Клюев любит укороченные слова, как будто возвращаясь к какому-то очень древнему образцу (бель, зыбь, дремь, темь, синь, стыть, сырь).

Только голоса у этой тройки разные: у Клюева — старообрядческий причет, у Клычкова — елейный, у Орешина — буйный тенорок.

К оживлению кулацких тенденций в поэзии сегодняшнего дня надо отнестись с большим вниманием, проводя линию беспощадной критики и разоблачения.

Одновременно необходимо внимательно взращивать ростки подлинно крестьянской революционной поэзии. Той поэзии, которая радостно поет новые песни, песни перерождения деревни, для которой, по выражению поэта Исаковского, «все напевней шумит полей родных простор», потому что «в каждой маленькой деревне» теперь утверждается «московский кругозор».

1928–1930.

РОССЕЯНСКИЙ «ЭПОС»

Идя по Воздвиженке и дойдя до универсального магазина МСПО, обратите внимание на фронтон этого здания. Эта постройка принадлежала в дореволюционное время офицерскому вольно-экономическому обществу. На двух колоннах, отграничивающих вход, стоят фигуры стрельцов в полном облачении, да еще вдобавок и со щитами. Одним словом второсортный «русский стиль».

Минул Октябрь. Офицерское общество превратилось в обширный базар МСПО, а чья-то заботливая «революционизирующая» рука на щиты стрельцов прикрепила искупающие звезды. Немудрящая голова приноровителя конечно не сознает, что, хоть и в домовом масштабе, вместо чаемой революционности получилась издевательская пошлятина.

Книги работают не в домовом масштабе, а во всесоюзном. Красные звезды, наляпанные на стрельцовый, кондовый россеянский характер текста— массовая отрава. Штампование революционной сюжетики сусальным русским стилем кустарного производства является опасным переводом классового сознания читателя на рельсы тянущего в прошлое русофильства. Это демонстрация неизменности «народного духа», пребывающего от века и во веки веков.

Если россеянство, перерастающее в кулацкую агитацию, вообще является опаснейшей точкой нашего литературного правого фронта (апологетика прошлого, Руси, неприятие современности, ненависть к городу и промышленности, мистическая религиозность, преклонение пред «святой» природой; тоска и грусть, левитановские пейзажики, «окрыленность» души, кликушеская «бесхитростность», категорически настаивающая на хлебании щей лаптем, и прочее, и прочее), — подкрашивающееся россеянство, «краснозвездное», хитро желающее убить содержание традиционной «народной» формой, заслуживает того, чтобы быть особо отмеченным.

Ярким примером такой тенденции являются поэмы П. Орешина (книга «Родник» 1927 г.).

Поглядишь на названия— и доверчиво умилишься солидному запасу революционности: «Вера Засулич», «Селькор Цыганок», «Деревенская ячейка» и т. п.

И устремляется современный малоквалифицированный читатель, очень падкий на поэтическое оформление революции, в дебри орешинских рифмованных строчек, и…

Принцип Орешина прост. Ведь неплохо жила столь любимая им Русь. А на Руси исстари велось, что знаменательные события выливались, с одной стороны, в былины, с другой— в исторические песни. И прославлены таким старорусским надежным образом «и взятие Казани и Астрахани плен», возвеличен «царь-батюшка» Иоанн Васильевич Грозный. Орешину невдомек (вернее — очень вдомек), что пресловутая «народная» поэзия отнюдь не является плодом творчества «народа» в целом, а исходит от определенных социальных групп и отражает последние как по форме, так и по содержанию, и что в частности историческая песня, в плане которой сделана «Вера Засулич», корнями в основном восходит к царю, боярству и его клевретам. Орешин же с хитростью русского «божьего человека» желает повернуть историю вспять и средневековым, феодальным ладом воспеть революцию. Трудная задача превращать С.С.С.Р. в Р.У.С.Ь.

Все мы помним по старой школьной зубрежке князя Владимира— «Владимира Красное Солнышко», — а вот из Веры Засулич можно сделать «Свет-зарю Веру Ивановну», из книжки Орешина узнаем впервые, а заодно уж и героическая фигура Нечаева превращается в «Свет-Сереженьку Нечаева», революционеры — в «витязей».

Прочтя нижеприведенные строки, легко можно убедиться в том, что сама форма может быть активно реакционной, поскольку она ведет читательский мозг к ассоциациям классово-чуждым, враждебным:

— и т. д.

Вы слышите, как поет баян-дружинник Орешин славу княгине Вере Ивановне…Засулич?

А для возвеличения революционных дел (это конечно ошибка: на самом деле — ратных дел) будут устроены ни дать, ни взять поминальные трапезы:

Если Вера Засулич беспокоится о судьбе Нечаева, то это немедленно превращается в готовый сусальный штамп — «Не идет, не едет суженый».

Напряженная подпольная работа молниеносно трансформируется и наряжается в сермягу христорадной «работушки» (завороженное старой Русью ухо Орешина конечно не улавливает разницы между «работой» и «работушкой»; ему, естественно, покровительственно медлительная «работушка» ближе). Веру Засулич «не любовь свела с кудрявичем» (это Нечаев-то), который упорно фонетически ассоциируется в контексте всей вещи с «царевичем», а

Упоенность прелестями старины приводит нашего «революционера» к наивно анекдотическому объяснению крупнейших исторических событий (ведь главное — просто на старый лад построиться!). По Орешину выходит, что подготовка покушения на Александра II вызвана просто тем, что уж больно обидно было подпольным «кудрявичам», что царь не по чину назывался «освободителем». Как видите, налицо некий вклад, в историческую науку:

Оставим «Веру Засулич» на том, как она

Оставим, ибо после превращения револьвера в пистолетину — мало ли до чего еще может договориться наш новый архаизатор, новый Шишков (надо надеяться, что в дальнейших произведениях Орешина возродятся тихогромы вместо фортепиано и мокроступы вместо галош, ибо на фортепиано какой-либо другой «свет-Вере Ивановне» играть неудобно, а на тихогромах — куда ни шло).

«Вера Засулич» конечно не исключение. Вот другая поэма — «Васька». Воспользуемся из нее одним примером — обращением к Советской Руси (Руси! — уж это всеобязательно). Ох, и удобна же Русь; с незапамятных времен она молодецкая, а «молодецкая» рифмуется с «советская» — вот и зачин готов: