Вороны взвились в воздух.

Ярмарка была устроена по принципу всех маленьких придорожных аттракционов: с одной стороны карусели, с другой — прилавки с едой. Стервятники клевали пустые ведра попкорна и обертки из-под хот-догов, но лишь немногие лоточники задраили свои будки жалюзи. Внутри павильона «Сосиски Джо» высилась большая жаровня. Их разделяла только открытая дверь. Рискнуть? Кабинки, мусор, прилавки. Чего тут только не было! Сердце забилось чаще.

С машиной и припасами она как-нибудь протянет. Кажется, гитарист был с ней согласен — мелодия набрала темп и страсть. Музыка напомнила Наиме, что в ее новом автомобиле, ждавшем у входа на ярмарку, она будет не одна.

Теперь слова мало что значили, и, обнаружив его рядом с будкой, где когда-то торговали хворостом, Наима заговорила не сразу. Завернувшись в спальник, спиной к стене, мужчина лежал под вывеской, обещавшей разные вкусняшки. Она стояла на другой стороне дороги рядом с кольцами, которые набрасывали на штырь, и разглядывала незнакомца.

Первая неожиданность: он носил маску. Странно.

Из-за грязи и волос маска казалась приросшей к лицу. Светло-коричневая кожа, темная прядь жидких волос, худоба под стать ее. Выше на фут, что давало ему преимущество в драке. Рука скользнула в заветный карман рюкзака. Наима осторожно сжала оружие, но руку не вытащила.

— Гитару не трожь, а больше у меня ничего нет, — бросил он сердито. — Бери то, за чем пришла, и вали отсюда.

— Думаешь, я тащилась за тобой три дня, чтобы ограбить?

— А мне все равно.

Наима сдернула с головы капюшон. В Бейкерсфилде она побрила голову, чтобы отбить желание у случайного насильника. Волос на голове почти не осталось, но черты лица были очевидно женскими. Ей показалось, всего на миг, что его глаза блеснули.

— Я Наима, — сказала она.

Незнакомец перебирал гитарные струны.

— Держись от меня подальше.

— У тебя иммунитет.

Придурок. Она не сказала этого вслух, но тон был недобрым.

Он перестал играть.

— С чего это вдруг?

— А с того. Просто потому, что ты до сих пор жив.

Он равнодушно перебирал струны.

— Хочешь, расскажу, как все было? Вся твоя семья заболела и умерла, даже те, с кем ты общался каждый день, а тебе хоть бы что.

— Я был осторожен.

— Хочешь сказать, что выжил, потому что самый умный?

— Этого я не говорил, — буркнул он. — Просто был очень осторожен.

— Ни до чего не дотрагивался? Не дышал?

— Точно. Привык даже к этой штуке. — Он вытянул правую руку, и только сейчас Наима заметила на ней тонкую грязную перчатку.

— Ни стола, ни оконной рамы, ни листка бумаги?

— Стараюсь.

— Но так не может продолжаться вечно!

— До сих пор мне везло.

— Чушь, — фыркнула она.

К обиде и боли добавилась злость. Кто бы мог подумать, что случайный незнакомец способен так разбередить старые раны или что эти раны все еще свежи.

— Ты живешь в страхе. Как те японские солдаты во время Второй мировой, которые не знали, что война закончилась.

— А ты решила, что все позади? Еще и года не прошло.

— Почему бы и нет. Посмотри, как ненадолго хватило Штатов.

Он отвел глаза. С тех пор случилось много всего, но Лондон стал первым доказательством, что китайский трехдневный грипп не просто косил людей, но повергал мир в пучину войны. В Америке вирус не проявлялся целых два дня после того, как вспыхнул Лондон: последние дни тревоги о том, что казалось таким далеким, тревоги за людей, до которых тебе нет дела. По телевизору они могли наблюдать, как разворачивались события. Нация в огне, а после начались дожди.

— Что ты видела?

Наконец-то он перестал ее чураться.

— Я могу говорить только за южную и центральную Калифорнию. Там почти никого не осталось. Последние разобщены. Ты первый из живых, кого я встретила за два месяца. Хватит прятаться, пора нам объединяться.

— Нам? — Он недоверчиво поднял бровь.

— Тем, у кого ЕИ, — ответила она. — Естественный иммунитет. Один человек на десять тысяч, хотя это только догадка.

— Господи Иисусе.

Достойный ответ, но Наиме не понравился его тон.

