Лиза, со своей стороны, не спешит отделиться от темноты и стать чем-то целым в столбе света, она наблюдает, как буквы, складывающиеся в слова и предложения, сминают губы Лидера. Эрик расценивает её нерешительность, как всё тот же буднично-привычный инстинкт самосохранения; ему не нужно проходить рентгеном глаз по лицу дивергента, чтобы определить степень нервозности, скворчащей в мясе щёк серной кислотой.

— Скажи мне, девочка, ты всегда хотела оказаться в Бесстрашии? — он заводит волчок игры, и ждёт, пока круговерть игры подхватит и её.

— Не всегда, лишь в последний год, — она отвечает, не может не отвечать ему.

— Тогда, пожалуй, начнём нашу экскурсию по фракциям с Бесстрашия, — использует расплывчатые образы неминуемого будущего в речи.

— Какую экскурсию? — Лиза делает несколько широких шагов в центр света.

— Для особенных особ особенную, — скороговорка удаётся на славу в его понимании, и он улыбается, слегка обнажив зубы. — А сейчас бегом. Шестьдесят кругов средним темпом.

Лизу со всей силы толкает его голос, и она бежит. Болячка в горле затвердевает, и бег не способствует выведению её из организма, наоборот, вбивает молотком глубже, к самым ключицам. К пятьдесят восьмому кругу неофит сдаётся и валится с ног; пытается всосать губами воздух и заставить его работать на благо лёгким.

— Отжимания. Тридцать, — Эрик носом тяжёлых ботинок толкает её под рёбра, и Лизе приходится подчиниться его указаниям.

Лёгкие разрываются с лёгкостью целлофановых пакетов и их можно выскоблить из тела за ненадобностью; можно выскоблить и все остальные органы, оставив только истерзанную, затёртую оболочку. Лиза и так на добрую половину труп.

— Ты же понимаешь, что тебе нечего делать в нашей фракции? — Эрику хочется пристрелить её без суда и следствия прямо здесь и сейчас за никчёмные, не натренированные мышцы ног, рук и мозга; Лидер знает о существовании ещё одних немаловажных мышц, которые можно опробовать. Если и они окажутся в отвратительной форме, то он пустит ей несколько пуль в затылок, чтобы мозг разлетелся бесполезными ошмётками.

— Меня всему научат, — отвечает Лиза, замечая, как расстояние между ней и Эриком сокращается без её на то согласия; таким тварям, как Эрик не нужно согласие и одобрение каких-то слабых, не прокаченных в тренажёрных залах дивергентов.

— Не научат, давно бы запомнила.

Эрик подходит к ней совсем близко, и свет между их грудными клетками замирает золотой тесьмой, а потом истончается до нитки, потому что Лидер срезает ненужный материал с неё. Лиза каменеет и вспоминает вопрос Брианы, что поставил её в тупик и заставил багроветь; сейчас тот момент, когда быль может стать явью: он пустит её в расход своими низменными желаниями.

Эрик бесцеремонно заламывает руку дивергента и ставит подножку. Лиза заваливается на жёсткий пол, от которого ещё пахнет моющими средствами, и шумный выдох выбивается из горла Лидера — она снова предстаёт перед ним беспомощной шарнирной куклой, — её части тела так легко подчинить себе.

— Застрели меня сейчас, — шепчет Элиза.

— Не могу, я же обещал тебе экскурсии по фракциям, — его пальцы стягивают тесные брюки с её бёдер.

Эрик слишком ценит время, отмеренное ему жизнью, чтобы тратить его на сентиментальные прелюдии: он разрывает эластичные трусы на Лизе и вкручивает сверлом указательный палец в её неразработанное, девственное влагалище — проверяет «боевую» готовность мышц сжаться и разжаться в нужный момент. Низ живота, кажется, вскрывают винтовым штопором, и боль с не обточенными острыми углами затуманивает рассудок Лизы; её расплывчатый взгляд приковывается к татуировкам на шее Эрика, она старается грамотно расставить акценты, что могут помочь абстрагироваться от боли в эти минуты отчаяния и унижения. Но его руки продолжают втирать в кожу болезненные ощущения, словно не лечебные, бесполезные бабкины травы, и татуировки не могут надолго удержать внимание дивергента.

