Горячего приема я от своей единокровной старушенции не ждал, и слава богу, потому что горячего приема она мне не оказала. Она встретила меня надменно и окинула таким взглядам, каким в свои охотничьи годы, наверно, оглядывала какого-нибудь всадника из кавалькады, вырвавшегося вперед собак.

— А, это ты, — промолвила она.

Тут, естественно, не могло быть двух мнений, и я подтвердил ее слова, вежливо пожелав ей доброго утра и жизнерадостно улыбнувшись, — может быть, не так уж и жизнерадостно, потому что вид у нее был устрашающий. Она была как раскаленная сковородка.

— Надеюсь, ты понимаешь, — сказала она, — что после твоего вчерашнего подлого поведения я с тобой не разговариваю.

— Вот как? — промямлил я.

— Именно так. Я поливаю тебя немым презрением. Что это ты держишь в руке?

— Длинные розы. Для вас.

Она хмыкнула.

— Подумаешь, длинные розы! Длинных роз мало, чтобы я изменила свое мнение о тебе как о жалком трусе и размазне и позоре благородного семейства. Твои предки сражались в крестовых походах, их имя часто упоминалось в военных донесениях, а ты жмешься, как посоленная устрица, при мысли о том, чтобы выступить в роли Санта-Клауса перед милыми детками, которые и мухи не обидят. Этого довольно, чтобы родная тетя отвернула лицо к стене и махнула на все рукой. Но может быть, — добавила она, на минуту смягчившись, — ты явился сюда сообщить, что передумал?

— Боюсь, что нет, пожилая родственница.

— Тогда убирайся и по пути домой постарайся, если сумеешь, попасть под колеса автобуса. И хорошо бы мне присутствовать при этом и услышать, как ты лопнешь.

Было ясно, что нечего медлить, пора переходить к делу.

— Тетя Далия, — произнес я, — в ваших руках счастье и радость целой человеческой жизни.

— Если твоей, то и слышать ничего не желаю.

— Нет, не моей. Родди Глоссопа. Примите участие в плане, или заговоре, который у меня в голове, и Родди запрыгает от счастья по своей клинике, точно барашек весенним днем.

Тетя Далия вздохнула и посмотрела на меня с подозрением.

— Который час? — спросила она.

Я взглянул на часы:

— Без четверти одиннадцать. А что?

— Просто я подумала, что напиваться в такой час слишком рано, даже для тебя.

— Да я и не думал напиваться.

— Не знаю. Разговариваешь ты, как пьяный. У тебя есть при себе кусок мела?

Я ответил возмущенно:

— Нет, конечно. По-вашему, я всегда должен носить мел в кармане? Зачем он вам?

— Я хотела провести черту по полу и посмотреть, сможешь ли ты по ней пройти. Потому что я все больше убеждаюсь, что ты с утра залился по самые глаза. Скажи: «Шел Сол по шоссе».

Я сказал.

— Скажи: «На складе Скотта стоят сосуды со сладким соусом».

Я и это испытание выдержал.

— Ну, не знаю, — пожимает она плечами, — похоже, ты не более пьян, чем обычно. Но что ты тут такое плел насчет счастья и радости старины Глоссопа?

— На этот вопрос я могу вам дать исчерпывающий ответ. Начну с того, что вчера я услышал от Дживса одну историю, которая потрясла меня до глубины души. Нет, — поспешил я ее успокоить, — не про юношу из Калькутты. Она касается сердечных дел Родди. Вообще-то это длинная история, но я изложу ее в самом кратком, сжатом виде. И перед тем как начну рассказывать, хочу предупредить, что в правдивости ее вы можете не сомневаться, любое сообщение Дживса — это верняк, будто получено прямо от кота, проживающего в конюшне. И более того, в данном случае еще имеется подтверждение от мистера Добсона, глоссопского лакея. Вам знакома Мертл, леди Чаффнел?

— Да, я ее знаю.

— Они с Родди помолвлены.

— Слыхала.

— Они нежно любят друг друга.

— Ну и что?

— Сейчас объясню. Она решительно и бесповоротно отказывается пройти с ним об руку по центральному проходу в церкви, до тех пор пока его дочь Гонория не выйдет замуж.

