Андрей Вознесенский

Иверский Свет

Стихи и поэмы

ТБИЛИСИ, «МЕРАНИ», 1981

Р2+Г2

891.71-1+899.962.1-1

70403-6 Пр. № 139 от 19. 02 М604(08)-84Госкомиздата ГССР

©

1ЧЯ0 г.

Издательство «Мерани». 1984

Обращаюсь с книгой к грузинскому читателю. Видно, время пришло.

В 1980 году я последний раз был в залах мастерской Ладо Гудиашвили. Высокий белоголовый мастер, невесомый, как сноп света, бродил от картины к картине. Колеты освещались, когда он подходил.

Он скользил по ним, как улыбка.

Сквозь уже просвечивающий прощальный силуэт его проступала темная живопись времен Тамары, птицы арт-нуво пели на вьюнках сладострастного орнамента, парижанки из кафе подмигивали Модильяни, узники офортов корчились на дыбах времени и озаренный молнийной графикой лик Пастернака принимал древне грузине кие черты.

Под стеклом, как реликвия в музее, стояла золотая кофейная чашечка, которой когда-то коснулись губы поэта.

Вдруг хозяева встрепенулись. Вошла экскурсия — видно, виноделы или чаеводы. Сняв плоские огромные кепки, заправив волосы под платки, они ступали по багратионовскому паркету, который

5

помни! касание каблуков Пушкина и Грибоедова. Они ступали молитвенно, строго.

Иосиф Нонешвили, лучась добротой и детской доверчивостью, представил меня вошедшим. От группы отделилась женщина. <Я с Ингури, — она сказала. - Там, где березы...»

Двадцать ле! назад я был на Ингури. Тогда еще выбирали место для ГЭС. Это была моя первая встреча с Грузией. Грузия ошеломила меня. Это совпало с первыми публикациями. Три стихотворения о Грузии соседствовали в «Литгазете» с описанием Василия Вложенного — главой из моей первой поэмы. Тогда же «Литературная Г рузия» напечатала стихи о прапрадеде — грузинском мальчике, привезенном в Россию и посвятившем свою жизнь Муромскому собору.

Только через 20 лет вернулся я к этой теме. Написалась новая поэма. «Не я пишу стихи — они меня пишут». Круг замкнулся.

Прошлое велико, только когда оно вмещае! будущее. Жемчужина оживает на живой шее. Так античность уже вмещала в себя Микеланджело и Ьрунеллески, а в Данте Габриеле Россетти уже жил акмеизм. В Блаженном всегда мне виделись порыв и творческая дерзость наших шестидесятых. Годы были не из легких, годы надежд и душевных катастроф,— но поэзия не чуралась бурь времени. К счастью, к беде ли, но поэзия — такая. И может быть, одной из главных черт времени стало рождение новой духовной категории, нового читателя, истинной интеллигенции, имя которой — не только миллион, но и совесть

От имени каждого настоящего художника написал Бараташвили в своем гениальном «Мерани»:

Я слаб, но я не раб судьбы своей.

Я с ней борюсь и замысел таю мой.

Вперед! И дней и жизни не жалей.

Вперед и ввысь, мой конь, упорной думой.

Пусть я умру, порыв не пропадет.

Ты протоптал свой след, мой конь крылатый,

И легче будет моему собрату

Пройти за мной когда-нибудь вперед.

Стихи и годы, собранные в этой книге, не столько о Г рузии, сколько для Грузии.

Для большинства русских поэтов традиционно светлое отношение к Грузии. Думаю, что поэзия моя не является исключением.

Люблю страсть современной грузинской культуры, которой аплодировали лондонцы, которая дик-«/п не;ш:и'М ценность сегодняшним ее прекрасным по чан, которая и поэтичном реализме нынешнего кино, п дермнти цвета и дизайна ее художников от Д. Какабадзе до 3. Церетели, в мучительно скрещенных пальцах дома Минтранспорта, заломленных над дорогой к Мцхета...

Люблю камень Джвари, и горе тому, кто бросит этот камень.