Эрик меняет указательный палец на член, обильно смазанный его слюной, через две минуты; Эрик заполняет Лизу собой без остатка — резко дёргается в ней, как автомобильный движок на холостом ходу. Элиза не видит его члена, но предполагает, что сквозь плоть проходят электрические провода-вены, и они бьют током в пятьсот киловольт стенки влагалища; это смертельно, но она живёт. Лиза упирается ладонями в грудь Лидера, пытаясь замедлить его ход, но сопротивляться девяностокилограммовому буйволу бесполезно. Слёз, как назло, нет — все резервы и склада организма опустошены Эриком;, а они нужны, чтобы чувствовать себя ещё живой.

Она хочет жить, но надо ли теперь?

Лидер изливается в неё тугой струёй спермы, когда лицо Лизы приобретает безразличный вид и бледновато-жёлтый оттенок; Лидер выходит из неё вместе с густой кровью с разорванных влагалищных стенок. Он смотрит на её безобразно, неестественно изломанное тело, и совесть его молчит, вместо того, чтобы осуждать и упрекать за содеянное. Она переводит блёклый взгляд на насильника, и вновь напоминает себе, что скулы у него, вдавленные в лицо, как у чёрта, и сам он чёрт; и совести у этого чёрта отродясь не было.

И ей адски больно; и горло — это такая хуйня, по сути.

— Хоть какие-то мышцы у тебя работают, бесполезная, — он вытирает о её бёдра с пениса остатки спермы и крови. — Тебе понравилась фракция Бесстрашия, ещё хочешь?

Лиза не отвечает, имеет право не отвечать.

Лиза пахнет кровью и для подтверждения сего факта не нужно идти в больничное крыло Ямы. Больше никуда не нужно идти…

========== Часть III. Суицидальные наклонности и наручники. ==========

Лиза еле-еле перебирает ногами до душевой; боль ебёт её тело не хуже Эрика. В голове вертится крамольная мысль о самоубийстве, как Кубик Рубика, и эта механическая головоломка никак не может собраться в однотонные квадраты; Лиза хочет жить настолько же, насколько хочет умереть. Но для того, чтобы кануть в лету, спрыгнув в зияющую пустотой пропасть, нужно привести себя в подобающий вид. Умирать — так надушенной, с чистыми волосами и промежностью.

Уже в душевой, Элиза безвольной, усталой марионеткой с гнущимися в разные стороны конечностями оседает на холодный кафельный пол и жёсткой мочалкой с силой соскабливает с себя верхний слой кожи, до которой дотрагивались руки и член Лидера фракции. Мочалка справляется со своей ролью на все оправданные девяносто девять процентов, она удаляет стыд и позор с тела, как наждачная бумага старую краску; жаль только, что ей не удастся отмыть влагалище от спермы Эрика.

Доведя своё тело до бывалой свежести и почти девственного состояния, какое у неё было за два часа до изнасилования, она кутается в банное полотенце и выходит из душевой комнаты. Вода практически залечивает, сшивает её поверхностные раны, как бы лукаво это не звучало; вода притупляет боль, согнувшуюся пополам внизу живота и души.

Лиза на мгновение останавливается в полутёмном коридоре и улыбается себе улыбкой психически нездорового человека; она улыбается картинкам в голове, что неспеша прокручиваются на старенькой кинокамере сознания, она отчётливо видит себя со сломанным позвоночником и пугающим взглядом омертвевших глаз на дне пропасти. Лиза полна решимости.

У разинувшей смердящую безысходностью пасть пропасти дивергент сталкивается с девушкой по комнате, кажется, она перебежчик из Искренности; она сидит на неровном, сколотом краю и смотрит в бездну. Кто действительно хочет покончить жизнь самоубийством, тот прыгает сразу же, без всяких посторонних, отвлекающих от главной цели прихода к обрыву разговоров. Решимость в Лизе испускает дух.

— Я трусиха, — неофит подаёт голос, чувствуя присутствие Лизы спинным мозгом. — Я даже распрощаться с жизнью толком не могу.

— Тебя подтолкнуть? — в дивергенте говорит совсем не доброжелательность, взращенная в ней с малолетства, а один из подвидов сарказма;, но сейчас это не важно, ей остаётся жить от силы не больше десяти минут. Она осознанно передаст себя в руки, стоящей особняком, фракции Смерти.