презрительно фыркнул: он понял, что сердце княгини преисполнено тревоги, а душа — страха. Очевидно, что и она всецело понимала, что ее будущность определена роковой вероятностью скорого и неминуемого низвержения...

Эпизод 2

Всего месяц минул с той поры, как в народе вспыхнуло негодование по поводу безвременной кончины великого князя Василия II Иоанновича. Страх и беспокойство за государство, чья судьба оказалась в руках молодой вдовы и матери-регентши малолетнего государя, всколыхнули умы, взбудоражили душу всех россиян. С презрением и ненавистью отнеслись они к чужеземке, чья принадлежность к ненавистному литовскому роду Глинских за самое себя говорила о постороннем влиянии на государственные и политические взгляды правительницы отдельных его представителей. А восторженное прославление ее добродетелей — боголюбия, справедливости, милости и мудрости — лишь проявлением раболепия придворной московской знати. Управление огромным государством являлось порой не по силам даже сильному мужу. Что говорить о нежной, чувственной женщине, склонности и убеждения которой формировались под влиянием государственных управленцев, плотным кольцом окружавших княжеский престол.

Елена Глинская опиралась на верховную Боярскую Думу, где заседали представители знатнейших российских родов. С первых же дней своего регентства она приблизила к себе двух вельмож. То были хитрый и честолюбивый князь Глинский, родной дядька, назначенный ей еще самим Василием Иоанновичем главным советником, и молодой боярин князь Телепнев-Оболенский, красавец-интриган, сумевший еще при жизни государя снискать сердечное расположение великой княгини. Этим приближением она вызвала вспышку негодования заклятых врагов — бояр Василия Шуйского и Дмитрия Бельского. Первый, потомок суздальских князей, через тернии собственной совести и потоки чужой крови прошел путь от новгородского воеводы до знаменитейшего московского вельможи. Второй, нелюбимый родственник покойного властителя, отличался, как у змеи, спокойным, осторожным, но временами смертельно-жалистым нравом. Оба они отлично понимали, что выдвижение Глинского и Телепнева-Оболенского главными законодателями Думы лишало и Шуйского, и Бельского права на управление государственными делами и еще дальше отстраняло от великокняжеского престола.

Об этом их тайном мечтаньи Елена Глинская ведала с любезного увещевания Михаила Львовича. Великая княгиня, подстрекаемая кознями Шуйского и Бельского еще задолго до смерти правителя, понимала, что претворение их замысла грозит ей низвержением. Поэтому без сопротивления утвердила своего дядьку в должности наставника княжича Иоанна IV. Михаил Глинский сам был заинтересован в том, чтобы крепко ухватиться за рычаги государственного управления. Он считал, что если Глинским удастся сохранить в своих руках власть до совершеннолетия Иоанна IV и венчания его на царство, тогда ни Шуйскому, ни Бельскому уже никогда не дотянуться до державного скипетра.

За день до очередного заседания Боярской Думы, на котором великая княгиня обещала дядьке объявить о его назначении на должность наставника, Елена поставила ему безоговорочный ультиматум:

— Полагаю, князь, что конюший боярин Иван Телепнев-Оболенский также заслуживает доверия нашего государя Ивана Васильевича. Посему ему надлежит быть в полном согласии с тобой, чтоб справедливо управлять сим государством, и вместе с тобой быть в оном мне надежной опорой.

— Опомнись, государыня! — возмущенно воскликнул князь Глинский. — Его выдвижение породит множество нелестных суждений в Думе и народе.

— Не страшно! — с твердой решимостью перебила его великая княгиня. — Я не желаю иметь подле себя Шуйского, либо Вельского — они наши враги, сам понимаешь. А князь Телепнев-Оболенский мил мне... и моему сыну-государю Иоанну Васильевичу. Потому быть ему тебе помощником.

Князь Глинский не стал боле упорствовать. Втайне он понимал, что влюбленную женщину невозможно образумить, предостеречь от роковых ошибок. Хотя в дворянской среде все более настойчиво звучали упреки в адрес великой княгини по поводу ее кощунственного отношения к памяти покойного мужа: ведь даже доставление панихидных свечей и слушание церковных молебен она осуществляла в обществе своего сердечного избранника! Михаил Львович подозревал князя Телепнева-Оболенского в далеко не враждебном отношении к семейству Шуйских и Вельских, замечал его в проявлении дружелюбия к врагам престола и сильнее убеждался, что фаворит-красавиц ведет двойную игру — на случай поражения одного из враждующих лагерей.

Подозрения старого боярина оправдались неделю спустя после торжественного собрания духовенства, вельмож и народа в храме Успенском, где митрополит Московский благословил державного младенца Иоанна IV властвовать над всея Русью. Василий Шуйский устами князя Телепнева-Оболенского просил великую княгиню смилостивиться и освободить из темницы двоюродного брата Андрея Шуйского, осужденного за ослушание еще покойным государем. Елена Глинская не устояла перед обаянием фаворита и уступила мольбам Василия Шуйского:

— Твои уста не могут лгать, — и прильнула губами к шее князя-херувима.

На сей раз князь Глинский не смог сдержать своего возмущения и заявил венценосной племяннице, что конюший боярин пользуется ее сердечной привязанностью, чтобы потакать намерениям врагов престола.

— Это ложь! — гневно вскричала Елена Глинская и так резко поднялась с кушетки, что едва не опрокинула на пол ручного бурого медвежонка, которым до сих пор забавлялась. — Князь Телепнев всей душой и сердцем предан государю нашему Иоанну Васильевичу. Гнусно обвинять честного вельможу в измене престолонаследнику!

— Он предан своему честолюбию! — повысил голос первый советник.

— Не смей так глаголить, князь! Я целиком доверяюсь ему, и, оскорбляя его, ты оскорбляешь меня! Поберегись: я не потерплю оного отношения к себе даже родственника!

По доносам своих шпионов, князь Глинский прознал о замысле Василия Шуйского: руками своего брата этот коварный тщеславец намеревался загрести жар — совершить дворцовый переворот. Ситуация окончательно прояснилась с визитом к первому советнику князя Бориса Горбатого, московского вельможи и члена Боярской Думы. Он-то и поведал о намерении Андрея Шуйского изменить государю и возвести на великокняжеский престол Юрия Дмитровского — старшего дядьку малолетнего княжича Иоанна IV Васильевича.

— Уверял меня и крестился перед иконой Божьей Матери, что князь Дмитровский обещал в благодарность земли и богатство, если я окажу содействие и привлеку к этому делу знатных вельмож, — повторил свои показания Борис Горбатый на заседании Думы, куда были доставлены оба князя-изменника.

— Клевета! — подбородок и губы Андрея Шуйского лихорадочно дрожали. — Я не имел тайных сношений с князем Юрием Дмитровским и не произносил оных крамольных речей!

Василий Шуйский вскочил потный и бледный от волнения:

— Мой брат — изменник! — прохрипел, спасая себя. — Я отрекаюсь от него! Предателю — смерть!

Князь Михаил Глинский усмехнулся и сплюнул, а после заседания верховной Думы шепнул князю Дмитровскому:

— Удаляйся, князь, к себе в Дмитров: там никто не посмеет взглянуть косо, а здесь не миновать тебе беды.

Князь Дмитровский недовольно сдвинул густые брови:

— Я приехал в Москву закрыть глаза своему брату государю. Клялся в неизменной верности своему племяннику. Не преступлю теперь целование к великому крестнику и готов умереть в своей правде.

— Умереть всегда успеешь — старуха не спросит дозволения, а враги