— Вместо толп у меня теперь есть один человек. Вместо чудес, возможно, есть понимание. Вместо трагедии… ну, этого есть немного. Ведь крушение твоего самолета — трагическое событие, или ты бы так не сказал?

Снова повисла тишина. Ну вот, опять зашла речь о крушении. Зачем он сказал это?

— Некоторые из нас опробовали роль Мессии, — произнес он. — И никто не был успешен на этом поприще. Толпы, чудеса, самоубийства, убийства. Большинство прекратили работу. Полагаю, все прекратили. Мы никогда и представить себе не могли, что настолько простые идеи встретят такое отчаянное сопротивление.

— Сопротивление против чего? О каких идеях речь?

— Помнишь ли ты, что сказала Сабрина? «Ты — совершенное проявление совершенной Любви».

Я кивнул.

— Ну вот.

— Да. Здесь я чувствую себя исцеленным, как она и сказала. Боли нет, увечий нет, мышление ясное. Но там, в больнице… что-то случилось. Крушение самолета?

Никто не мешает нашей беседе. Клиентов нет. Никто не хочет покататься на самолете этим ранним утром.

— Почему это произошло с тобой, Ричард? — спросил Дон. — Неужели ты веришь, что твоя авария «случилась» из-за того, что ты не управлял ситуацией?

И ни слова о его собственной жизни, о том, что произошло тогда с ним, о том, кто он есть сейчас.

— Вот скажи, — продолжил он, — мне любопытно. Почему ты считаешь, что разбил свой самолет?

— Ничего я не разбивал! А мне твердят, что я зацепился за провода! Но я их не видел, Дон!

— Вот и объяснение. Ты — хозяин ситуации, когда все складывается хорошо, и ты становишься жертвой, когда теряешь контроль.

Да он меня просто дразнит.

— Я не видел… — Любой другой назвал бы его чокнутым, только не я.

— Тогда, интересно, зачем ты убедил всех, что ты разбил самолет?

Я решил не быть жертвой даже в том случае, если я ею являюсь.

— Впервые… впервые, Дон, мне пришлось… бороться за свою жизнь. Никогда прежде у меня не было такой потребности.

— А теперь есть. И ты знаешь, что одержишь победу.

Его уверенность вызвала у меня улыбку.

— Здесь, в этом месте, я и сам так сказал бы. В этом сне я уже победил. А на другой стороне случилось нечто… Я не уверен.

«Неужели этот мир разделен на разные стороны? — подумал я. — На этой стороне со мной все в порядке. На смертной стороне… я могу умереть?»

— Нет никаких разных сторон, — сказал он. — Ты прав. С одной стороны сон, и то же самое с другой. Есть некие верования. Здесь ты веришь, что с тобой все хорошо, там ты веришь, что борешься за свою жизнь. А что, если ты не справишься?

— Несомненно, справлюсь. Я… я уже совершенен, здесь и сейчас.

— Отлично сказано.

— Ничто, никогда не может причинить нам вреда, верно?

Он улыбнулся:

— Люди то и дело умирают.

— Но вреда нет. После смерти они приходят сюда или в похожее место — и они снова совершенны.

— Конечно, — ответил Дон, — если хотят. Смерть — это конец, таково общераспространенное верование. — Он нахмурился. — Ты никогда не бывал в больнице. Не имел никаких дел с врачами. И вот вдруг они входят в твою жизнь. И как же ты отреагируешь на их появление в твоей жизни — что будешь делать вместе с ними? Жить день за днем, выкарабкиваясь из иллюзии увечья обратно к вере в того, каким ты всегда себя считал. Еще одно ложное верование. Между тем это твое верование.

— Ты мыслеформа, верно, Дон? Ты — не реальный образ. Ведь все это только сон: и сенокос, и самолеты, и солнечный день?

Он подмигнул мне и поменял направление разговора:

— Не реальный образ… Нет никакого «реального образа». Реальна только Любовь. Я — мыслеформа, как и ты, — Дон слегка улыбнулся. — Мы проживаем свои собственные истории — и ты, и я, — не так ли? Мы даем себе историю, которую считаем достаточно сложной, а затем рано или поздно ее завершаем. И не имеет значения, что думают о ней другие люди, верно? Имеет значение лишь то, что думаем о себе мы сами.