Я ожидал, что при этом известии тетя Далия разинет рот от изумления. Так и произошло. Впервые ее вид показывал, что она не считает мои слова бредом тяжелобольного. Она всегда хорошо относилась к Р. Глоссопу и теперь была сражена известием, что он прочно и по самые уши сидит в луже. Не то чтобы она побелела с лица, нет, конечно, после того как она столько лет при любой погоде скакала по полям и лугам за собачьей сворой, это просто невозможно, но она шумно фыркнула, и вообще очевидно было, что она очень расстроилась.

— Бог ты мой! Это правда?

— Дживсу известно все досконально.

— Он что, знает вообще все?

— Да, наверно. На самом-то деле мамашу Чаффнел можно понять. Если бы, например, вы были новобрачной, согласились бы вы, чтобы в вашем гнездышке вместе с вами постоянно обитала Гонория?

— Нет, не согласилась бы.

— Вот то-то и оно. Так что, само собой, друзья и доброжелатели Родди должны предпринять шаги для того, чтобы выдать ее замуж. И тут мы подходим к главному. У меня есть план.

— Держу пари, что никуда не годный.

— Наоборот, блестящий. Меня осенило вчера вечером, когда вы рассказывали, что Блэр Эглстоун влюблен в Гонорию. На это обстоятельство я и возлагаю надежды.

— Иначе говоря, ты намерен выдать ее за Эглстоуна и таким образом от нее избавиться?

— Совершенно верно.

— Ничего не выйдет. Я же объяснила тебе, что он слишком робок, чтобы сделать предложение. У него не хватит духу даже рот открыть.

— Его надо на это подтолкнуть.

— И кто же его подтолкнет?

— Я. С вашей помощью.

Она в очередной раз задержала на мне пристальный взгляд, по-видимому, спрашивая себя, не насосался ли ее любимый племянник с утра пораньше соком виноградной лозы. Опасаясь новых скороговорок и проверок, я поспешил с разъяснениями:

— Мысль у меня такая. Я принимаюсь бешено ухаживать за Гонорией. Кормлю ее обедами и ужинами. Вожу в театры и ночные клубы. Преследую повсюду, как фамильное привидение, и липну к ней, точно пористый пластырь.

На этом месте мне послышалось, будто тетка пробормотала: «Бедная девушка!» — но я пренебрег помехой и продолжал:

— А вы между тем… Вы ведь будете иногда видеться с Эглстоуном?

— Я вижусь с ним ежедневно. Он приносит мне последние известия о своих взглядах на современных девушек.

— Значит, дело в шляпе. Он ведь уже открыл вам, вы говорили, душу и сообщил, что испытывает к Гонории более чем теплые и далеко не просто дружественные чувства, поэтому вам будет легче легкого навести разговор на эту тему. Вы по-матерински предостерегаете его, что он будет последним глупцом, если продолжит свою линию непризнания и допустит, чтобы тайна, как червь в бутоне, румянец на щеках его точила — это одно из Дживсовых выражений; по-моему, звучит неплохо, — и подчеркиваете, что ему следует набраться храбрости и немедленно заграбастать девушку, пока не перекрыт доступ: вам известно, что ваш племянник Бертрам обстреливает ее из тяжелых орудий и они могут в любой момент ударить по рукам. Пустите в ход побольше красноречия, и, по-моему, он не сможет не поддаться влиянию. Мы и оглянуться не успеем, как он бросится к ногам своей избранницы, чтобы излить накипевшие чувства.

— А если она не захочет с ним обручиться?

— Вздор. Она даже со мной один раз обручилась.

Тетя Далия задумалась и, как говорится, погрузилась в молчание.

— Н-не знаю, — произнесла она наконец. — Возможно, тут что-то есть.

— Есть-есть. Самое оно.

— Да, пожалуй, ты прав. Дживс — это великий ум.

— А Дживс-то тут при чем?

— Разве это не он придумал?

Я гордо выпрямился, что не так-то просто сделать, сидя в кресле. Мне решительно не нравится такое положение вещей: стоит мне высказать какую-нибудь ценную мысль, и все, как один, решают, что она принадлежит Дживсу.

— Этот сюжетный ход измыслил лично я.

— Ну что ж, он не так-то плох. Я много раз говорила, что у тебя в мозгу бывают просветления.

— И вы согласны принять участие и сыграть свою роль?

— С удовольствием.

— Отлично. Можно я от вас позвоню? Хочу пригласить Гонорию Глоссоп пообедать.