Хантер С. Томпсон

Ромовый дневник

Hunter S. Thompson

The Rum Diary

Перевод с английского

Печатается с разрешения The Estate of Hunter S. Thompson и литературного агентства The Wylie Agency (UK) Ltd.

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© The state of Hunter S. Thompson, 1998

Сан-Хуан, зима 1958 г.

В начале пятидесятых, когда Сан-Хуан еще только становился туристским городом, экс-жокей по имени Ал Арбонито построил бар на заднем дворе своего дома, что стоял на Кайе-О’Лири. Он назвал его «Алов дворик» и повесил вывеску над парадным входом, со стрелкой, указующей на проход к патио [1] между двумя полуразвалившимися халупами. Поначалу он торговал только пивом, по двадцать центов за бутылку, и ромом: дайм [2] за стопку, или пятнарик, если со льдом. Спустя несколько месяцев он стал подавать гамбургеры, которые сам же и готовил.

Уютное было местечко для выпивки, особенно по утрам, когда солнце еще прохладное, а с океана наползает солоноватый туман, придающий воздуху бодрящий здоровый привкус, который на короткие ранние часы удерживал свои позиции против душного, потогонного пекла, к полудню бравшего Сан-Хуан в клещи и державшегося часами после вечерней зари.

По вечерам здесь тоже было неплохо, хотя и не столь прохладно. Порой с моря поднимался бриз и, как правило, не обходил бар стороной благодаря отличному местоположению: «Алов дворик» стоял на самой верхушке холма Кайе-О’Лири, до того высоко, что если б в стенах патио имелись окна, можно было бы увидеть весь город у подножия. Впрочем, стена была сплошной и толстенной, так что смотреть оставалось только на небо да на рощицу банановых деревьев.

Шло время; Ал приобрел новый кассовый аппарат, потом купил складные деревянные столики для патио и, наконец, перебрался с семьей из дома на Кайе-О’Лири в пригородный urbanizacion [3], что возле аэропорта. Он нанял детину-негра по кличке Трубочист, который мыл посуду, разносил гамбургеры и в конечном итоге выучился стряпать.

Свою старую гостиную Ал превратил в крошечную таверну с «живой» музыкой, причем пианист у него был из Майами: худющий печальноликий мужчина по имени Нельсон Отто. Инструмент поставили на полпути между коктейльным салоном и патио. Это был древний кабинетный рояль, окрашенный в светло-серый цвет и покрытый специальным шеллачным лаком для защиты от соленого воздуха – и семь дней в неделю, на протяжении всех двенадцати месяцев бесконечного карибского лета, Нельсон Отто сидел за клавишами, смешивая собственный пот с вымученными аккордами своей музыки.

В туристическом бюро любят вещать о прохладных пассатах, которые днем и ночью, круглый год ласкают-де берега Пуэрто-Рико, однако Нельсон Отто, судя по всему, был тем человеком, до которого пассаты добраться не могли. Час за часом сидел он в спертом, душном воздухе, наигрывая каденции затасканного репертуара из блюзов и сентиментальных баллад, покамест пот пропитывал подмышки цветастых хлопковых батников и капал с подбородка. Он вовсю честил «хреново пекло», да с таким жаром и ненавистью, что порой вконец портил мирный настрой заведения; народ даже вставал и уходил в соседний «Фламбойан-лаунж», где бутылка пива стоила шестьдесят центов, а стейк шел по три с полтиной.

Когда бывший коммунист по фамилии Лоттерман пожаловал из Флориды и взялся издавать «Сан-Хуан дейли ньюс», «Алов дворик» превратился в англоязычный пресс-клуб, потому как никто из журналистских перекати-поле и мечтателей, прибывших работать на новую газету Лоттермана, не мог позволить себе посидеть в дорогущих барах типа «Нью-Йорк», которые там и сям выскакивали в городе как неоновые поганки. Репортеры дневной смены и клерки толпами вваливались примерно в семь, а полуночники – то бишь ведущие спортивных колонок, редакторы и верстальщики – обычно прибывали en masse [4] где-то к двенадцати. Порой у Ала назначались и свидания, хотя обычным вечером любая девушка смотрелась здесь редкостной и эротичной штучкой. Белых женщин в Сан-Хуане вообще насчитывалось маловато; по большей части это были либо туристки, либо шлюшки, либо стюардессы. Неудивительно, что они предпочитали казино или бар-террасу в «Хилтоне».

Кто только не шел работать в «Дейли ньюс»: разношерстная публика от диких младотурков, хотевших разорватъ мир напополам и начать все заново, до усталых «негров» от журналистики с пивными животиками, которые ничего так не хотели, как дожить оставшиеся деньки в покое, пока шайка оголтелых психов не разорвала мир напополам.

В их лице была представлена вся палитра, от подлинных талантов и честнейших душ до дегенератов и безнадежных неудачников, едва ли способных заполнить словами почтовую открытку… Хулиганистые оболтусы, беглые преступники и опасные пьяницы; один кубинец, мелкий магазинный вор, вечно таскавший пистолет под мышкой; слабоумный мексиканец, растлитель малолеток; сутенеры, педерасты и прочие язвы – если не сказать твердый шанкр – на теле человечества. Все они держались недолго, пока не зарабатывали на авиабилет и несколько стопок выпивки сверху.

С другой стороны, имелись и такие, как Том Вандервиц, который позднее трудился в «Вашингтон пост» и получил Пулитцеровскую премию. А еще был человек по фамилии Тиррелл, нынешний редактор «Лондон таймс», вкалывавший по пятнадцать часов в сутки лишь бы не дать газете загнуться.

К моменту моего появления «Дейли ньюс» исполнилось три года, и Эд Лоттерман был на краю нервного срыва. Если послушать его заявления, так могло показаться, что он сидит на каждом перекрестке и самого себя видит триединым сочетанием Господа Бога, мистера Пулитцера и Армии Спасения в одном лице. Он частенько говаривал, что если бы все те люди, что работали на его газету на протяжении прошедших лет, в один прекрасный день предстали перед троном Вседержителя – то есть если бы они там встали и пересказали историю своей жизни со всеми вывертами, преступлениями и сдвигами по фазе, – то сам Господь выдрал бы себе половину волос и свалился в обморок.

Понятное дело, Лоттерман преувеличивал; в своей филиппике он забыл про славных и добрых людей, а вещал лишь про тех, кого именовал «винными башками». Впрочем, таковых было отнюдь не мало, и они представляли собой странную и буйную гоп-компанию. В лучшем случае на них нельзя было положиться, а в худшем… Да что там говорить: пьянь, грязь – и доверия меньше чем козлам-провокаторам. Хотя они все же умудрялись держать газету на плаву; а свободное время многие из них убивали за выпивкой в «Аловом дворике».

Они взвыли и забрюзжали, когда Ал – «в припадке жадности», если верить недоброжелателям – поднял плату за пиво до четвертака; и продолжали ныть, пока он не додумался пришпилить листок с ценами на спиртное в «Карибском Хилтоне». Прейскурант конкурентов был накорябан черным карандашом и висел на виду за барной стойкой.