Если бы молочник дал мне пистолет и велел стрелять в живот любому недотепе, который пререкается из-за счета, я, скорее всего, всадил бы в бедолагу пулю. Потому что молочник был мой босс и благодетель. Он был за рулем, и для меня – он был все равно что господь бог или президент. С позиции «рассказывай, сколько нужно», молочник понимал, что я не среди тех, кому «нужно». Да и сам он к ним не относился. Мы оба были гораздо счастливее, просто делая, что нам велели.

У Джорджа Оруэлла есть для этого определение. Ни он, ни Олдос Хаксли не слишком верили в будущее демократии для всех. Оруэлл даже назначил дату: 1984. А из всего, что всплыло на слушаниях прошлого года по Уотергейту, больше всего пугают не столько высокомерие и преступность прихвостней Никсона, сколько агрессивно тоталитарный характер всей его администрации. Гадко сознавать, как близко мы подошли к крайней черте Оруэлла.

А пока большим искушением было бы отмахнуться от того зловещего факта, что Ричард Никсон все еще президент, хотя призрак импичмента делает его отставку все более вероятной. Будь я игроком (коим и являюсь, когда есть возможность), я поставил бы на то, что в ближайшие полгода Никсон уйдет на покой «по состоянию здоровья».

Когда это случится, дело будет скверно: слезливый спектакль в прайм-тайм по всем четырем телеканалам. Он пустится во все тяжкие в отчаянной попытке заполучить мученичество, а после улетит навсегда к жизни мрачной изоляции – скажем, на какой-нибудь частный остров Роберта Абпланальпа в Багамском архипелаге.

Будут ночи за покером посреди затененного пальмами патио в компании других богатых изгнанников вроде Говарда Хьюза, Роберта Веско и – иногда – Бебе Ребозо. И Никсон, обреченный изгнанник, дневные часы будет проводить, в горячечной жажде мщения диктуя мемуары своей верной секретарше и компаньонке Роуз Мэри Вудс. Кроме них единственными обитателями острова будут телохранители из спецслужб, сменяемые каждые полгода по приказу исполняющего обязанности президента Джеральда Форда.

* * *

Это один из сценариев, и шансы как будто в его пользу. Но возможна и уйма других: все основаны на неприглядной вероятности того, что Ричард, возможно, вообще не намерен уходить в отставку. Возможно, он уже набросал отчаянный план битвы в духе Судного дня, которая одним ударом и одним перебежчиком положит конец всем планам импичмента.

А это возвращает нас назад к вопросу ядерной войны или хотя бы точечного ядерного удара по Китаю при полной и официальной поддержке нашего старого союзника России.

В подобном плане есть адская простота, гитлеровская логика, настолько ужасная, что мне и в голову бы не пришло публиковать, не будь я совершенно уверен, что Никсон по меньшей мере на год опережает меня в разработке плана всех его деталей. Подозреваю, даже сейчас он по полчаса перед сном подновляет его стадии на страницах офисных блокнотов.

И вот вам, пожалуйста, – «Окончательное решение всех наших проблем»:

1. Долгосрочный договор с Россией, заключенный Генри Кисинджером и обеспечивающий поддержку Москвы американскому вторжению и временной оккупации всех нефтедобывающих стран Ближнего Востока. Это не только разрешит «Энергетический кризис» и разом покончит с безработицей, поскольку все бездельные и здоровые мужчины будут насильно завербованы для войск вторжения/оккупации, но заодно Переведет экономику на военные рельсы и даст федеральному правительству неограниченные «полномочия на период чрезвычайного положения».

2. В обмен на поддержку России нашего насильственного захвата всех запасов нефти на Ближнем Востоке США согласятся поддержать СССР в «упреждающем ядерном ударе» по Китаю, который разрушит по меньшей мере девяносто процентов промышленности этой страны и вызовет хаос, панику и голод среди населения на ближайшие сто лет. Это положит конец озабоченности Кремля из-за Китая, гарантирует в ближайшем обозримом будущем мир в Индокитае и обеспечит сильного и доброжелательного союзника в лице Японии как ключевого элемента на Дальнем Востоке.