— Да, звучит ужасно.

Она понимала, как мало печали в ее голосе. Неужели он не видит, что, если она даст волю чувствам, ее ноги подкосятся и ей станет трудно дышать. Еще одна попытка.

— Нет, ужасна ты.

Остаток фразы он пропел. Приходи и стар, и млад, новой расе будешь рад…

Насмешка, особенно его задушевный, огрубевший в дороге тенор, ранили больнее удара. От воспоминаний о струйке слюны, стекающей по ее щеке, Наиму охватил гнев.

— Они плевали мне в лицо! Пытались утащить с собой, а мне все нипочем. Можешь и дальше молиться на эту грязную тряпку, пока не покроешься сыпью. У тебя иммунитет. Поздравляю.

— Отлично. Есть и другие доказательства, вроде лабораторных исследований?

— Будут, — ответила она. — А пока есть ты да я, да тот коп, который удрал из Бейкерсфилда, хотя давно должен был отдать концы. Говорю тебе, этот супервирус рано или поздно убивает всех, кроме тех, у кого есть естественный иммунитет.

— А если я только что вылез из бункера? Спустился с дерева? Выполз из пещеры?

— Неважно. Теперь ты здесь, ты дотрагивался до разных предметов. Вирус живет в лаборатории тридцать дней, возможно, сорок пять. Так сказали те китайцы, ученые, когда начали говорить. Иммунитет существует. Не все люди заразились. Врачи. Старики.

— Те, кто соблюдал осторожность.

— Выживают не те, кто умнее. Это простое везенье. Набор генов.

— Все-то вы врете, мадам Кюри, — протянул он.

Грубость. Пренебрежение. Стоило тащиться за ним три дня! Впрочем, а чего она ожидала?

Наима продолжила спокойнее:

— Те, кого мы встретим, — мы будем расспрашивать их. Учиться у них. Наша сила в количестве. Начнем с натурального хозяйства. Мне нравится Калифорнийская долина. Хорошая земля. Только нужна вода для полива.

Какое облегчение мечтать вот так вслух!

Он рассмеялся.

— Не спеши, сестренка, нарезать участки. Мы с тобой не фермеры. Если подойдешь ближе чем на двадцать ярдов, пристрелю.

Значит, он вооружен. Само собой. Оружия она не видела, но его левая рука скрылась в складках спальника. Он выжидал.

— Вечно одно и то же.

— А как ты думала? Это называется здравый смысл. Иди куда шла. Можешь переночевать, но утром чтобы тебя здесь не было. Это мое место.

— Спасателей ждешь?

Он зашелся сухим кашлем, таким непохожим на клокочущий кашель гриппозного.

— Я не жду помощи. И мне дела нет до спасателей.

— А у меня есть вода, — сказала она. — Держу пари, в киосках найдется еще.

Пусть вспомнит, каково это, когда о тебе заботятся. Пусть увидит сочувствие в ее глазах.

Он снова зашелся кашлем.

— Спасибо, обойдусь.

— Если ты не ждешь спасателей, то что ты здесь забыл? Любишь копаться в мусорных баках?

Он вытащил левую руку из-под складок спальника и затеребил струны.

— Сюда приходила моя семья, — промолвил он. — Кидали кольца, обжирались пончиками, катались на дурацких каруселях. Это наше место, вроде заднего двора, где устраивают вечеринки. Больше мне ничего не нужно — быть там, где я чувствую себя дома, где есть что вспомнить.

Налетел порыв ветра. В воздухе явственно повеяло мертвечиной.

— Судя по запаху, ты вряд ли их дождешься.

— Дождусь. — Он пожал плечами. — А теперь уходи.

Уйти теперь, когда картина, которую он нарисовал, так жива, отказаться от его общества! Его отсутствие прожжет в ней зияющую дыру. Он нужен ей. Отец, брат, любовник, кто угодно. Она не хочет жить без него. Или уже не может.

Когда он умолк, ярмарка погрузилась в удушливый мрак. Из-за запаха Наима предпочитала открытые местности и дороги.

— По крайней мере, скажи, как тебя зовут.

Ее голос дрогнул.

Но он лишь перебирал струны, заставляя яркие сверкающие шары вращаться.

Только за два часа до темноты Наима осознала, что натворила. Вода в обеих бутылках была на исходе. Она мысленно обшаривала местность, вспоминая, где видела трубы или краны. Воду давно отключили, но не все хранилища успели пересохнуть.