И все же Джоанна оставалась напряженной, а о том, что ее тревоги не беспочвенны, поняла, когда ехавший во главе их свиты Абу Хасан неожиданно свернул с главного тракта на узкую боковую дорогу, по сути тропу. На вопросы Джоанны он никак не реагировал, даже приказал ускорить ход коней, а дорога все больше петляла, меньше становилось жилых селений. Наконец Абу Хасан остановил свой отряд в глухой лощине, где их ожидали несколько похожих на разбойников бедуинов. Здесь Абу Хасан велел женщинам спешиться.

– Что все это означает? – холодно спросила Джоанна.

– Это приказ, – отозвался Абу Хасан на лингва-франка [12]. – Если вы не повинуетесь, эти люди помогут вам. – Он указал на подошедших бедуинов. – Причем это будет не так учтиво, как вам хотелось бы.

Женщинам пришлось подчиниться. Абу Хасан протянул Джоанне сверток с дорожной одеждой мусульманских женщин – джильбаб [13], темное платье с длинными рукавами и паранджу. Он приказал ей переодеться, а свое красное королевское одеяние передать юной армянке Гаяне.

Джоанна только надменно смотрела на Абу Хасана, и он повторил:

– Повинуйтесь, если не желаете, чтобы вам помогли мужчины.

От холода в его голосе женщинам стало не по себе. Пришлось подчиниться. Они отошли в сторону, и армянки занавесили своими покрывалами куст, за которым Джоанна переоделась; потом Даниэла, в кои-то веки не ворча и не ругаясь, помогла Гаяне затянуть шнуровку на красном королевском блио. Гаяне даже заулыбалась, когда водружала на свою темнокосую головку алую вуаль и венец Иоанны Плантагенет.

– Какое великолепие! Я всегда буду помнить этот момент, когда выглядела как королевна!

Но когда ей приказали сесть на бежевую лошадку Джоанны, юная армянка попятилась.

– Я плохая наездница, – причитала она. – Только госпожа может управиться со столь резвой кобылой.

Ее почти вбросили в седло. После чего встретившие их бедуины подхватили поводья лошади и, не обращая внимания на вцепившуюся в гриву Гаяне, поскакали прочь. Девушка только раз успела оглянуться на повороте дороги. Джоанна осенила ее крестным знамением.

Абу Хасан приказал трогаться. Они долго петляли по ведущей среди холмов тропе, а когда стало смеркаться и дорога вывела на возвышенность, Джоанна увидела позади стены Иерусалима – в гаснущих лучах заката она различила блеск округлого купола над скалой. Джоанна поняла, что они, объехав Святой Град, едут не на запад, а удаляются на восток, в обратную сторону от побережья, где располагались войска крестоносцев. Ей захотелось зарыдать: ее увозили прочь от единоверцев, увозили как пленницу, причем сделав все, чтобы никто не знал, куда она отправляется. Для этого ее и провезли с открытым лицом по городу, и на глазах многих она покинула Иерусалим через Яффские ворота, а потом… Потом в ее одежду заставили облачиться Гаяне. Однако вряд ли юная армянка в таком виде предстанет перед крестоносцами, наверняка этот маскарад был задуман ради какого-то коварного обмана, и, скорее всего, участь девушки уже предрешена. Гаяне погибнет, а королю-крестоносцу доложат, что погибла именно она, его кузина. Джоанна стала тихо молиться за упокой души юной глупенькой армянки, пусть та и была верующей христианкой по восточному обряду.

А вот вторая ее спутница, армянка Даниэла, уже оправилась от первого испуга и стала требовать, чтобы Джоанна проявила волю и приказала везти их к королю Ричарду. Ах, настоящая Иоанна Плантагенет так бы и поступила, уверяла Даниэла, и при этом в ее голосе звучали почти истерические нотки. Замолчала она лишь после того, как один из их спутников довольно болезненно огрел ее плетью, приказав заткнуться.

Они ехали почти всю ночь. Их путь в основном проходил по освещаемой большой южной луной каменистой дороге, вдоль которой порой можно было видеть заброшенные башни крестоносцев, но потом и их не стало. Джоанна заметила, что Абу Хасан старается избегать селений, – значит, она не ошиблась, предполагая, что ему приказано сохранить в тайне, куда везут родственницу английского короля.

Джоанна все время думала о грядущей судьбе. Сарацины не отдали ее крестоносцам за выкуп, следовательно, она им нужна как заложница. Аль-Адиль не выказывал ей больше своего расположения… но что будет, когда его гнев утихнет? Джоанна понимала, что нет смысла задавать вопросы такому человеку, как Абу Хасан.

Изредка вдоль дороги еще попадались оливковые деревья, однако уже чувствовалось приближение пустыни: дул горячий ветер, кони часто ступали по песку, где-то вдали выл шакал. Лишь под утро Абу Хасан решил сделать остановку. Его воины спешились и поставили свои пики шалашами. Однако прежде чем они расположились на отдых, Абу Хасан приказал связать женщинам лодыжки и запястья. И у Джоанны пропала последняя надежда сбежать, пока они будут отдыхать. Стараясь не расплакаться, она кусала в отчаянии губы, пыталась тихо молиться, а затем на нее навалилась усталость и она, вконец утомленная, забылась глубоким сном.

Когда молодая женщина проснулась, солнце стояло уже высоко. По приказу Абу Хасана пленницам выдали по лепешке и чашке кислого молока, а потом их заставили сесть верхом, и отряд вновь двинулся в путь. Теперь дорога лежала среди рыжих, лишенных растительности холмов. Абу Хасан то убыстрял движение их маленького отряда, то переводил на шаг, чтобы не дать утомиться животным в этой безводной пустынной местности. Дорога уводила все дальше в гору, пока они не поднялись на каменистую возвышенность, и Джоанна, к своему удивлению, увидела впереди синие воды огромного моря… или озера, ибо сквозь желтоватую дымку вдали виднелись высокие рыжие горы.

И тут ехавшая рядом Даниэла негромко зарыдала:

– Да поможет нам пресветлая Богородица! О, мадам, эти нехристи привезли нас к Мертвому морю.

Джоанна поняла, что оказалась в тех краях, о которых упоминается в Библии: некогда тут были райские места и стояли процветающие города Содом и Гоморра, жители которых своим распутством и безбожием навлекли на себя кару, и на них был обрушен небесный огонь. И по сей день все вокруг выглядело выжженным и пустынным, обреченным на вечное бесплодие, даже в водах Мертвого моря не водилось ничего живого, только в их глубине покоились руины проклятых Содома и Гоморры.

Когда отряд спустился по глубокому ущелью к берегу, Джоанна увидела большие пятна солончаков, ослепительно сверкавшие на солнце. Здесь наконец-то было решено сделать небольшую остановку и перекусить. Но Джоанна не могла проглотить ни кусочка. Отойдя от своего мула, она опустилась на колени и стала молиться.

Тут же рядом оказался Абу Хасан и грубо принудил ее подняться с колен.

– Ты, дочь шайтана, не смей подле меня поганить воздух мольбами к своему трехглавому богу Троице! Еще раз повторится подобное, и я сломаю тебе руку.

– Не смей мне угрожать, пес! – почти взвизгнула Джоанна, вырываясь. – Я не твоя рабыня, я нужна аль-Адилю, и если ты причинишь мне хоть какой-то вред… будешь за все отвечать перед своим господином!

По пути Джоанна немало размышляла о своем положении и, похоже, правильно решила, что она понадобится сарацинам как заложница. Недаром же Абу Хасан отступил от нее. Однако, когда пленнице протянули чашу с водой, он выбил ее.

– Ты наказана, – заявил бедуин. И даже ударил Даниэлу, когда та, видя, что губы молодой женщины потрескались от сухости, попробовала поделиться с ней своей водой.

Однако на другой день, когда Абу Хасан все же смилостивился, Джоанна сама отказалась от питья.

– Ты наказан, Абу Хасан. Я не буду ни есть, ни пить, и тебе придется сказать аль-Адилю, что ты уморил вверенную тебе заложницу.

Позже, когда Джоанна уже едва держалась в седле, а Даниэла стала ее уговаривать, напомнив, что так она может навредить своему плоду, Джоанна беззвучно разрыдалась. Да, ей приходится убивать себя и свое дитя, но все же она воспитана не так, как покорные мусульманские рабыни, она просто не сможет так жить… Она или настоит на своем, или погибнет.