– Вот и я! – весело крикнула она.

– Здрассь, – отвечал Фердинанд, криво улыбаясь.

Она окаменела. Откуда ей было знать, что все это вызвала злосчастная встреча с Парслоу? Естественно, она решила, что он ее разлюбил. Если бы он вел себя так раньше, она бы отнесла это на счет обалдуйства, но письма заверили ее, что здесь он идет от успеха к успеху.

– Я получила ваши письма, – сказала она, стараясь не сдаваться.

– Так я и думал, – отрешенно ответил он.

– Насколько я понимаю, вы творите чудеса.

– Да.

Они помолчали.

– Как доехали? – спросил он.

– Хорошо, – сказала Барбара.

Тон ее был холоден, сама она кипела от ярости. Теперь она все поняла. За десять дней его любовь исчезла. Он встретил другую девушку. Известно, как расторопен Амур на курортах, да еще летом. Зачем она его отпустила? Сожаления быстро сменились гневом, она заледенела, и Фердинанд, уже собравшийся поведать ей о своей беде, спрятался в раковину. По пути в отель он сказал, что день солнечный, с чем Барбара согласилась. Потом он сообщил, что на море красиво, а она согласилась и с этим. Он выразил надежду, что дождя не будет; она не возразила. И они надолго замолчали.

– Как тут мой дядя? – наконец спросила она.

Я забыл упомянуть, что кошкоглад приходился братом Барбариной матери.

– Дядя?

– Его фамилия Татл. Вы с ним встречались?

– Ну как же! Мы часто виделись. К нему приехал молодой человек, – прибавил Фердинанд, вспомнив свои беды, – некий Парслоу.

– Джордж Парслоу здесь? Как приятно!

– Вы с ним знакомы? – глухо спросил Фердинанд.

«Вот она, жизнь, – подумал он. – Только зазеваешься, только размечтаешься – бац! Джордж Парслоу».

– Конечно, – отвечала Барбара. – А вот и он.

Они как раз подъехали к отелю, на ступенях которого красовался ненавистный пришелец. Помраченному взору Фердинанда он напомнил греческого бога, и комплекс вырос до небес. Как можно состязаться в игре или в любви с этим киноактером и чемпионом?

– Джо-о-ордж! – воскликнула Барбара. – Привет.

– Привет, Барби!

Они оживленно заговорили. Ощутив, что он лишний, Фердинанд тихо ушел.

Парслоу обедал за одним столиком с дядей, а потом пошел с Барбарой в сад. Фердинанд провел час в бильярдной и удалился к себе. Даже лунный свет, игравший на кружке, не утешил его душу. Какое-то время он тренировался, загоняя мяч коротким ударом в гуттаперчевый стаканчик, потом лег, и сон его был тревожен.

Барбара проснулась поздно и позавтракала в номере. Спустившись вниз к полудню, она увидела, что никого нет. Обычно в такую погоду хотя бы часть приезжих закрывает окна и обсуждает в холле перспективы джутовой промышленности. Однако сейчас здесь сидел только старичок лет за восемьдесят со слуховой трубкой.

– Доброе утро, – сказала она, поскольку их вчера познакомили.

– Что? – переспросил он, ставя трубку в боевую позицию.

– Я сказала: «Доброе утро».

– А! Да, утро хорошее, очень хорошее. Если бы ровно в полдень мне не приносили молоко с булочкой, я был бы среди зрителей. Вот где я был бы, на поле. Сижу, жду булочку.

Тут ее принесли, и он, отставив орудие слуха, принялся за свой полдник.

– Смотрел бы матч, – заметил он.

– Какой матч?

Старичок углубился в молоко.

– Какой матч? – снова спросила Барбара.

– Что?

– Како-ой матч?!!

Старичок чуть не подавился булочкой.

– Собьет с него спесь, – сказал он.

– С кого?

– Да-да.

– С кого надо сбить спесь?

– А! С этого Диббла. Важный такой, надменный. Я-то заметил сразу, но никто слушать не хотел. Попомните мои слова, говорил я, он еще себя покажет. Надо его проучить. Ваш дядюшка вызвал Парслоу и подстроил матч. Диббл, – старичок закашлялся и отхлебнул молока, – Диббл не знает, что Парслоу – прекрасный игрок.

– Что? – вскричала Барбара.

