-то люди куда-то бежали. И кто-то стукал его палкой. Нет, двумя палками.

Он кое-как сел, и конец одной из палок чуть не угодил ему в глаз. Он поймал эту палку двумя руками, дернул ее и обиженно завопил:

— Тетя, ты что?!

Слепая Энна пыталась выдернуть у него свою палку, продолжая при этом размахивать второй.

— Да перестань же ты, тетя!

Но она, конечно же, ничего не слышала, он и сам-то себя почти не слышал, так звенело в ушах. Он встал на ноги и плотно обхватил тетку руками. Тетка отчаянно вырывалась, и только тут Вилл запоздало обнаружил, что она ничуть не выше его. Да когда же это произошло? Когда его привезли в деревню, он был хорошо если ей по пояс.

— Тетя Энна! — крикнул он ей прямо в ухо. — Это я, Вилл, я здесь и никуда не подевался.

— Вилл. — Теткины глаза наполнились слезами. — Ты никчемный, непоседливый мальчишка. Ну где ты гуляешь, когда дома полным-полно дел?

За ее спиной он увидел площадь, сплошь исполосованную чем-то черным и чем-то красным. А длинные штуки, валявшиеся на ней, были очень похожи на трупы. Вилл сморгнул и присмотрелся получше. И еще на площади было много людей, и люди эти наклонялись над мертвыми телами. Что-то с ними делали. У некоторых лица были вскинуты к небу, словно люди эти отчаянно голосили. Только он их, конечно, не слышал из-за звона в ушах.

— Тетя, я поймал двух кроликов! — крикнул он тетке в ухо, чтобы та услышала. Кролики, по счастью, никуда не пропали, так и висели у него на плече. А ведь могли бы — в такой-то неразберихе. — Вот нам и будет чем пообедать.

— Это хорошо, — сказала тетка. — Пока ты моешь крыльцо, я их как раз и разделаю.

Чтобы выкинуть из головы страшные мысли, Слепая Энна занялась домашними делами. Она тщательно обмела потолок и выскребла пол. Она заставила Вилла до блеска начистить все ножи и вилки. Затем вся мебель была разобрана, вычищена и собрана снова. Половики потребовалось не просто постирать, но даже прокипятить. Маленькую филигранную шкатулку с ее сердцем потребовалось достать из буфета, где она всегда стояла, и запрятать в самую глубь кладовки. Список необходимых работ не имел, казалось, конца. Весь день до глубокой темноты тетка не давала ни себе, ни Виллу ни секунды продыху. Иногда он вспоминал о погибших друзьях и начинал плакать, и тогда Слепая Энна ковыляла к нему и стукала палкой, чтобы перестал. А перестав плакать, он уже больше ничего не чувствовал. А не чувствуя ничего, он чувствовал себя каким-то чудовищем из-за того, что ребята же умерли, а он ничего не чувствует. Думая об этом, он снова начинал плакать, но теперь прятал лицо в рукав, чтобы заглушить всхлипы, чтобы тетка не услышала и не начала снова бить.

Трудно сказать, когда ему было хуже — когда он чувствовал или когда не чувствовал.

На следующий день на главной площади деревни зазвонил призывный колокол; волей-неволей всем сельчанам пришлось еще раз предстать перед своим новоявленным царем.

— О, сколь же глупы вы, жалкие создания! — возгласил дракон. — Вчера погибли шестеро детей, а с ними и старый Танарахумбра — тот, кого вы называли Точильщиком Ножниц, и все потому, что вы не умеете держать себя в руках.

— Это правда, — согласно кивнула Старая Ведьма Яблочная Бесси.

— Вы истощаете мое терпение, — продолжил дракон. — Хуже того, вы истощаете мои аккумуляторы. Мои запасы энергии быстро скудеют, и за день я не могу их толком пополнить. И все же теперь я отчетливо вижу, что мне нельзя быть царем-чурбаном. Вы нуждаетесь в твердой руке. А потому мне нужен возглашатель. Кто-нибудь мелкого телосложения, чтобы жил внутри меня и передавал наружу мои указания.

— Пусть это буду я, — сказала, выходя вперед, Черная Агнес, — я знаю свой долг.

— Нет! — презрительно кинул дракон. — Вы, дряхлые развалины, слишком уж хитрые. Я выберу из этой толпы кого-нибудь другого. Кого-нибудь простоватого… ну, скажем, ребенка.

«Только не меня, — беззвучно взмолился Вилл. — Кого угодно, только не меня».

— Пусть будет этот, — сказал дракон.

Вот так и вышло, что Вилл стал жить внутри дракона. Весь этот день до глубокой ночи он по подробным указаниям своего повелителя изображал на листах пергамента чертежи неких устройств, похожих на стоячие велосипеды и предназначенных для подзарядки драконьих аккумуляторов. Утром он сбегал на край села в кузницу с повелением к кузнецу незамедлительно изготовить шесть таких штуковин. Затем он сходил к Старой Черной Агнес и передал ей от дракона, что весь этот день и каждый следующий шестеро селян, выбранных по жребию, или по очереди, или как уж ей там заблагорассудится, будут сидеть на этих велосипедах, крутя и крутя педали без малейшей остановки вплоть до самого заката, когда Вилл возьмет аккумуляторы и затащит их в чрево дракона.

Поднимая босыми ногами облака пыли, Вилл носился по деревне, стараясь поскорее передать все драконьи приказания, предупреждения и советы — в первый же день их набралось не меньше дюжины. От жестокого недосыпа все окружающее приобрело для него невероятную яркость и выпуклость. Зеленый мох на черепах, надетых на колья вдоль первой полумили Приречной дороги, саламандры, неспешно совокуплявшиеся на углях кузнечного горна, даже мертвая неподвижность плотоядных растений, поджидавших в теткином саду неосторожную жабу, которая приблизится к ним на расстояние броска, — все эти знакомые будничные картины преобразились. Все стало новым и необычным.

К полудню все драконьи поручения были выполнены, и Вилл пошел искать своих друзей. Мало удивительного, что на площади было пусто и тихо, однако пустыми оказались и улицы поменьше, соседствующие с ней. Подул и тут же исчез легкий ветерок. Затем Вилл услышал за углом высокий девчоночий голос и радостно на него побежал.

Там маленькая девочка скакала через скакалку и в такт себе пела:

— Джоун! — обрадовался Вилл.

Поскакучая Джоун остановилась. В движении она еще занимала какое-то место, но в состоянии покоя ее, почитай, и не было. Над ее маленькой чернявой головкой плясали сто тонюсеньких косичек. Руки и ноги у нее были словно из соломинок сделаны. Единственным, что имело тут нормальные (и даже свыше того) размеры, были карие сверкающие глаза.