Должность сумочного оказалась суетливой. Только успевай в свой закуток нырять. К концу дня Прохор умаялся — словно мешки с перловкой и гречкой таскал. Одних жвачек шесть штук поймал.
Вечером, когда хозяйка, оставив сумку в гостиной на кресле, где по ночам и было ее постоянное место, пошла с мужем на кухню, нанес визит Феоктист Степаныч.
— С первым тебя деньком! — поприветствовал. — Наша-то в духе! День у нее заладился. А сам — ох, и говорить неохота…
— Что — сам? — полюбопытствовал Прохор.
— Что-что! Наказывала ему — мусорное ведро вынеси, в магазин сходи, непременно стирального порошка прикупи…
Дедушка, зажимая корявые пальцы, насчитал полторы дюжины поручений.
— А он про порошок забыл, сантехника не вызвал, сам кран чинить пытался, а кран заморский, работа тонкая, ну и сорвал резьбу, теперь уж не струйка бежит, а прямо хлещет! Не хозяин это, Прошенька, ох, не хозяин! С оглоблю вырос, а ума не вынес! На-ка, паек получай. Сыр голландский, колбаска полукопченая, еще сухарики. Заработал!
— Да ничего вроде и не делал… — смутился Прохор, последний раз видевший колбасу полтора года назад.
— Хозяйкино настроение соблюл! — строго, подняв перст, объяснил дедушка. — Это многого стоит.
И, видать, не от души похвалил.
Сглазил, нечисть антресольная!
Прохору бы исхитриться и закрыть на ночь сумку. Но там приторно пахло всякими бабьими притираниями. Он и вздумал проветрить. А того не учел, что полуоткрытая сумка держится на мягком неустойчиво. Обнаружилось это, когда на кресло прыгнул рыжий кот Персик.
Сумка завалилась набок. Прохора мотнуло и тоже уложило.
— Ах ты, дрянь! — проворчал он, весь растопырившись, чтобы не позволить мелочевке выскочить наружу. Собирай ее потом!
Однако тюбик губной помады, который он поленился переложить из бокового тряпочного кармашка в косметичку, перелетел через его голову и шлепнулся на кресло. Прочее уцелело.
Закатить тюбик было бы несложно. Это не пузырь толстого стекла, который хозяйка называет «дезиком». У того пузыря есть углы, хотя и сглаженные, его кантовать нужно, а помада — что? Ногой пихнул — и покатилась. Однако рано Прохор радовался. Высунувшись из сумки, он увидел рыжую усатую рожу.
Персику стало скучно. Он соблаговолил проснуться и заинтересоваться. Он изволил приоткрыть медный глаз и потрогать помаду лапой. И она покатилась прочь от сумки.
Прохор решительным броском метнулся в кульбит, проскочил прямо под кошачьей мордой, но промахнулся — патрончик с помадой неотвратимо двигался к краю кресла. Чтобы поднять его с пола, потребовалась бы помощь Феоктиста Степаныча или холодильного Ерофея. Прохор покатился следом за помадой и у самого края поймал ее в объятия. Если бы ему предложили служить домовым дедушкой в почтенном доме, где непременное условие — завести домовиху, то именно так бы он прижимал к груди молодую пригожую подругу.
Он боялся шевельнуться, чтобы не грохнуться на пол вместе с помадой. Персик смотрел на это объятие, держа наготове когтистую лапу. И очень осторожненько подтолкнул… без злого намерения, просто потрогать хотел…
На лету Прохор брыкнул помаду, чтобы хоть приземлиться безопасно. Она ударилась о ножку стола, и тут же Персик кинулся на нее, делая вид, что наконец-то домой забрела жирная мышь. И погнал, погнал! Прохору оставалось лишь следить за диковинными прыжками и выкрутасами.
Как все персы, Персик был безмерно ленив. Ему вполне хватило полутора минут игры. И он растянулся на ковре, всем видом показывая — месячная норма активности выполнена и перевыполнена, жаль, что хозяйка не видела и не похвалила.
— Ты куда ж ее девал? — забеспокоился Прохор. Помада бесследно исчезла. Прохор заглянул под всю мебель — ну нет, хоть тресни!
По всему, наутро хозяйка должна была поднять шум. Но у нее всяких бабьих притираний было довольно и без походного боезапаса в сумочной косметичке. Шум поднялся — да по другому поводу. Хозяйка мужа школила, задания ему на день давала.
Тут Прохор и увидел хозяина впервые.