Мир потемнел перед ней. Сквозь темный туман видела она старого негра, который пьет черное молоко. Теперь она все поняла, и сердце ее рванулось к несчастному.

– Спесь собьет, – бормотал старичок, и Барбара испытала к нему острое отвращение. Но Бог с ним, надо что-то делать. А что? Неизвестно.

– Ой! – закричала она в отчаянии.

– А? – отозвался старичок, берясь за трубку. Но Барбара уже ушла.

До поля она добежала быстро. У клуба она встретила супомешателя с клюшкой. Что-то подсказало ей, что на такое зрелище надо посмотреть, но она смотреть не стала. По-видимому, матч начался после завтрака и теперь достиг второй половины. Сбежав вниз по холму, она заметила вдалеке стайку зрителей и направилась к ним, но они исчезли, а она увидела Фердинанда, продвигавшегося к следующей подставке. Увидела она и дядю.

– Ну, как они? – задыхаясь, спросила она.

Мистер Татл был невесел. По-видимому, все шло не совсем так, как он хотел.

– У пятнадцатой – неплохо.

– Неплохо?

– Да. По-видимому, юный Парслоу не слишком хорош у лунки. Он делает короткий удар, как овца с глистами.

Из этих замечаний вы кое-что поняли, но я объясню еще. «Этого мало», – скажете вы, узнав об ошибках Парслоу, и будете правы. Была и другая причина: с самого начала Фердинанд играл блистательно. Никогда еще не делал он таких ударов и таких подсечек.

Что до ударов, обычно ему мешали скованность и преувеличенная осторожность. Что до подсечек, он редко достигал искомой точности, поскольку мотал головой, словно лев в джунглях, прямо перед тем, как клюшка касалась мяча. Сегодня им овладела беспечная свобода. Он сам удивлялся, но не радовался. Холодность Барбары и ее обращение с Парслоу довели его до состояния, в котором не радует ничто. И вдруг он понял, почему так хорошо играет. Именно потому, что нет волнения и восторга. Можно сказать, с горя.

Как многие посредственные игроки, он слишком много думал. Он штудировал ученые труды и держал в уме все возможные ошибки. Он помнил, от чего предостерегают Тэйлор, Вардон, Рэй или Брейд. В результате он мешкал и топтался, пока стыд не побуждал его к действию, а потом совершал известные ему ошибки. Скажем, он резко поднимал голову, как на таблице, прилагаемой к списку «Обычные ошибки начинающих». Сегодня, с разбитым сердцем, он вообще не думал, а потому играл рассеянно, беспечно – и очень хорошо.

Джордж немного устал. Ему сказали, что этот Диббл никуда не годится, а он побеждал буквально на каждом шагу. Да, один раз ему пришлось сделать шесть ударов, другой семь, но это ничего не меняло. Гордому Парслоу удавалось только держаться на уровне.

Однако играл он хорошо и выиграл бы следующую лунку, если бы не то, что ему не давался короткий удар. Из-за того же свойства он сыграл вничью на семнадцатой, достигнув газона только с четвертого удара. Но потом Фердинанд загнал мяч с дистанции в семь ярдов, совершив пять ударов за раунд.

Барбара смотрела на них, и сердце ее быстро билось. Она подходила все ближе, словно ее притягивал магнит. Фердинанд готовился к удару. Она затаила дыхание, затаил и он. Затаили и зрители, не говоря о Парслоу. Настал важнейший миг – и кончился тем, что мяч пролетел всего тридцать ярдов. Фердинанд ударил по нему сверху.

Джордж Парслоу улыбнулся. Теперь, думал он, он сделает удар из ударов. С бесконечной осторожностью занес он клюшку…

– Интересно… – произнес звонкий девичий голос. Парслоу застыл на месте. Клюшка опустилась. Мяч откатился в густую траву.

– Простите? – сказал Парслоу.

– Это вы простите! – сказала Барбара. – Я вам помешала.

– Да, немного. Самую чуточку. Но вам что-то интересно. Что именно?

– Мне интересно, – отвечала она, – почему клюшка называется клюшкой.

Парслоу судорожно сглотнул раза два. Кроме того, он заморгал.

– Боюсь, прямо так и не скажешь, – ответил он, – но я посмотрю в энциклопедии при малейшей возможности.

– Спасибо вам большое!

– Не за что. Рад служить. Если вы соберетесь спросить, почему газон называется газоном, я отвечу: «Потому что на нем растет трава».