Его слова застали меня врасплох.

— Нет реального образа? И реальности не существует даже в качестве мыслеформ?

— Все, что есть в этом месте, — тоже верования. Я могу их изменить, и ты можешь их изменить, когда захочешь. Этот луг и самолеты — здесь ты можешь трансформировать их, как тебе угодно. А вот на Земле подобные преобразования даются тебе сложнее. Ты убежден, что на Земле перемены требуют времени.

Он поднял травинку и оставил ее висеть в воздухе. Я знал, что здесь смогу сделать то же самое.

— Что для тебя истина, Ричард? Каковы твои наивысшие верования?

В этом месте, родившемся в результате того, что я вплотную подошел к смерти, мне легко разобраться, во что я хочу верить. И эти верования не безупречны, но для меня они уже являются серьезным шагом вперед.

— Всякий раз, когда мы думаем, что получили увечье, исцелиться следует прежде всего в своем сознании, — сказал я. — События нашей жизни зависят от того, какие идеи мы удерживаем в сознании — именно они определяют достающиеся нам испытания и дары.

— События, кажущиеся нам ужасными, необходимы для обучения, — продолжил я. — Чужие приключения вдохновляют нас, наши приключения вдохновляют других. Мы никогда не расстаемся, и нас никогда не покидает Любовь.

— Таково верование, которому я научился у тебя, Дон: ни одна смертная жизнь не истинна. Это все плоды воображения — видимость, Иллюзии. Мы сами являемся сценаристами, режиссерами и актерами своих жизненных постановок. Вымысел.

Последние слова увлекли меня прочь — я увидел образ своего бессознательного тела в больничной палате на Земле. По правую руку от меня располагается мир милых моему сердцу смертных людей, а по левую — посмертный скошенный луг. А единственной реальностью остается Любовь — ни образов, ни снов, лишь только Она.

С самого начала я не думал, что все это сон. Я летел на самолете. Потом нечто произошло, вслед за чем со мной случилось затмение и я попал в ту небесную комнату, а затем оказался здесь, чтобы переговорить с Шимодой. Как все это могло случиться? Как я оказался в больнице, если за миг до этого Пафф — целая и невредимая — летела в каком-то дюйме над землей?

У меня были ярчайшие воспоминания о произошедшем. Разве всю мою жизнь память не служила мне верой и правдой? Мой аэроплан был уже практически на земле. И там не было никаких проводов! Ничего не могло случиться. Но если ничего не случилось, почему тогда я очнулся в больнице? Ничего не могло произойти — ведь я так ясно и отчетливо помню, как мы летим над самой травой.

— Помнишь, что ты сказал мне? — прервал мои мысли Шимода. — Иллюзии — это то, что нам кажется. Они не реальны. Теперь ты думаешь, что твои воспоминания реальны, однако в этом мире ничто не реально!

— Но как отличить реальность? — Мне вспомнились наши полеты. Это было не сорок лет назад, это было прямо сейчас. Ласковый солнечный свет, наши самолеты, скошенный луг. — Ты хочешь сказать, что этот мир и мы сами, летающие над городками Америки и катающие пассажиров, — все это не реально?

— Ничуть.

Мой предыдущий сон был о больнице. А теперь я уже не опутан медицинскими трубками — радостный и здоровый, я болтаю со своим другом рядом с его Тревл Эйром и моим Флитом. Так была ли та больница реальной?

— Больница… — произнес он, — это тоже сон. И мы вместе с нашими планами катать пассажиров — сон. Пока он развивается, меняется, пока остается во власти пространства-времени — это сон. Ты ведь не совсем со мной согласен, верно? Ты думаешь, что все это реально — это место, где стоят наши самолеты, — не так ли?

— Дон, еще минуту назад я думал, что лежу в больнице. Затем я моргнул и проснулся здесь, рядом с тобой и нашими аэропланами!

— Так много снов, — улыбнулся он.

Его улыбка меня встряхнула. Что-то было не так.

— Мой самолет. Вот этот… но у меня уже давно нет Флита. Я его продал. Много лет назад.