Здоровенный мужик, в плечищах — косая сажень, а на крупной физиономии — тоска. Хозяйка рядом с ним на тоненьких своих каблучках казалась вовсе невесомой. Позавтракав, она пришла в гостиную, и он за ней следом приперся. Стоял и смотрел, как она собирает в прозрачную папку какие-то бумажки.
Прохор не стал маячить из сумки, но и в убежище свое не спрятался, а присел поудобнее и стал слушать.
— Ну что же я могу сделать? — спрашивала хозяйка. — Всем уже звонила — нигде не нужны инструментальщики восьмого разряда. Давай я тебе автослесарные курсы оплачу. В автосервисе теперь хорошая перспектива…
— Это чтобы всякая пьяная рожа надо мной измывалась? — хмуро спросил муж.
— Почему обязательно пьяная?
— Ну а какие еще в джипах ездят? Чтобы мне заблеванный «мерс» пригнали: эй, мужик, помой, вот тебе десятка сверху?!
— Ты, Лешка, ахинею несешь. Если человек достаточно богат, чтобы купить хорошую машину, значит, он уже и скотина?
— Скотина, — согласился муж.
— А если я «мерс» куплю?
— Светка! Ты на мои руки посмотри! Они же такое умеют, что всем этим купи-продаям и не снилось! — судя по отчаянию в голосе, хозяин даже потряс своими огромными, крепкими ручищами. — Так почему ты можешь своими махинациями на «мерс» заработать, а я своими руками — не могу?
— Лешка, теперь такое время, что нужно зарабатывать не руками, а головой!
Тут у Прохора под задницей зажужжало, задрожало, подбросило его и еще запищало противным голосом, причем не просто так, а песенку. Он схватился за сердце — ну, страсти!
— Мобилка! — вскрикнула хозяйка, кинулась к сумке, вытащила мобильный телефон и заговорила торопливо: — Я! Да! Бегу! Вылетаю! Пока!
Схватив сумку, она унеслась.
Прохор вздохнул с облегчением: если она и обнаружит отсутствие помады, то хоть дедушка Феоктист Степаныч про это не услышит. А то еще, чего доброго, из жалованья вычтет.
Хозяйку в этот день мотало по всему городу. И принесло ближе к вечеру на какое-то сборище. Сумку она оставила там же, где повесила свой плащик, на деревянной приступочке, впритык к другой такой же богатой сумке из натуральной кожи со всякими штучками.
Прохор уж собрался было в ожидании вздремнуть, но в стенку сумки постучали.
— Извиняюсь, тут кто-то служит? — спросил молодой голосок.
— Служит! — обрадовался Прохор. — Сейчас выберусь!
И открыл сумку изнутри.
— Позвольте представиться, Гаврила Романович, сумочный.
— Прохор Терентьевич, — безмерно довольный, что отыскался собрат по ремеслу, отвечал Прохор.
Собрат был в меру мохнат, гладенько причесан и даже с выложенными по шерстке завитками.
— А вы на сумочного мало похожи, — сказал Гаврила Романыч.
— Вы такой большой, плечистый, сильный! Заходите ко мне! Угощение найдется! О хозяюшках наших побеседуем!
— Охотно, — согласился Прохор. — Да что это вдруг на вы? Давай по-простому, на ты!
— Я и сам хотел предложить! — Гаврила Романыч разулыбался трогательно. — Пойдем! Посидим! Музыку послушаем!
Музыка и впрямь имелась — новый приятель умел обращаться с мобильником, где было записано штук сорок мелодий.
— Это Моцарт! — со значением говорил он. — А это Бах! Правда, мы очень мило сидим?
— Ты сам из которых будешь? — спросил Прохор. — По виду вроде из подпечников.
— Ах, какое это имеет значение! — воскликнул Гаврила Романыч. — Я ощущаю себя именно сумочным! Это мое призвание! Согласись, в хорошей дамской сумочке с дорогой косметикой, с французскими духами, со всеми этими милыми пустячками не служишь, а наслаждаешься! Когда я попал в сумочные, то прямо ожил. И столько контактов с другими сумочными! Вот мы с тобой познакомились — а разве мы бы встретились, если бы ты служил холодильным? Выпьем за знакомство!
— Чего выпьем-то? — удивился, но и оживился Прохор.
— А вот! — Гаврила Романыч выволок сувенирную бутылочку коньяка и отвинтил пробку. — Пособи-ка! Хозяйка у меня умница, всегда с собой фуфтик имеет.