Подкрадывание Тьмы завершалось, а Хвосттрубоево брюхо все еще было пусто. Не везло ему что-то, не вытанцовывалось…
Он оставался недвижим в терпеливом дозоре у входа в сусличью нору. Но вот миновала целая вечность почти бездыханного молчания, а обитатель подземелья так и не появился, и Хвосттрубой, разочаровавшись, снял наблюдение. Раздраженно пошарив лапой в норе, он ушел на поиски другой добычи.
Нет, не было ему удачи. От его внезапного наскока увильнул даже мотылек, взвившись в темноту.
«Если я вскорости чего-нибудь не добуду, — тревожился он, — придется вернуться и поесть из миски, которую выставляют для меня Верзилы. О Харар Всемогущий! Ну что я за охотник?!» Едва различимый запах резко остановил Фритти. Совершенно недвижный, в напряжении всех чувств, он припал к земле и принюхался. Пискля! Запашок шел с наветренной стороны, очень близко.
Он двинулся вперед беззвучно, как тень, осторожно выбирая себе дорогу среди подлеска; снова замер… Вот!
Не более чем в прыжке от него сидела мрряушш, мышь, которую он учуял. Сидела на задних лапках, не подозревая о Фритти, и запихивала за щеку зернышки — нервно подергивающийся носишко, беспокойно мигающие глазенки…
Хвосттрубой прижался к земле; его распушившийся хвост заходил ходуном. Напрягшись, он приподнялся на задних лапах, изготовился к броску — неподвижный, с напружиненными мышцами. И — прыгнул.
Он неверно рассчитал: чуточку не долетел, приземлился, молотя лапами, и Пискля как раз успела заверещать от ужаса и юркнуть — шмыг! — к себе в норку.
Стоя над спасшей Писклю лазейкой, Хвосттрубой кусал от смущения собственную лапу.
Пока Хвосттрубой вылизывал последние крошки из миски, на крыльцо вспрыгнул Маркиз Тонкая Кость. Маркиз был дикий полосатый кот, серо-желтый пестряк, живший в трубе, которая была проложена за полем. Он был чуть старше Фритти и очень этим гордился.
— Мягкого мяса, Хвосттрубой. — Тонкая Кость изогнулся и лениво поточил когти о деревянный столбик. — Похоже, тебя нынче вечером недурно покормили. Скажи, а что, Верзилы и в самом деле заставляют тебя выделывать всякие трюки ради ужина? Хотелось бы, понимаешь, знать, как это у них получается?
Фритти притворился, что не расслышал, и принялся намывать себе усы.
— Я замечаю, — продолжал Маркиз, — что Рычатели, кажется, заключили какое-то соглашение: носят Верзилам поноску и вообще выслуживаются, а всю ночь лают, чтобы заслужить обед. Так и ты туда же? — Он лениво потянулся. — Просто, понимаешь, интересно. Ведь в один прекрасный вечер — о, вряд ли такое когда-нибудь будет, — в один прекрасный вечер я, может, и не сумею изловить себе что-нибудь на ужин, так неплохо бы соломки подстелить. Лаять — это очень трудно?
— Успокойся, Маркиз, — фыркнул от смеха Фритти и бросился на друга.
С минуту они катались, свившись клубком; разъединившись, принялись лупить друг друга лапами. Наконец, выбившись из сил, присели, чтобы привести себя в порядок.
Отдохнув, Маркиз соскочил с крыльца и прыгнул во тьму. Пригладив встрепанный клок шерсти на боку, Хвосттрубой последовал за ним.
Наступал Час Глубочайшего Покоя, и Око Мурклы воссияло высоко в небе, отдаленное и немигающее.
Ветер шевелил листву на деревьях, а Хвосттрубой и Тонкая Кость шли полями, перепрыгивали изгороди, останавливаясь послушать ночные звуки, галопом проносились по влажным, мерцающим лужайкам. Но вот они вступили под сень Стародавней Дубравы неподалеку от жилья Верзил, и до них донеслись свежие запахи других их сородичей.
На взгорье, за толпой кряжистых дубов, таился вход в ущелье. Хвосттрубой с удовольствием подумал о песнях и сказаниях, которыми с ним нынче поделятся возле обвалившейся Стены Сборищ. А еще он подумал о Мягколапке: ее стройный серый стан и тонкий игривый хвост в последнее время из головы у него не шли. Славно было жить, славно принадлежать к Племени в Ночь Сборища.
Око Мурклы бросало перламутровый свет на прогалину. Двадцать пять — тридцать кошек, собравшихся у подножия Стены, терлись друг о друга в знак приветствия, обнюхивали носы новых знакомцев. Молодежь состязалась в остроумии, обмениваясь насмешками.
Ватага молодых охотников, валандавшаяся с краю Сборища, радушно приветствовала Фритти и Маркиза.
— Отлично, что вы пришли! — вскричал Цап-Царап, молоденький малый в пышном черно-белом меху. — Мы как раз насчет того, чтоб сыграть в Миги-Подпрыги, пока не пришли Старейшины.
Маркиз прыгнул к ним, но Фритти учтиво поклонился и направился к толпе — поискать Мягколапку. Пробираясь сквозь группу любезничающих друг с другом кошек, он не мог уловить ее запаха.
Две юные фелы, кошечки, только-только вышедшие из котячества, при виде Фритти кокетливо наморщили носики и отбежали, весело фыркнув. Он не обратил на них внимания, но почтительно преклонил голову, проходя мимо Ленни Потягуша. Старый кот, который величественно возлежал, распростершись у фундамента Стены, удостоил его ленивым прищуром огромных зеленых глаз и небрежным подергиванием уха.
«А Мягколапки все нет и нет», — подумал Хвосттрубой. Но где же она? Никто не пропускал Ночи Сборищ без серьезнейших на то причин. Сборища происходили только в ночи, когда Око было полностью открыто и блестело полным блеском.
«Может быть, она запоздает», — подумал он. А может, как раз сейчас она гуляет с Верхопрыгом или Вертопрахом — томно вытягивая хвост, чтобы их очаровать.
Это соображение рассердило его. Он повернулся и невзначай дал тычка котишке-подростку, который подвернулся ему под лапу. Юный Шустрик — так звали котенка — испуганно взглянул, и Фритти тотчас устыдился содеянного: озорной котенок частенько бывал надоедлив, но вообще-то зла никому не делал.
— Я нечаянно, Шустрик, — сказал он. — Не заметил я, что это ты. Думал, старый Ленни Потягуш: ему-то я и собирался преподать урок.
— Неужели? — изумленно выдохнул юнец. — Так ты, значит, ему хотел двинуть?
Фритти пожалел о своей шутке. Ленни Потягуш вряд ли нашел бы ее забавной.
— Ну так или этак, — отмахнулся он, — я по ошибке, и приношу извинения.
Шустрик был несказанно польщен: его приняли за взрослого!
— Естественно, я приму твои извинения, Хвосттрубой, — важно ответствовал он, — вполне простительная ошибка.
Фритти фыркнул. Шутливо куснув котенка в бок, он продолжил свой путь.
Прошла добрая половина Глубочайшего Покоя, Сборище было в разгаре, а Мягколапка так и не явилась. Пока один из Старейшин поучал собравшуюся толпу — возросшую теперь почти до шестидесяти котов и кошек, — Хвосттрубой разыскал Маркиза, сидевшего с Цап-Царапом и его ватагой. Старейшина повествовал об огромном и скорее всего опасном Рычателе, который, сорвавшись с цепи, носится по округе, и Маркиз с приятелями внимательно слушали, но тут Фритти окликнул Тонкую Кость:
— Маркиз! — выдохнул он. — Можно тебя на минуточку? Надо поговорить!
Маркиз зевнул, потянулся и прыгнул на выступ корневища, где присел Фритти.
— Чего тебе? — приветливо поинтересовался он. — Мне что, пора взять урок лая?
— Пожалуйста, без шуточек, Тонкая Кость. Я никак не найду Мягколапку. Ты, случайно, не знаешь, где она?
Под мерное гудение Старейшины Маркиз с интересом оглядел Фритти.
— Так, — обронил он. — То-то я замечаю — ты чем-то озабочен. Так это из-за фелы?
— Прошлой ночью мы с ней начали Брачный Танец, — ответил уязвленный Фритти, — и не успели закончить его до восхода солнца и сговорились дотанцевать нынче ночью. Конечно, она сошлась бы со мной! Отчего же она пропустила Сборище?
Маркиз прижал уши, изображая ужас:
— Прерванный Брачный Танец! Клянусь усами Плясуньи Небесной! Да ведь у тебя шкура уже облезает! И хвост вот-вот отвалится!
Фритти досадливо тряхнул головой:
— Ну ясно, ты считаешь это смешным. Тонкая Кость, — ведь при твоей бесчисленной свите вертихвосток ты и знать не желаешь о настоящей Любви! Но я — знаю и беспокоюсь о Мягколапке! Помоги мне, пожалуйста.