Письмо от мистера Планта.

Вторник, 26 июня

Последний день мистера Блэра в качестве премьер-министра Великобритании. Самое время попытаться улучшить свою репутацию – в конце концов, у него в запасе целые сутки.

К примеру, он может посетить больницу и пообщаться с тяжело раненными солдатами, служившими в Ираке.

В свой последний день на госслужбе мистер Блэр пообщался с Арнольдом Шварценеггером.

Теперь я точно знаю: мистер Блэр впутал нас в войну исключительно из личного тщеславия.

А потом и страну довел до полного безобразия. Я – атеист, но если вдруг окажется, что Бог есть, значит, это Он наслал библейский нескончаемый дождь на греховное наследие Блэра – казино, порнографию по телевизору, беспробудное пьянство, поножовщину и мгновенные кредиты. На Гордона Брауна я возлагаю большие надежды, это человек солидный, тяготеющий к земле и цифрам. Мне кажется, он – социалист в душе, и в резиденцию премьер-министра он войдет, как Кларк Кент в телефонную будку, – обычным человеком, а выйдет Суперменом.

Мать явно одержима мемуарной литературой, особенно воспоминаниями тех, кому выпало тяжелое детство. Сейчас она читает и перечитывает «Ребенок как вещь» [13]. Сегодня вечером мать обронила:

– А не написать ли мне книгу?

Она явно ищет способ хоть как-то оправдать свою жизнь.

Среда, 27 июня

Официально объявлено об угрозе наводнения. Прибрежное население готовится к худшему.

Зашел к родителям отдать им нашу долю выплат по ипотеке. У них был включен телевизор, и я внимательно разглядел новых жильцов дома № 10 на Даунинг-стрит – чету Браун снимали перед резиденцией в день заезда. Мистер Браун выглядел так, будто ему только что пересадили рот и он впервые пробует улыбнуться новыми губами. И до чего же неуклюже он машет рукой!

– Бедняжка Сара, – вздохнула моя мать, – двое маленьких детей на руках, муж-трудоголик, а еще надо раскладывать все эти канапе и принимать почетных гостей.

– Почему ты называешь ее Сарой, вы разве знакомы? – удивился я.

– Все женщины – мои сестры, Адриан. Тебе этого никогда не понять.

– Она выглядит приличной женщиной, – заметил отец, – и со ртом у нее все в порядке.

Итак, у штурвала Великобритании встал Гордон Браун. Будем надеяться, он убережет наш корабль от подводных камней и мы поплывем по спокойным и тучным морям к свету в конце туннеля. Жду, что со дня на день мистер Браун отменит решение Тони Блэра о вторжении в Ирак.

По-прежнему идет дождь. Река Сенс полноводна как никогда, а местами даже выходит из берегов. Вот и я набухаю, сегодня двенадцать раз справлял малую нужду.

Четверг, 28 июня

Георгина вступила в «Общество контролеров веса». Пришлось отвезти ее на собрание на багажнике велосипеда – она отказывалась надевать сапоги, а дорога из-за нескончаемого дождя скрылась под водой.

Домой возвращаться не имело смысла, жена должна была освободиться через час, – взвесившись и проделав все прочее, что положено у этих контролеров, – и мы договорились встретиться в «Медведе».

Войдя в паб, Георгина рухнула на стул рядом со мной:

– Во мне 82 килограмма и 340 граммов.

– 82 килограмма и 340 граммов – это хорошо или плохо? – спросил я.

– Это было бы здорово, будь я боксером в полутяжелом весе. Но у меня рост 159 сантиметров и тонкая кость, и получается, да, это очень, очень плохо. – Георгина схватила мою кружку с пивом, осушила ее до дна и вытерла губы тыльной стороной ладони. – В день свадьбы я весила 57 с половиной кило.

Прямо у меня на глазах она впадала в депрессию, что теперь с ней нередко случалось. Надо было ее как-то удержать.

– Любимой женщины должно быть много, – сказал я.

Не помогло.

Тогда я взял ей водки с тоником (и с соломинкой, но без льда и лимона).

В паб вошла компания корпулентных женщин в спортивных костюмах. Сгрудившись за маленьким столиком, они дружно закурили. И в пабе стало как в финальной сцене «Касабланки» – все в тумане.

– Это твои коллеги по контролю за весом? – поинтересовался я.

– Нет. – Георгина была в курсе всего, что происходит в деревне. – Они тренируются для благотворительного забега с целью сбора средств на спасение почты.

– Спасения от чего?

– От закрытия. – Георгина закурила вторую сигарету.

– Но ты только что затушила одну, докурив только до половины, – мягко попенял я.

Учитывая, что мы находились в общественном месте, ответ моей жены прозвучал довольно резко:

– Послушай, ты, мистер Чистые Легкие, в воскресенье дымить в пабе будет запрещено долбаным законом, так дай насладиться напоследок.

Дабы не усугублять ситуацию, я вернулся к почтовой теме:

– Но ее нельзя закрывать. Я пользуюсь почтой трижды в неделю. И как же папа? У него единственная радость – скататься на почту за пенсией, а иначе он вообще не будет выходить из дома.

Георгина стукнула рюмкой по столешнице и крикнула Тому Уркхарту, торчавшему за стойкой:

– Твоей «Столичной» можно младенцев поить! Кто тебе дал право разбавлять водку, это ведь не лаймовый хренов сок!

Иногда я жалею, что в Георгине воспитывали свободный дух, в результате мнение окружающих ее абсолютно не волнует. Уркхарт поносил ее сквозь зубы, посетители на нее пялились, я был смущен – а ей хоть бы хны.

Я подошел к спортсменкам узнать, могу ли я присоединиться к компании «Спасем почту», и, неопределенным жестом указав на ноги, пояснил, что по личным причинам я не в состоянии участвовать в благотворительном забеге.

– Я вас знаю, – сказала одна из женщин, одетая в розовый костюм с полосками цвета кокосового мороженого. – Видела вас у школы. Вы живете в свинарниках и пишете пьесу для нашего театра. А для нас там найдется роль?

Я пообещал, что напишу для них целую сцену. Они засмеялись и давай хлопать друг друга по мясистым ладоням. В пабе аж стекла задрожали.

10 вечера

Когда мы ехали домой, дождь бешено молотил по нашему зонту. Висельная улица больше походила на улицу Утопленников. Георгина почти не слезала с велосипеда. Не очень-то легко крутить педали, когда у тебя на багажнике сидит боксер в полутяжелом весе.

Сказал жене, что если она завтра же не купит резиновые сапоги, я…

– Что ты сделаешь? – Георгина крепче обхватила меня за шею.

Я не ответил – ей отлично известно: я глупею от любви.

Вода на нашем участке стояла так высоко, что доходила до щиколоток, и я, обутый в резиновые сапоги, донес жену до самых дверей.

Когда я отпирал дверь, из своей половины высунулась мать: