Хотите ясно представить себе, что есть человечество в 2020-х, закройте глаза и вообразите восьмимиллиардную толпу умирающих со смеху людей. Они заходятся в приступах хохота, валятся на землю, дрыгают ногами. MDR. LOL. PTDR. EXPDR. CMDR [21]. Ах-ха-ха-ха-ха. Давайте визуализируем тонущий «Титаник», на котором место оркестра занял стендап-комик. «Эй, ребята, не знаю, заметили вы или нет, но здесь чертовски влажно, разве нет? Мы не на пароходе, это какой-то Аквабульвар! Не люблю переполняющиеся бассейны! Умереть из-за льда – мечта всех любителей виски!» (Здесь включается заранее записанный смех.)

Обитатели западных стран задались целью превратить мир в бесконечную шутку.

В 1900-м Анри-Луи Бергсон [22] определил смех как несчастный случай: механическое, наложенное на живое. Смех всегда раздается внезапно. Теперь смех – норма, а что сталось со случаем, этим возмутителем спокойствия? К случаю нужно относиться серьезно. Случай – это зевающая девушка и растерявшийся человек, нарушающий юмористический императив праздности, лени и молчания, не скрывающий отчаяния, смущения, неловкости (Луи Си Кей [23], Бланш Гарден [24], Гаспар Пруст [25], затворник, асоциальный тип, крайне застенчивый в реальной жизни: во время съемок фильма об Октаве Гаспар признался ему в отвращении к ежедневному ритму его телеобзоров). Юмор Эдуара Баэра [26] и Бенуа Пульворда [27] был спонтанным, созидательным и неожиданным. Ненаписанный, незапланированный смех, дитя наблюдения за настоящим. Если оно не дается, не стоит делать глупости и строить ему «козью морду». Во вселенной, где бал правят распутство и вольная шутка, порядок нарушает только искренность. Сегодня несчастный случай в системе – это не выстрел из пистолета на концерте [28], а Человек-Который-Не-Смеется. Подрывная деятельность – противопоставлять себя Джокеру. Человек-Который-Страдает? Человек-Который-Сжигает-Газетный-Киоск? Тот, кто ни о ком не говорит плохо Тот, кто во что-то верит, опускается на колени и молится? Он – истинный ренегат, помеха коллектив ному хохоту.

4

Вернувшись из России после пожара в Храме Христа Спасителя, Октав нанялся в Figaro Magazine, писать для литературных страниц. Его антирекламный памфлет имел некоторый успех, его имя все еще было в цене, хоть и пугало рекламодателей. Кремль приписал авторство московского инцидента исламистам, что позволило русской армии сбросить бомбы на несколько мусульманских стран и не слишком старательно искать истинных виновных. В 1993 году Октава посадили в тюрьму за соучастие в хулиганском нападении в Майами, но его никогда не подозревали в московской катастрофе 2005 года. Октав слишком трусливый «террорист», чтобы брать на себя ответственность за чужие злодеяния [29].

Фильмы о приключениях Паранго сделали из него символ циничного отщепенца родом из прошлого века. Даже Ломпаль [30] упомянул его в одном из своих треков – PalPal (9 миллионов просмотров на YouTube):

Именно плохая репутация заставила Франсуазу Башло, шефиню France Publique, предложить ему 4 сентября 2014 года место ведущего рубрики «Картбланш», завершающей утренний эфир, в которой артистам каждый четверг давали три минуты на свободное самовыражение. Просуществовала она недолго. Бессмысленно уточнять, что результат варьировался от гениального до жалкого. Со времен работы в Le Figaro Октав был зачислен в правые анархисты, и ему пришла в голову идея написать «похвальное слово» опусу Валери Триервейлер «Благодарю за этот миг» [32], появившемуся однажды утром на прилавках книжных магазинов. Гостем утреннего эфира стал Анри Гено [33], политическое перо пламенеющего стиля, апостол Нации, писавший речи для Николя Саркози. Вот подлинный текст литературного анализа «Благодарю за этот миг». Мы воспроизводим его здесь, потому что он странным образом оправдывает проект книги, которую вы сейчас читаете. Его можно даже считать предупреждением, призванным освободить этот роман от всякого намека на предательство. Никогда еще работник не предупреждал нанимателя о своих намерениях так честно.

4 сентября 2014 года.

Автобиографический жанр – давняя и долгая французская традиция, восходящая к «Опытам» Монтеня, писавшего в конце XVI века: «Содержание моей книги – я сам». Откровение Валери Триервейлер вписывается в славную национальную традицию. Эту книгу можно считать исповедью, которая укладывается в знаменитый проект Жан-Жака Руссо, написавшего в 1767 году: «Я хочу показать своим собратьям одного человека во всей правде его природы, – и этим человеком буду я. Я один. Я знаю свое сердце и знаю людей». Мадам Триервейлер несколько отклоняется от руссоистского плана, описывая не себя. Напомню между делом, что «Исповедь» Руссо увидела свет только после его смерти. Сочинять исповедь и публиковать ее при жизни вошло в практику сравнительно недавно: первой это сделала Жорж Санд, в 1855-м, отдав издателю «Историю моей жизни», где она повествовала о романах с Альфредом де Мюссе и Фредериком Шопеном. В двадцатом веке по ее стопам пошли многие женщины: сначала Колетт [34], потом Симона де Бовуар [35], Натали Саррот [36], Маргерит Дюрас [37] и другие.

К концу XX – началу XXI века ритм ускорился. Анни Эрно [38], Кристин Анго [39], Камилла Лоран [40] (и другие) сделали достоянием широкого круга читателей литературное движение, которое окрестили «автофикшн». Многие «писаки» отточили свой стиль, доведя его до язвительно-непристойного. Они тщатся преодолеть с помощью своих творений муки любви, совместной жизни и разлуки. Исповедь позволяет дать выход чувствам, порожденным тяжкими моральными и физическими травмами: изнасилованиями, инцестом и чтением Вирджинии Вулф [41]. Флобер говорил: «Госпожа Бовари – это я». Самовымысел получается, когда мадам Бовари становится автором «Госпожи Бовари». Улавливаете ход моих мыслей, Анри Гено? Я делюсь с вами постулатами курса французской словесности!

Литературный эксгибиционизм – суть терапия и жестокость в одном флаконе. В «Благодарю за этот миг» сцена самоубийства в ванной с помощью антидепрессантов раскрывает замысел автора, ведь мадам Триелвейлер расстается с жизнью в той же ванной, где несколькими неделями ранее советник главы государства по связям с общественностью Клод Серийон под предлогом срочного совещания пытался уединиться с президентом. Убивает не адюльтер, а власть. Книга разоблачает не Франсуа Олланда, а несъедобную жизнь политиков в демократии, которая приобрела популярность благодаря СМИ. С этим, я уверен, Анри Гено согласен.