У путеукладчиков как раз не хватало работника, и Дмитрий Янаков принял Каштана в свою бригаду. Смышленый паренек быстро освоил новое для него дело и не уступал в работе взрослым парням.
Между тем два года учебы в школе были пропущены. Неизвестно, как бы сложилась судьба Каштана, если бы не Дмитрий. Бригадир чуть ли не силой заставил поступить паренька в школу рабочей молодежи. Нелегко давалась учеба. После смены, бывало, еле ноги до койки доносил Каштан. Хотелось плюнуть на учебу, вдосталь отоспаться. Но он усилием воли перебарывал это желание, собирал книги и спешил в школу. Учебу штурмовал не усидчивостью — особенно рассиживаться было некогда: бригада путеукладчиков, самая важная бригада на стройке, то и дело оставалась на сверхурочную, — помогала природная сибиряковская сообразительность. Он почти не раскрывал учебников, а на лету схватывал и накрепко запоминал то, что говорили на уроках учителя; в крайнем случае на помощь приходил Дмитрий.
Бежали месяцы, годы. Учеба, общение в бригаде и школе с москвичами, ленинградцами, а теперь строителями железной дороги Березовая — Сыть неузнаваемо преобразили Каштана. Разве что по образному словцу родных краев да по привычке вставать с первыми петухами угадывался в нем бывший сельский житель. Из неуклюжего длинноногого подростка с торчащими вихрами он превратился в рослого, крепкого и ладного парня, красивого особенно, по-сибирски, с продубленным стужей и зноем лицом. Чуть скуласт, нос прям и губы тверды. Шевелюре же его даже девушки завидовали. Такая густая, крупно вьющаяся, с благородным оттенком — каштановая; светлые ореховые глаза в белых ресницах и брови пшеничные.
Нрава он был спокойного, хотя и не мягкого, в суждениях нетороплив; слова его ложились в ряды фраз весомо и крепко, как кирпичи в кладку.
Есть люди, которые ни минуты не могут сидеть без дела, для которых постоянная работа такое же непременное условие бытия, как еда, сон; понятие «отдых» они отождествляют с переменой работы. Таким был Каштан. И над чем бы он ни трудился — и латка на рубахе, и полочка для мыла в тамбуре жилого вагончика, — все делал на удивление ловко и основательно.
Отпуск Каштан проводил в Перезвонах. Собственно, отпуска для него не существовало. От зорьки до зорьки в работе. Изба старая, неумело залатанная женской рукой; и крышу надо перекрыть, и прируб сладить. Умаявшаяся с дочками сорокавосьмилетняя мать выглядела старухой. Она называла сына по имени-отчеству и, когда он перешагивал порог отчего дома и передавал ей пачку денег, кланялась ему в пояс. Четыре сестренки, белоголовые, с белыми бровями и ресницами, смотрели на брата-кормильца с почтением, как на отца. Ох и трудно же было ему расставаться с родными! Но теперь он не мыслил своей жизни без стройки, товарищей, пропахших креозотом шпал…
Дмитрий Янаков, парень толковый, с отличными организаторскими способностями, быстро продвинулся по службе. Его назначили сначала мастером, а потом и прорабом. За бригадира путеукладчиков Дмитрий оставил Каштана, хотя ему в то время едва минуло восемнадцать и он был самым молодым в бригаде. Выдвигая его на бригадирскую должность, Дмитрий привел начальству немало аргументов в пользу Каштана: отличный производственник — это главное; на стройке не на месяц, и не на год, быть может, на всю жизнь; характером тверд, что тоже немаловажно: сумеет постоять за ребят.
И стал Иван Сибиряков, прозванный за буйный каштановый чуб Каштаном, бригадиром.
Позади осталась школа; Каштан, как и многие его сверстники, должен был идти в армию. И вдруг известие: его не призвали в армию как единственного кормильца в семье. Он чувствовал себя чуть ли не дезертиром, потому что служить в армии считал своим непременным долгом.
Дмитрий Янаков, относившийся к Каштану с нежностью старшего брата, частенько захаживал к нему. Зашел и на этот раз, словно почувствовал состояние парня. Успокоил как мог: закон есть закон, послужат другие, тебе, мол, семью кормить надо. И добавил: «Нечего, парень, время терять, готовься к экзаменам, помогу, и поезжай поступать в институт, заочный, конечно». — «Да выдюжу ли?» — усомнился Каштан. «Должен, — ответил Дмитрий. — Между прочим, я тоже не в стационаре учился. Днем слесарем в депо на станции Москва-Сортировочная вкалывал, а вечером — в институт. Как видишь, выдюжил».
К подготовке в вуз Каштан отнесся серьезно, как серьезно, впрочем, относился он к любому делу. Засиживался над учебниками далеко за полночь, оставляя на сон скудные четыре часа. Ему, не считаясь со временем, помогал Дмитрий. Вуз не надо было выбирать — Институт инженеров транспорта, как само собой разумеющееся. Он находился в большом дальневосточном городе.
Труды Каштана и Дмитрия не пропали даром. Абитуриент сдал экзамены блестяще, с единственной четверкой, и стал студентом-заочником.
Дмитрия Янакова, уже главного инженера и парторга, отозвали в Москву, в Высшую партийную школу. Расставаться Каштану было нелегко: несмотря на разницу лет, привязался к нему, как к товарищу.
А потом, как писали тогда газеты, «в глухом сибирском селении Сыть, которому вскоре суждено быть узловой железнодорожной станцией, бригадир монтеров пути Иван Степанович Сибиряков под триумфальный марш оркестра забил костыль из чистого серебра в последнем звене железнодорожной стройки Березовая — Сыть». Есть такая традиция у строителей — в последнее звено новой железной дороги забивать настоящий серебряный костыль.
Полгода назад молодежно-комсомольский поезд перебросили из Сибири на Дальний Восток, на строительство новой железной дороги Дивный — Ардек. Каштан по-прежнему работал бригадиром путеукладчиков. Шел ему двадцать второй год.
…День выдался по-южному жаркий, несмотря на вечную мерзлоту и близкую границу Якутии. Звенела, набрасывалась на все живое мошка. Она сплошь облепляла сетку накомарника. И дышать нечем, и не видно ничего. Небо было будто выжжено солнцем: белое, без голубизны.
Затерянный на Транссибирской магистрали в амурской тайге поселок Дивный принарядился к празднику. А праздник нынче на железнодорожной стройке большой. Называется он так: праздник первого «серебряного звена».
Повсюду флаги, плакаты. Дивный состоял из длинного, с версту, сцепления жилых вагончиков, замерших в тупике. Дивного нет пока ни на одной карте, и здесь не останавливаются поезда. Года два назад сюда приехали три мехколонны, кто-то глянул на волнистые сопки, золотые по осени лиственницы, сбегавшие в долину, говорливую реку с каменистым дном и молвил товарищам: «Диво-то какое…» Так и назвали поселок — Дивный.
Мехколонны, отсыпая земполотно, ушли далеко на север, в Якутию, а обосновавшемуся в Дивном поезду предстояло уложить рельсы, построить новые станции.
На железнодорожной насыпи собралось все население поселка. «ДАЕШЬ БАМ!» — выведены на алом полотнище аршинные буквы. Полотнище укреплено на площадке тепловоза, на поручнях, там же находилась и трибуна с микрофоном. За тепловозом — платформы с пакетами звеньев, готовых для укладки (пакет — штабель звеньев на платформе). На последней платформе горели «серебряные рельсы». Рельсы, конечно, не серебряные, а покрашены обыкновенной алюминиевой краской, но Каштану они казались сейчас прокатанными из чистого серебра. А за платформой высилась символическая дощатая арка, перечеркнутая алой лентой. От этого места начнется железная дорога Дивный — Ардек. За аркой далеко вперед бежала подготовленная для укадки звеньев трасса.
Праздник первого «серебряного звена»… Два больших праздника у путейца: укладка первого звена и через несколько лет — последнего.
Бригада путеукладчиков стояла возле платформы, на которой лежали традиционные «серебряные рельсы». Монтеры все в новеньких, только со склада, спецовках, с новыми, еще в смазке, инструментами в руках. За какой-то час Каштан устал так, будто две смены кряду отработал. С машинистом проверил путеукладчик — нет ли неисправности. Осрамиться при укладке «серебряного звена» никак нельзя: бригаду снимают для «Новостей дня». Потом заметил, что ломики им дали тонкие, они в работе что прутья — согнутся. Побежал на склад, поменял на увесистые, «пионерские», как их называют путейцы. Только на шпалу присел дух перевести — корреспонденты окружили, засыпали наивными вопросами: «Вы романтик, Иван?», «Зачем на стройку приехали?».