Суржевская Марина

Тропами вереска

За гнилыми болотами, в самой чаще леса, там, где не поет птица, где не ходит дикий зверь, живет ведьма. Лицо ее - ямы и рытвины, бородавки да мерзкая слизь от дел ее греховных. Голос - воронье карканье, что ни слово скажет, то жаба соскочит. Тело- хвостатое, да рогатое, ни мужское, ни женское- звериное. Рыщет ведьма по лесам и болотам, жертву невинную ищет, чтобы впиться в глотку клыками, разодрать да крови напиться... А потом сплясать на останках в свете луны, с диким гиканьем да ухохатыванием...

Вот такие сказки рассказывают в наших краях. Страшные. И что делать, если сказки не врут? И если каждая из них - обо мне.

От меня огромное спасибо чудесной Алене Нефедовой за помощь в вычитке) И еще. К славянской мифологии эта история имеет поверхностное отношение, исторической достоверности здесь тоже искать не стоит.

Тропами вереска

По лесам-оврагам, тропами вереска.

Гиблыми местами, в казённых приисках.

Я бродил, бередил ой да душу грешну

Самородками жёг,

Янтарём тешил...

День выдался погожим, ясным. Солнышко светило по-летнему, хоть и осень уже мазнула лес золотом, разрумянила да обагрила алым. Так что я даже кожух не взяла, только платок накинула, и то больше, чтобы ягод в него собрать, чем для тепла.

Саяна вилась рядом, каркала, почем зря. Вот, думаю, может, она - зараза, беду и накликала... Разозлюсь как-нибудь, да сварю чертовку на обед, хоть и бестолку. Ворона старая, ощиплешь - одни кости да кожа пергаментная. Крыло сломано, летать почти не умеет, вот и сидит на моей голове, как на болотной кочке.

Звери не лютовали, отъелись за летние месяцы. К утру лишь пара подранков, но их волки утащили, одни следы и остались. И то лишь мне видные. Я дошла до опушки, туда, где стояла, склонившись, моя березка, убрала ветви любовно. Листочки на ней уже зазолотились, стали похожими на монеты. Я улыбалась, прислушиваясь к току ее соков, к тихому говору, а ведь скоро заснет зимним сном, так и поговорить не с кем будет.

Саяна недовольно каркнула, напоминая о себе.

- С тобой-то какие разговоры? - оборвала я воронье негодование, - тебе лишь бы падаль посочнее!

Ворона зыркнула желтым глазом, каркнула. Негодует, значит. Обидчивая она к старости стала, ранимая. Тяжело свалилась с моей головы и поскакала неловко, гневно щелкая клювом. Я хмыкнула.

Снова вернулась к березе, провела рукой между веточек. Сухих больше стало, и на них уже наплел паутину мохнатый паук. Я прогонять не стала, дом ведь его... Пусть от сухих ветвей хоть польза будет.

Постояла, вздыхая и разглядывая небесную синь, яркую, какая лишь по осени бывает. И гуси уже в теплые края потянулись, значит, и деньки погожие скоро пройдут. Как ни хорохорится лето, а придется ему потесниться, подвинуться. И снова ждать своего срока...

Я зацепила взглядом гуся, летящего с краю косяка. Тяжело летит, натужно. Не видать ему теплых стран, сил не хватит... Вскинула арбалет в один миг, спустила болт. Тяжелая тушка упала в овражек, а я усмехнулась. Знать, поживет еще Саяна - гуся на обед сварю.

***

Бульон уже закипал, когда я насторожилась. Да и Тенька зашевелилась, вскинула остроухую морду, зашипела. Я сняла пенку, отставила котелок, задумалась.

- Тише, - успокоила я хлессу, - не шипи. Гость у нас, - постояла, прислушиваясь и раздумывая, пускать или нет. Можно и занавесить домик, укрыть деревьями, спрятать лесной тенью. Уже сейчас я знала, кто идет ко мне. Служитель пожаловал... Идет по лесной тропке уверенно, хоть и держит в руках все свои знаки охранные. И молитву бормочет. Глупый. К ведьме в логово - и с молитвой.

Но, видимо, синь небесная и лес румяный разнежили меня, или просто соскучилась я в своей норе, но решила: пусть проходит. Посмотрим, что за человек и с чем пожаловал. А то скоро и речь людскую позабуду, так привыкла со зверьем и деревьями общаться.

Гость явился через полчаса. Застыл у порога и снова свои присказки забормотал. Я его не видела, но чуяла. Мужчина. Молодой, не старше меня будет. Пахнет приятно, здоровый, значит, даже зубы все целые, что нынче редкость.

- Ну, входи, чего мнешься, - сказала я, помешивая бульон. Гость, услышав мой голос, замер, видать, думал, незаметно подкрасться. А потом распахнул дверь и вошел. И снова застыл, моргая, пытаясь что-то разглядеть в полутьме сторожки после яркого света. А рассмотрев, попятился, руку вскинул, чтобы лоб священным солнцем осенить, да передумал, так и застыл.

- Вот это правильно, - усмехнулась я. - Со своими молитвами в чужую-то обитель... Чего пожаловал, служитель? Неужто повязать ведьму решил? Один?

Я расхохоталась, а он снова чуть вздрогнул. Но не отвернулся, зубы сжал, глаза прищурил, рассматривает. Я тоже рассмотрела, не стесняясь. Хорош. Очень даже. Девки, небось, в его обитель толпой прут, на красавца такого посмотреть. Высокий, плечи еле в дверь мою вошли, волосы белые, собраны в низкий хвост. А глаза с синью небес спорят. Одет в черные штаны и рубаху с белым воротничком, сверху - плащ-сутана. Сапоги в пыли, все носы сбиты, видать издалека идет. И оружие на боку. Рукоять затертая, и сталь кровью ни раз напитанная, не игрушка... А вот это уже интересно, служитель, да с клинком.

И силы много. Не той, что в руках, хотя и этим Шайтас не обидел, а той, что внутри живет. Да что говорить, вон как мои тропки распутал, завороженные и заговоренные. Зверь обходит, а тут человек прошел. Такой и повязать может... Только вижу, не затем пришел.

- Звать как? - прохрипела я.

- Ильмир, - чуть запнувшись, выдавил он.

Я хмыкнула. Надо же, не соврал, служитель. Не побоялся, что зная имя, наложу на него чары, заколдую... Хотя что мне имя его, если я душу вижу? И черноты в ней столько, что сама преисподняя позавидует.

- Так чего тебе, Ильмир, служитель божий, в логове ведьмы понадобилось?

Он губы сжал в одну линию, нахмурился. А потом выдал:

- Проводи меня в Омут Шайтаса, ведьма.

Я от такого даже онемела, что со мной сроду не случалось. А потом захрипела, так что Саяна закаркала и на голову мне села, свесив клюв и кося на незнакомца одним глазом. Испугалась, бедная. Служитель от такой картины напрягся, руку в кулак сжал, скользнул пальцами по рукояти клинка. Но тут же убрал. Молодец. Не дурак.

- И что же тебе в Омуте делать, служитель? - отсмеявшись и утерев с лица кровавые слезы, что из глаз выступили, спросила я. - Там твоего бога нет.

- Своего бога я знаю, где искать, - глухо проговорил он. - Только он мне не помощник. А что я в Омуте делать буду, не твое дело, ведьма. Твое- проводить. Дорогу указать, все вы, темные отродья, путь туда знаете. Без тебя мне Омут не найти.

Мне смеяться перехотелось. Теперь я жаждала этого прихвостня светлого бога на кусочки разрезать, да в овражке закопать. Чтобы лютики по весне желтые взошли, да поярче.

- А зачем же мне делать это, служитель? - с насмешкой спросила я и махнула рукой, подзывая Теньку. Хлесса подошла, ткнулась в руку треугольной башкой, раскрыла пасть, показав гостю все свои клыки, которых у нее было столько, что даже я до сих пор не пересчитала. Мужчина побледнел, но не отошел, даже за клинок хвататься не стал. Хоть и видно, что повело беднягу от ужаса. И то понятно, хлесса моя размером со здорового волчару вымахала, да и волки рядом с этими зверем - безобидными домашними шавками кажутся. Хлесс в лесу и медведь обходит и птица-клют облетает. А люди боятся пуще огня, потому как огонь - милосерднее.

- Я тебе заплачу, - выдавил мужчина, отцепил от пояса кошель, бросил на лавку. Я снова расхохоталась, Саяна закаркала, а Тенька рыкнула. Это у нее отрыжка после свежатинки, наелась перьев гусиных, глупая...

- И на что мне твое золото, - я хлопнула себя по коленке, - может, на платья? Или на украшения потратить? А может, с пчелами за мед расплатиться? Что мне с твоими монетами делать, а, служка божий?