С ним, по-видимому, выехал его ближайший помощник Сашка Регент, русский, рост два аршина семь с половиной вершков [2], усы и бороду бреет, волосы русые, глаза голубые, лицо правильное, уши прижатые, особая примета – нет мизинца на левой руке. Тоже весьма опасен: хорошо владеет ножом, душит ремнем, очень ловок – был прежде цирковым акробатом.

Далее. Варшавское сыскное сообщает: к нам выехала шайка взломщиков сейфов, где верховодит Владек Плотковский по кличке Блысковица, что сиречь Молния. Приметы: рост два аршина восемь вершков… [3]

…Алексей Лыков застыл в строю, на левом фланге, около своего квартального Ничепорукова, слушая вполуха и легко запоминая все сказанное городским сыщиком. Память у него была отменная – спасибо покойному батюшке, заставил ее развивать, и успешно.

Батюшка вообще много чего успел сделать для единственного сына, прежде чем умер: и мораль христианскую привил, и память развил, и силу значительную гимнастикой (первое время, признаться, из-под палки), и языки заставил учить серьезнее, чем в гимназии требовалось; также книжки читать поощрял, не как некоторые родители. Кроме того, сам по происхождению из мещан, выслужил он сыну и всем последующим потомкам рода Лыковых дворянство. Казалось бы, не велика птица – отставной подпоручик, но славный орден Святого Равноапостольного князя Владимира с мечами и бантом получил. За шестьдесят третий год, за Польшу, где он остался единственным живым офицером в баталионе, с двумя пулевыми и штыковым ранениями. Алексей с тех пор не любил поляков, всегда помня, как они батюшкин век укоротили… Умер он всего год назад, сорока шести лет от роду, из-за простреленного панами легкого, а Алексей даже на похороны не попал – сам валялся в госпитале в Геленджике, тоже с пробитым легким. Здоровый турок попался, арабистанец (лучшее у них войско), борода до пояса, глаза безумные, чисто его кинжалом под сердце ткнул, когда они Столовую гору штурмовали. Спасибо другу, такому же пластуну Гиляровскому, необыкновенно сильному и ловкому человеку – из-за спины Алексея выпрыгнул, поднял арабистанца на штык и несколько шагов перед собой нес, как жука на булавке, а тот все пытался его кинжалом достать, пока не помер.

Алексей на секунду вернулся сознанием в зал, где Благово негромко, но очень отчетливо, не торопясь, чтобы лучше запомнили, читал:

– Одесское сыскное сообщает: исчез из города и, как похвалялся в ресторации, уехал в Нижний мошенник по бриллиантовой части Мойша Наппельбаум, сорока лет, усы и бороду бреет, кожа смуглая, прыщавая, лицо восточное, на жида не похож, потому часто одевается армянином. Особая примета – слева вверху золотой зуб…

«Не забыть сказать Гаммелю… и про варшавских воров также», – подумал Алексей и снова нырнул в военные воспоминания – как вручали прямо в госпитальной палате Георгия, как, уже после окончания войны с пластунами, ловил он продавшихся туркам чеченов – братьев Алибековых, как рубился на саблях со старшим Алибековым и раскроил ему череп, как младший потом с другими кровниками гонял Алексея по горам. Никому Алексей этого не рассказывал, особливо матушке с сестрицей, только иной раз за чаем, Иван Иванычу Здобнову, чтобы совсем уж за мальца не держал. Иван Иванович – матушке троюродный брат, он и привел Лыкова в полицию, когда тот, отлечившись от второй раны, уволился из Кавказской армии и, дома отдохнув, стал искать занятие.

– …Покамест все, господа. Попробуйте запомнить, а письменно это все будет у господина пристава. Из перечисленных жуликов имеются на девятнадцать человек фотографические портреты; господ квартальных прошу подойти и получить, мы сделали на все кварталы десять кумплектов. У меня все.

Через несколько минут Лыков, распираемый молодостью, хорошей погодой и служебным рвением, походным шагом шел из полицейской части на свой восьмой квартал. Здобнов расстарался и квартал ему выхлопотал приличный: бриллиантщики, золотых и серебряных дел купцы, книготорговцы, парфюмерные и мануфактурные лавки. Покупатель здесь солидный, товар дорогой, работа чистая, но рисковая – не дай Бог, прошляпишь что у таких людей, никакой Здобнов не спасет.