Составляя книгу, думалось о грузинском читателе. «Как известно, в Грузии с древних времен считали по девяткам. Когда посылают подарок родственнику или по случаи» какого нибудь семейного торжества, то обыкновенно считают так: два девятка хлебов, один девяток назуки. три девятка чурчхел и т. д.», — читаем мы у Кириона. В моей книге — два девятка разделов — девять разделов стихотворений и девять поэмных объемов.

Итак, перед вами, мой дорогой читатель, путь

между двумя поэмами. О/ «Мастеров» — до «Андрея Полисадова». Два десятилетия ушло на путь между этими одновременно построенными соборами-близнецами — цветным рассветным Василием Блаженным и строго-белым Муромским собором на Посаде. Они стали моими поэмами — первой и нынешней. Между ними — жизнь человеческая.

Пройдем вместе со мною по этому кругу, мой читатель, по годам, от сегодняшних дней до собора начальной поры. Пусть гидом по ним будет грузинская фигура в одеянии прошлого века.

Добро пожаловать в стихи и жизнь- русского поэта.

НОСТАЛЬГИЯ ПО НАСТОЯЩЕМУ

Р. Гуттузо

Я не знаю, как остальные,

но я чувствую жесточайшую

не по прошлому ностальгию —

ностальгию по настоящему.

Будто послушник хочет к господу,

ну а доступ лишь к настоятелю —

так и я умоляю доступа

без посредников к настоящему.

Будто сделал я что-то чуждое,

или даже не я — другие.

Упаду на поляну — чувствую

по живой земле ностальгию.

Нас с тобой никто не расколет,

но когда тебя обнимаю —

обнимаю с такой тоскою,

будто кто тебя отнимает.

11

Когда слышу тирады подленькие

оступившегося товарища,

я ищу не подобья — подлинника,

по нему грущу, настоящему.

Одиночества не искупит

в сад распахнутая столярка.

Я тоскую не по искусству,

задыхаюсь по настоящему.

Все из пластика — даже рубища,

надоело жить очерково.

Нас с тобою не будет в будущем,

а церковка...

И когда мне хохочет в рожу

идиотствующая мафия,

говорю: «Идиоты — в прошлом.

В настоящем — рост понимания».

Хлещет черная вода из крана,

хлещет рыжая, настоявшаяся,

хлещет ржавая вода из крана,

я дождусь — пойдет настоящая.

Что прошло, то прошло. К лучшему

Но прикусываю как тайну

ностальгию по настающему,

что настанет. Да не застану.

ПОСВЯЩЕНИЕ

На что похожа заточимая

во Мцхете острая душа?

На карандашную точилку

для божьего карандаша.

Их наконечники-верхушки

манили, голову кружа.

И реки уносили стружки

нездешнего карандаша.

Не тот ли карандаш всевышний

чертой наметил дорогой —

след самолета, ветку вишни

и рукописный городок?

Такой же любящею линией

Очерчен поднебесный сад.

где ночью.распускалась лилия.

как в стойке делала шпагат.

На радость это или гибель?

Бог ли? — не надо пояснять...

Но краска старая и грифель

внутри остались на стенах.

И мне от Грузии не надо

иных наград чем эта блажь —

чтоб заточала с небом рядом

и заточила карандаш.

МАТЬ

Охрани, провидение, своим махом шагреневым,

пощади ее хижину —

мою мать — Вознесенскую Антонину Сергеевну,

урожденную Пастушихину

Воробьишко серебряно пусть в окно постучится:

«Добрый день, Антонина Сергеевна,

урожденная Пастушихина!»

Дал отец ей фамилию, чтоб укутать от Времени.

Ее беды помиловали, да не все, к сожалению.

За житейские стыни, две войны и пустые деревни

родила она сына и дочку, Наталью Андреевну.

И, зайдя за калитку, в небесах над речушкою

подарила им нитку — уток нитку жемчужную.

Ее серые взоры, круглый лоб без морщинки

коммунальные ссоры утишали своей беззащитностью

Любит Блока и Сирина, режет рюмкой пельмени.

Есть другие России. Но мне эта милее.

Что наивно просила, насмотревшись по телеку:

«Чтоб тебя не убили, сын, не езди в Америку... »