Наискосок от него, растянувшись на угловой пластиковой скамейке, которая разделяла вагон на две половины, безмятежно спал белый парень. Если бы Сэнди не думал о белых людях, он бы, наверно, не обратил внимания на его врожденную бледность кожи. Парень был чисто выбрит, из-под темно-синей вязаной шапочки выбивались темные волосы, падавшие до бровей; на нем была просторная белая рубашка команды «Джетс» с большой зеленой цифрой 80 и потертые рабочие ботинки. Цвета глаз было не разобрать, потому что они были закрыты.

Сэнди прикинул, чем он может заниматься. Одежда ничего не могла подсказать, хотя ясно говорила, что он не из числа «белых воротничков». Руки чистые, не очень загрубелые, хотя на них до странности длинные ногти.

Поезд замедлил ход, и, когда за окнами замелькали надписи «Сорок вторая — Таймс-сквер», примерно треть пассажиров поднялась с мест. Мужчина с врожденной бледностью открыл глаза, чтобы глянуть на остановку, и снова закрыл их. Светло-карие. Ничем не выделяющаяся личность.

Не то что я, подумал Сэнди. С моими светлыми волосами, ореховыми глазами, толстыми линзами очков, с этим большим носом и следами от юношеских угрей меня на любом опознании через минуту выведут из строя.

Вагон заполнило обилие новых пассажиров, которые разбрелись по проходу в поисках мест. Он заметил стройную молодую женщину, которая направилась к свободному двойному сиденью в самом начале вагона, но какой-то тип азиатской внешности, заросший щетиной, в мятой камуфляжной куртке, с растрепанными волосами и злым взглядом, пристроил на свободной половине свою спортивную сумку и проигрыватель и бесцеремонно отмахнулся от нее.

Не став с ним спорить, она поступила достаточно умно — тот парень не походил на человека, которого можно пронять увещеваниями, — и отправилась дальше в поисках свободного места. Сэнди попытался убедить себя, что ему повезет, потому что, миновав середину вагона, она приблизилась к нему.

Иди же, думал он, мечтая обладать даром телепатии. Я держу для тебя место — как раз рядом с собой.

Она выглядела лет на двадцать или около того и была вся в черном — свитер, колготки, обувь, даже проволочная оправа ее маленьких модных очков. Ее короткие волосы в стиле Вайноны Райдер тоже были черные, отчего ее бледное лицо — к сожалению, не Вайноны Райдер, но все же симпатичное, — казалось еще бледнее.

Сэнди сдвинулся влево, заставив одну ягодицу повиснуть в воздухе, чтобы освободить девушке достаточно места. Она клюнула на приманку и пристроилась рядом с ним. Не глядя на Сэнди, она сразу же открыла книгу и погрузилась в чтение.

Вместо того чтобы обрадоваться, Сэнди мучительно напрягся. Что теперь? Как завязать разговор?

Расслабься, сказал он себе. Просто набери в грудь воздуха, представь, о чем ты можешь с ней говорить, и постарайся найти общую тему разговора.

Легче сказать, чем сделать. По крайней мере, для Сэнди. Ему никогда не везло с женщинами. Еще студентом он пару раз беседовал с консультантами в кампусах, и оба сказали то же самое: его гнетет страх получить отказ.

Словно для этого открытия требовалось быть доктором философии. Конечно, он боялся отказа. Черт возьми, никому в мире не нравится получать отлуп, но это не мешает людям ухаживать друг за другом, уверенно разыгрывая самые глупые роли. Да, есть такая возможность, что у него ничего не получится, — но стоит ли из-за этого впадать в ступор? Консультантам нравилось объяснять ему, почему важен не столько страх, сколько умение справляться с ним.

О'кей, подумал он. Попробуем преодолеть его. Так что мы имеем? Мы имеем обыкновенную курочку с книгой, которая путешествует на поезде девятой линии. Должно быть, студентка. Скорее всего, из Барнарда.

Когда поезд снова набрал скорость, он успел увидеть название ее книги: «Хичкок» Франсуа Трюффо.

Есть! Она изучает кинематографию. Колумбийский университет.

О'кей. Теперь пойдет.

Он облизал губы, сглотнул комок в горле, набрал в грудь воздуха…

— Никак готовитесь к степени магистра в области кино, да? — сказал он.

И застыл в ожидании.

Ничего не произошло. Она не повернула головы, даже не моргнула. Правда, пошевелилась, но лишь чтобы перевернуть страницу. С тем же успехом он мог пользоваться языком жестов в разговоре со слепым.

Но он понимал, что не выдумал свои слова, он знал, что они прозвучали, потому что бледнолицый мужчина на пару секунд приоткрыл глаз и снова закрыл его. Он напомнил Сэнди их семейного кота Даффи: это толстое старое создание открывало один глаз — два требовали слишком много энергии, — когда кто-то появлялся рядом.

Так что теперь? Он чувствовал себя как старшеклассник, который спросил девочку, пойдет ли она с ним танцевать, а та сказала «нет». Это случилось всего лишь раз, но и его хватило, чтобы он больше никогда никого не приглашал на танец. Отступить ли ему и сейчас? Спрятать голову и слинять? Или действовать дальше?

Действовать.

Он повысил голос:

— Я говорю, вы готовитесь к степени магистра? Подняв темно-карие глаза, она остановила на нем взгляд не более чем на миллисекунду и снова вернулась к своему занятию.

— Да, — сказала она, разговаривая с книгой.

— Мне нравится Хичкок, — сообщил он ей. Она снова ответила книге:

— Как и многим.

Так они далеко не уйдут. Может, она смягчится, если узнает, что он тоже из Колумбийского.

— Я кончил журналистский колледж пару лет назад.

— Поздравляю.

Сработало, подумал Сэнди. Лед сломан. Теперь-то она на самом деле тобой заинтересуется. Черт побери, почему ты сидишь как воды в рот набравши?

Он стал лихорадочно искать другую тему для разговора. Ему уже оказали холодный прием; ничего не остается, кроме как признать поражение. Но он уже миновал «точку возврата», так что надо двигаться дальше. Она или оставит его тонуть в море поражения, или пошлет ему спасательную шлюпку.

Он улыбнулся. Пусть сработает то пустопорожнее воображение, которое преподаватели журналистики пытались найти в его мозгах. Один даже сказал ему, что ему не приходилось читать текстов с таким обилием штампов. Ну и что, штампы? Подумаешь, большое дело. В журналистике, особенно в таблоидах, они служат определенной цели. Читатели понимают их, ждут их и, наверно, чувствуют себя обделенными, если пару раз не натыкаются на них.

Внезапный взрыв музыкального грохота в передней части вагона прервал его мысли. Обернувшись, Сэнди увидел, что тот взлохмаченный парень в камуфляжной куртке включил свой музыкальный ящик на полную громкость. Тот извергал мелодию шестидесятых годов, которую Сэнди смутно помнил, — «Сегодня время наступает». Каких-то-или-других Братьев.

Вернуться к студентке-киноведу. Может, он поразит ее, упомянув, что занимает ответственный пост в самом желтом еженедельном городском таблоиде, где полученная им степень по журналистике для начала определила его на уровень лишь чуть выше дворника и швейцара — кроме разве зарплаты. Он договаривался об интервью во всех других городских газетах, пытаясь уйти из «Лайт», но никто ему не перезвонил. Это произведет на нее впечатление.

О черт, раз уж пошел за золотом, то не тушуйся.

— Как вас зовут?

— Лина Вертмюллер [2], — без секунды промедления сказала она.

Без особой враждебности. Она думает, что я идиот. Что ж, в эту игру приходится играть вдвоем. Сэнди протянул руку:

— Рад знакомству, Лина. А я Генри Луис Менкен [3].

К удивлению Сэнди, она подняла голову и рассмеялась. Он ее развеселил, и она смеялась. До чего чудесный звук ее голоса, хотя он еле слышал его из-за музыкального грохота.

Тут до него дошло название группы, исполнявшей песню: «Братья Чамберс».

И вдруг — другие звуки. Крики, вопли, стоны. Люди, спотыкаясь, пробирались мимо него, отчаянно стремясь в заднюю часть вагона.

— Пришло время! — заорал чей-то голос. — Да, время пришло!