Алексей увидел, что ему приветливо кивает вышедший из отделения банка как раз эдакий солидный господин в песочном сюртуке. Из-за его спины дружески махнул рукой огромный парень, без трех вершков сажень [4], с кудлатой головой и прямоугольной челюстью. Это были московский ювелир Гаммель и его телоохранитель Марк, по кличке Каланча. Гаммель был еврей-выкрест, но не православный, а лютеранин; держал в Москве на Кузнецком престижный магазин с хорошими оборотами. Человек богатый, умный и в делах безукоризненно честный, как говорили все опрошенные уже Лыковым в его квартале ювелиры.

Алексей познакомился с этой парой второго дня, когда, проходя мимо кучки ювелиров, услышал отрывок интересного разговора. Четверо брилиантщиков со своими охранителями, как на подбор рослыми плечистыми мужчинами, слушали рассказ Гаммеля о том, как его Марк уложил по случаю в Москве двух «фартовиков», напавших на его хозяина при выходе с выручкой из магазина. Здоровяки и их хозяева трогали осторожно бицепсы Каланчи – он был на три вершка выше самого высокого из охранителей – и уважительно качали головами. Алексей не удержался и, хотя делать этого не стоило, встрял в разговор:

– Силен ты, парень! А дай силу твою померять, поручкаться, можно?

Каланча хмыкнул презрительно, глядя с высоты на Лыкова, хоть и крепкого на вид, но комплекции не богатырской и росту среднего.

– Давай, Марк, поучи молодца, – тотчас же дал команду Гаммель. – Только аккуратней, руку не сломай.

– Ну держись, волга, – протянул Каланча Лыкову огромную ладонь. – До последнего не терпи, сразу кричи, а то я не рассчитаю силу-то.

– Не бойсь, – коротко буркнул Лыков и вложил свою ладонь в Маркову лапищу. Противники застыли в напряжении; захрустели костяшки пальцев, вокруг стояли ювелиры с охранителями и беззлобно подначивали противников.

Секунд через десять лениво-снисходительная мина на лице Каланчи сменилась недоумением, и он приналег во всю силу. Еще мгновение, и лицо его побелело, очень быстро покрылось мелкими капельками пота. Гаммель и прочие недоуменно наблюдали за ним. Лыков стоял спокойно, слегка улыбаясь и жал руку как бы шутя.

Неожиданно Каланча, охнув, упал на колени, и Лыков тотчас же разжал хват.

– Черт… здоровый… – пробормотал Каланча, со стоном раздирая сплющенные побелевшие пальцы.

– Вы кто? – ошалело спросил Гаммель, быстро поднимая Марка с колен.

– Помощник квартального надзирателя вашего квартала Алексей Николаевич Лыков.

– Где вы так научились? И как вам это удается? А кстати, позвольте вас угостить рюмкою портвейна, – скороговоркой выпалил Гаммель, и Алексей согласился.

В ресторане, где Марку приложили к кисти лед с ледника, Лыков виновато тронул его за рукав:

– Извини, земляк, долго не кричал, я и погорячился.

– Ништо, – бодро ответил тот, – мне наука – не хвались!

– Так как же это? – спросил Гаммель, отставив портвейн.

– Да на войне я этому научился, – скромно ответил Алексей. – У нас в команде пластунов был человек необычный, актер по ремеслу, Гиляровский его фамилия. Весь полк поборол, а там какие были геркулесы – о-го-го! Я единственный, кто продержался больше минуты. Ну, он и стал меня учить. Есть такая специальная гимнастика для мышц грифа, то есть пальцев и запястья. К концу кампании я с ним уже вничью ручкался и победил бы вскорости, да в госпиталь попал. Вот, тоже от него научился, – Алексей вынул серебряный пятиалтынный и без видимых усилий согнул его большим пальцем, зажав между указательным и безымянным. Собеседники его ошалело переглянулись, а Лыков так же легко сложил монету пирожком и кинул ее на стол. – Это малому на чай.

Новые знакомцы разговорились, Гаммель рассказал немного о себе и своем деле и все как-то присматривался к Алексею. «Что-то хочет», – понял тот и не ошибся. В конце беседы ювелир предложил помощнику надзирателя четвертной билет, сказав негромко: