– Ну, вот теперь мы собрались все, – произнес Гандальф, оглядывая тринадцать капюшонов, висящих в ряд, и вешая рядом с ними свою шляпу-Веселая компания, могу сказать! Надеюсь, для опоздавших найдется что-нибудь поесть и выпить? Что такое – чай? Нет, благодарю вас. Для меня лучше немного красного вина.

– И для меня тоже, – сказал Торин.

– И смородинового варенья и сыру, – добавил Бофур.

– И пирога со свининой и салату, – добавил Бомбур.

– И еще пышек – и пива – и кофе, если можно, – закричали остальные Карлики из-за двери.

– Добавьте еще яичницу, будьте умницей! – крикнул вслед ему Гандальф, когда Хоббит заторопился в кладовую. – И не забудьте холодного цыпленка и томатов.

«Кажется, они знают о моих запасах не хуже меня самого», – подумал Бильбо, чувствуя себя положительно ошеломленным и начиная бояться, не началось ли какое-нибудь поразительное приключение прямо у него в доме. Пока он собирал все бутылки и тарелки, и ножи, и вилки, и стаканы, и все прочее и нагромоздил их на большие подносы, ему стало очень жарко; он весь раскраснелся и очень расстроился.

– Провалиться бы всем этим Карликам на месте! – проворчал он вслух. – Почему они не придут помочь мне? – И тут он увидел в дверях кухни Балина и Двалина, а за ними – Фили и Кили; и не успел он ахнуть, как они умчали подносы в гостиную, поставили там несколько столиков, и все началось сначала.

Гандальф сидел на почетном месте, тринадцать Карликов- вокруг стола; а Бильбо устроился на скамье у камина, отщипывая кусочки от пышки (аппетит у него пропал) и старался делать вид, что все идет совершенно обычно, без, всяких приключений. Карлики все ели и ели, говорили и говорили, а время шло. Наконец, они отодвинулись на стульях, и Бильбо встал, чтобы собрать тарелки и стаканы.

– Вы, вероятно, останетесь ужинать? – спросил он самым учтивым я естественным тоном.

– Конечно! – ответил Торин. – И после ужина. Мы будем обсуждать дело допоздна, но сначала должны позаниматься музыкой. А теперь – убрать все!

Тотчас же двенадцать Карликов (сам Торин продолжал беседовать с Гандальфом) вскочили и живо собрали всю посуду в высокие груды. Даже не взглянув на подносы, они затем двинулись в кухню, неся одной рукой по целой башне из тарелок, да еще с бутылкой наверху, а Хоббит бегал вокруг них, твердя в ужасе: «Пожалуйста, осторожнее!» и «Не беспокойтесь, я сам!». Карлики притворялись, будто хотят перебить всю посуду, переломать ножи и вилки, разбросать объедки где попало, так что он вскрикивал и замирал от страха; но все это было только шуткой, и посуда была мгновенно вымыта, вычищена и расставлена по местам, а Бильбо мог только метаться по кухне, стараясь рассмотреть, что они делают. Покончив с уборкой, они вернулись в гостиную и увидели Торина: он поставил ноги на каминную решетку и курил трубку, выпуская дым огромными кольцами, и каждое шло туда, куда он приказывал: в каминную трубу, или за часы на камине, или под стол, или к потолку, но куда бы оно ни шло, ему не удавалось уйти от колец, которые выпускал из своей трубки Гандальф. У кудесника кольца были меньше, но каждое попадало внутрь кольца, выпущенного Торином, а потом, позеленев от радости, возвращалось к кудеснику и парило у него над головой. И таких колец собралось уже много. Бильбо стоял и любовался ими, – он любил колечки из дыма, а потом покраснел, вспомнив, как гордился вчера утром своими колечками, уносимыми ветром к вершине Холма.

– А теперь музыку! – скомандовал Торин. – Принесите инструменты!

Кили и Фили кинулись к своим суммам и достали оттуда по маленькой скрипке; Дори, Нори и Ори извлекли из-под своих курток по флейте; Бомбур принес из холла барабан, Бифур и Бофур – по кларнету. Двалин, и Балин сказали: – Простите, мы оставили свои за дверью. – А Торин сказал им: – Принесите заодно и мою. – Они пошли и вернулись с виолами, ростом почти с себя самих, и с арфой Торина, закутанной в зеленую ткань. Это была красивая золотая арфа, и когда Торин взял ее, то музыка началась тотчас же, – такая неожиданная и нежная, что Бильбо забыл обо всем, и она унесла его в темные страны под незнакомыми звездами, далеко за Реку и очень далеко от его норки под Холмом.

