Вот в этом он был прав. После нашествия Наполеона оружие в Москве можно было раздобыть свободно, чем и пользовались разного рода криминальные элементы, обретавшиеся отнюдь не только на Хитровке, но и во всех остальных районах Первопрестольной. И московский градоначальник, и господин обер-полицмейстер Петр Алексеевич Ивашкин с преступностью, конечно, боролись, но больше как-то на бумаге. По отчетам все хорошо выходило, однако по ночам выстрелы гремели постоянно: воровские шайки учиняли промеж собою разборки, убивали, грабили, словно это не сонная благостная Москва, а какой-нибудь Чикаго времен сухого закона.

– Ну… – Денис Васильевич замялся на пороге, надевая шляпу. – Пойду, пожалуй… Чего уж тут теперь. Жалко Катеньку, да… Фекла Матвеевна, голубушка, ежели вдруг полиция, так знают, где меня отыскать. Пускай припожалуют. Что видел, обскажу. Покуда же – честь имею, господа!

– Подожди, подожди, Денис, – замахал руками доктор. – Я ж «ваньку»-то не отпустил. Вместе поедем.

– Да я уж лучше пешком. – Давыдов тяжко вздохнул и перекрестился. – Пройдусь да хоть немножечко отойду душою. Жалко Катеньку очень. Молодая ведь совсем. Юная. И какая-то сволочь… Найду! Найду эту сволочь! Отыщу! Честью своей клянусь, даю гусарское слово.

Откланявшись, Денис Васильевич вышел на улицу и поплотней запахнул сюртук. Хоть и лето, а все же зябко, утро-то раннее. По всей Москве дома по большей части были одеты в строительные леса – жители отстраивались после наполеоновского пожарища. Сразу после заутрени начинали стучать топорами многочисленные плотницкие артели, бегали, таскали кирпичи каменщики, все улицы заполонили подводы со стройматериалом. Суета. Вот и сейчас уже начиналось…

На Иване Великом басовито грянул колокол, тут же подхваченный колоколами златоглавого Успенского собора и более нежными раскатами собора Василия Блаженного. Благовесту главных храмов тут же вторили с колоколенок всех остальных московских церквей и церквушек, поплыл над городом малиновый звон, хлынул на улицы люд – Первопрестольная просыпалась, плыла навстречу новому дню, солнечному, теплому, летнему.

От такого дня, от такого солнечного, пусть пока и прохладного, но быстро нагревающегося утра и впрямь становилось легче на душе. Хотя, конечно, сильно переживал гусар, Катеньку было жалко. Пусть он плохо знал эту девушку, так, видел пару-тройку раз, однако… Катенька была из балетных, как и безответная пассия Дениса Танечка Иванова. Так вот и Танечку могли… Именно ее-то и поджидал Давыдов, именно ее и думал увидеть… Хоть здесь перехватить, пообщаться. В общежитии-то, в казарме – никак, проклятый цербер Украсов стойко стоял на часах!

Эх… Эх, Катенька, Катенька, земля тебе пухом! Кто ж этот гад, что вот так, запросто лишил жизни милое, безобидное создание? Впрямь ли хитровский разбойник? Впрочем, почему бы и нет? Кому еще-то? Но зачем тогда с крыши палил?

Вот этот дом. Вот – чердак. Денис запрокинул голову, увидев приткнувшиеся с левой стороны дома строительные леса. Никаких рабочих поблизости видно не было, скорее всего, уже закончили свою работу, а может быть, еще даже не начинали. Оглядевшись, Давыдов улучил удобный момент, ухватился за бревнышко и, подтянувшись, вмиг очутился на дощатых подмостках. Постоял, посмотрел, убедившись, что эскапада сия не привлекла ничьего любопытства, снова подтянулся, проскочил, выбираясь на покатую крышу.

На чердаке оказалось не так уж и темно – только что взошедшее солнце било прямо в оконце. Молодой человек прищурился и вдруг, неожиданно для себя, чихнул от попавшей в нос чердачной пыли. Чихнул и машинально выхватил стилет, который всегда носил с собой – вещица на матушке Москве отнюдь не лишняя, особенно – у Хитровки.

Зря волновался: ни одна тварь ниоткуда не высунулась; не показалось, не возникло ни одного хищного рыла. Никого на чердаке. Пусто. Главное, что и пистолетов-то нигде не видать. Не выбросил их убийца, прибрал… Так ведь не киллер! Да и отпечатки пальцев еще не умели снимать… Уголовного розыска и того толком не было, имелись лишь разномастные полицейские части, капитаны-исправники да следственные приставы (что-то похожее на судебное следствие). Работать «на земле» было практически некому, зато, что касаемо начальства, то с этим все обстояло в порядке: имелся и обер-полицмейстер со всей причитающейся канцелярией, и даже отдельное от МВД министерство полиции! Все имелось… Только вот лиходеям плевать на это было.

Да уж, все, как и в начале двадцать первого века, откуда и появился Давыдов Денис, почти полный тезка знаменитого поэта и гусара. Бывший курсант Академии полиции, а ныне – там, в будущем – старший следователь Следственного комитета, майор. Хм, майор… А здесь-то он генерал-майор, однако! Здесь… там… Просто как-то так случилось, что во время спиритического сеанса часть души Дениса оказалась в теле гусара… А потом проклятый лапландский колдун убил душу истинного Давыдова – поэта, – и Дэн оказался вот так вот, сам по себе. И главное, он же был и там, в будущем… Оставался, да, словно бы ничего и не случилось. Даже сны об этом самом будущем видел. Шизофрения какая-то… Впрочем, Денис привык уже, давно привык и ощущал этот мир своим.

Вот и сейчас он начал осмотр чердака, как учили: слева направо, по часовой стрелке, тщательно фиксируя для себя каждую мелочь, вроде придвинутой к слуховому оконцу скамейки. Скамейка старая, кто-то выкинул… С нее-то, похоже на то, и стреляли. Убийца вот этак вот пристроился…

Дэн лег на скамейку, прикидывая, как бы держал в руке пистолет, как бы целился… А ничего сложного! Даже для кремневого пистолета, тем более если стрелок к этому оружию привычный. Внизу – как на ладони все. Однако ночью-то – даже учитывая луну – все по-другому выглядело.

Привычный… Вот именно – привычный. Денис зацепился за это слово. Кто бы мог так вот ловконько с пистолями обращаться? Да кто угодно! Любой дворянин. Начало девятнадцатого века – самое время дуэлей. Правда, пока что больше на саблях, на шпажках. Но и пистолеты в вопросах чести уже применялись, да. Значит, дворянин… Какой-нибудь записной дуэлянт, бретер. Хотя, может, и не бретер, просто военный. И не простой, а кавалерист, именно там пистоли в ходу. Тот же гусар, улан, егерь… Может быть, драгун. Хотя какие драгуны кавалеристы? Так, ездящая пехота, тьфу. Да и пистолеты у них здоровенные. Весом чуть ли не два кило! Гусары традиционно недолюбливали и презирали драгун… Вот и Денис Васильевич тоже. Вжился, вписался в здешнюю жизнь. Привык.

Итак, либо бретер, либо конник. В набившего руку стрелка-преступника из простонародья Давыдов что-то не очень верил. Нет, такое орудие, как пистолет, отнюдь не для простолюдинов, отнюдь… С другой стороны, с чего он вообще взял, что стреляли из пистолетов? Стряхнув с сюртука пыль, Денис в задумчивости уселся на скамейку. Может, кавалерийский карабин? Пули похожи… Да и по звуку… Похоже-то похоже, однако выстрел вышел, по сути, двойной! Один и сразу – другой. Никакой карабин за полсекунды не перезарядишь, нет. А вот пистолеты всегда продавались парами. Парами обычно и носились. Значит, определенно – пистолет, точней – пистолеты…

Покусав ус, молодой человек поднялся на ноги, продолжая осмотр. Солнце уже поднялось повыше, и на полу чердака, засыпанном для тепла песком, стали заметны следы. Следы достаточно отчетливые… Денис наклонился, всмотрелся, прикинул… Похоже, что сапоги. Ну да, сапоги, вон и шляпки гвоздиков отпечатались. Модные штиблеты такими гвоздищами не подбивают. Значит, все же военный. Или – простолюдин? Судя по отпечатку подошвы, обувка-то грубая. С другой стороны, грубые рабочие сапоги кто угодно мог купить… И где угодно. Не-ет, следы – это не улика. Вот пистолеты… и ловкость стрельбы… Одно к одному, убивец – человек воинский. Всенепременно – воинский, да.

Слева, ближе к узенькому лазу, ведущему на крышу, виднелась большая рассохшаяся бочка с покосившимися ободами. Кто ее сюда приволок, когда и зачем – бог весть. Может, песок для подсыпки хранить, может, еще зачем…