* * *

Здесь – лишь основные положения Плана. Без сомнения, есть и другие его аспекты, менее приятные, чем эти два, но тут не хватит времени и места для утомительного перечисления всех. Единственно реальный вопрос заключается в следующем: достаточно ли безумен мистер Никсон, чтобы рискнуть парализовать и Конгресс, и страну, прибегнув к столь решительным мерам.

На мой взгляд, нет ни малейших сомнений, что он на такое способен. Но сегодня для него это будет сложнее, чем в прошлом году.

Полгода назад у меня каждый день настроение улучшалось, когда я видел, как разворачивается кошмар. Теплое ощущение иронии судьбы, когда видишь, как «судьба» изгоняет торговцев из храма, который они с такими усилиями старались украсть у его полноправных владельцев. Слово «паранойя» вышло из употребления, бытует как шутка или проскальзывает в серьезных разговорах столпов общества о национальной политике. Правда оказалась много хуже моего самого «параноидального бреда» в период тех мучительных выборов 1972 года.

Но тогдашний накал начал спадать, поблекнув до смутного ощущения страха. Теперь уже не так важно, что случится с Ричардом Никсоном, когда волки наконец выбьют его дверь. Он так долго просидел в своем бункере, что даже его друзья занервничают, если он попробует подняться. В настоящий момент просить от него можно лишь подобия сдержанности, пока не найдется способ тактично от него избавиться.

Перспектива не слишком радостная для мистера Никсона или кого-либо другого, но с ней было бы чертовски проще смириться, если бы мы могли увидеть хотя бы проблеск света в конце вонючего туннеля этого года, – лишь молочники и бешеные псы станут утверждать, что пережили его без серьезного ущерба для мозга.

Но, может, дело только во мне. За окном десять ниже нуля, И снег валит вот уже два дня. Солнце, очевидно, затянуло в орбиту за комету Когоутека. Неужели это Новый год? Достигали ли мы нижней черты? Или просто началась Эра страха?

New York Times, 1 января, 1974

ДЕРБИ В КЕНТУККИ УПАДОЧНО – ПОРОЧНО

С трапа самолета я спустился около полуночи, и никто не заговорил со мной, пока я шел по темной взлетно-посадочной полосе к залу прибытия. Было жарко и душно, как в парильне. Внутри люди обнимались и жали друг другу руки… широкие улыбки и возгласы тут и там: «Ах ты старый хрен! Как же я рад тебя видеть! Чертовски рад… ей-ей!»

В кондиционированном вестибюле я наткнулся на мужика, который сказал, мол, зовут его так-то и так-то – «но меня просто Джимбо» – и он тут, чтобы потусоваться. «Господи, я ко всему готов! Решительно ко всему. Ага, ты что будешь?» Я заказал «Маргариту» со льдом, но он и слушать не пожелал:

– Не, нет… Разве такое пьют на Кентуккийском дерби? Да что на тебя нашло, парень? – Ухмыльнувшись, он подмигнул – Надо просветить мальчонку, черт побери. Налей ему приличного виски…

Я пожал плечами.

– Ладо, двойной «Олд фитц» со льдом.

– Джимбо одобрительно кивнул.

– Слушай. – Он взял меня за локоть, чтобы я не отвлекался. – Я всех на дерби знаю, сам каждый год тут как тут, и, позволь сказать, одно я просек: в таком городе нельзя показаться педиком. Во всяком случае, на публике. Ха, да они тут же тебя обломают, врежут по голове и оберут до последнего пенни.

Поблагодарив, я вставил «Мальборо» в мундштук.

– Слушай, – сказал он,- а ведь ты, похоже, лошадьми занимаешься. Я прав?

– Нет. Я фотограф.

– Вот как? – Он с новым интересом оглядел мою потертую кожаную сумку. – Так они у тебя там? Фотоаппараты? На кого работаешь?

– На Playboy. Он рассмеялся.

– Иди ты! И что собираешься снимать? Голых лошаденок? Га-га-га. Думаю, тебе чертовски придется попотеть, когда побегут «Кентукки Оукс». В забеге одни кобылки. – Он хохотал во все горло. – Вот уж точно! Да еще голенькие!

Я покачал головой и промолчал, только с секунду смотрел на него, делая мрачное лицо.

– Будет заварушка, – сказал я. – Меня послали снимать беспорядки.