Через окно, открытое в склоне Холма, в комнату влились сумерки, благоухающие апрелем, и огонь в очаге мерцал, – они все продолжали играть, и тень от бороды Торина шевелилась на стене.

Потом стало совсем темно, и огонь погас, и тени исчезли, а они продолжали играть. И вдруг, сначала один, потом другой, – они запели под свою музыку теми низкими, глубокими голосами, какими поют только Карлики в глубине своих подземелий; и они пели о страшном Драконе, отнявшем у них дом и похитившем их золото и созданные ими чудесные сокровища, и о мести, которую они готовят ему.

Странная это была песнь, прекрасная и грозная; и при ее звуках Хоббит ощутил в себе любовь к прекрасным вещам, созданным искусными руками и волшебством, любовь пылкую и ревнивую, какая горит только в сердцах у Карликов. И тут кровь Туков проснулась в нем, и ему захотелось увидеть высокие горы, и услышать шум водопадов, и спускаться в пропасти, и носить меч, а не тросточку. Он взглянул в окно. В темном небе над деревьями горели звезды, и он подумал о сокровищах Карликов и об их блеске в темных пещерах. Потом в лесу за рекой вспыхнуло пламя, – должно быть, кто-то зажег костер, – и, он подумал о хищных драконах, устремляющихся на его тихий Холм и заливающих его пламенем. Он вздрогнул и снова стал самим собою, – простым Бильбо Баггинсом.

Он встал, дрожа. Ему захотелось пойти и принести лампу, а еще больше – побежать и спрятаться в погребе среди бочонков с пивом и не выходить оттуда, пока все Карлики не уйдут. И вдруг он понял, что музыка и пение прекратились и что все они смотрят на него, блестя в темноте глазами.

– Куда вы? – спросил Торин таким тоном, словно он уже отгадал оба намерения Хоббита.

– Не принести ли свету? – сказал Бильбо извиняющимся тоном.

– Мы любим темноту, – отозвались Карлики. – Темнота – для темных дел! До рассвета еще далеко.

– Ну, конечно, – сказал Бильбо и поспешил сесть. Но угодил мимо стула, прямо на каминную решетку, и уронил кочергу и совок.

– Тише! – произвел Гандальф. – Пусть Торин говорит.

И Торин начал:

– Гандальф, Карлики и Бильбо Баггинс! Мы собрались в этом доме нашего друга и сотоварища по заговору, наипревосходнейшего и отважнейшего из Хоббитов – да процветает он вовеки! Честь и хвала его пиву и вину! – Он приостановился, чтобы перевести дух и дождаться учтивого ответа от Хоббита; но Бильбо не обратил внимания на его комплименты и шевелил губами, пытаясь запротестовать против слов «отважный» и «сотоварищ по заговору», но не мог издать ни звука, – настолько он был ошеломлен. Поэтому Торин продолжал:

– Мы собрались, чтобы обсудить наши планы, пути, способы, цели и уловки. Вскоре, еще до рассвета, мы отправимся в свой долгий путь, – в путь, из которого некоторым из нас, или даже всем нам исключая нашего друга и наставника, премудрого кудесника Гандальфа), может быть, не суждено вернуться. Это великий миг. Наша Цель, я полагаю, всем нам хорошо известна. Почтенный Бильбо Баггинс и, быть может, кое-кто из младших Карликов (я буду, вероятно, прав, если назову Фили и Киля) могут попросить уточнить им ситуацию на данный момент…

Таков быть стиль Торина. Это был важный Карлик, и, если, дать ему волю, он мог бы, вероятно, продолжать в таком духе, пока не выбьется из сил, но не сказать при этом ничего такого, что не было бы уже всем известно. Но его грубо прервали. Бедный Бильбо не мог выдержать больше. При словах «может быть, не суждено вернуться», он почувствовал, что в нем поднимается крик, и очень скоро этот крик вырвался наружу вроде того, как со свистом вырывается из туннеля паровоз. Все Карлики вскочили с мест, опрокидывая стулья. Гандальф зажег на конце своего жезла голубой свет, и в его сиянии стало видно, что Хоббит стоит перед камином на коленях, весь трясясь, как тающее желе. Потом он упал ничком и повторял только «Молния стукнула, молния стукнула», без конца, и долго они не могли добиться от него ничего другого. Поэтому они подняли его, отнесли в гостиную и уложили на диване, поставив стакан с вином у него под рукой, и тогда вернулись к своему темному делу.