Он, кажется, растерялся. Но смотрит упрямо, исподлобья, лишь чернота в душе клубится. Непроглядная.

- Тогда сама плату назначь, - хмуро предложил он. - Хочешь, могу и душу...

Я помолчала, рассматривая его. И то, что я видела, мне ох как не нравилось. И ведь не уйдет же, разве что и правда - в овражек.

- А что, может, и назначу... плату, - протянула я, вышла в кружок света от окошка, приблизилась. - Зачем мне твоя душа, служка? Никакого прока от нее... А вот тело мужское сгодится...

И облизнулась плотоядно.

Служитель совсем побелел. Решил, что я его или есть собралась, или в постель потащу. И похоже, 'есть' для него было бы предпочтительнее... Он уставился на меня и явно ведь постарался скрыть охватившее нутро омерзение, а все равно я заметила.

Да и неудивительно. Я-то знала, что именно он видит. Конечно, людская молва преувеличивала, и слизи на лице не было, но и без того картина уродливая и неприглядная. Нос тонкий, длинный, крючком загнутый, кожа зеленью отливает, в струпьях вся. На голове - воронье гнездо из серой пакли, а по богам два рога торчат. Одета в балахон потрепанный, рваный местами. Сама тощая, как жердь, ни одной выпуклости женской нет. А самое страшное - глаза. Желтые, звериные, с красными прожилками. А от век во все стороны по лицу узоры черные плетутся, метки Шайтаса. Одним словом - ведьма.

- Так что, согласен ублажить меня, служка? - покрасовавшись в луче света, спросила я. - Хорошо так ублажить, по-настоящему. С нежностями и ласками, словами любовными. Как невесту ненаглядную. Готов? Да не раз, а пока мне не надоест. Тогда, может, и проведу тебя в Омут, если удовольствие доставить сможешь.

В синеве его глаз уже плескался откровенный ужас, но смотрел прямо, глаз не отводил. Даже когда я хвост вытащила и вокруг его ладони обвила. А он тонкий, крысиный, безволосый почти. Мне не мешает, а вот люди пугаются так, что вонять начинают. А этот ничего, держится, хоть и побелел. Но не дрожит даже.

- А может, я тебя просто словом божьим поражу или клинком, а ведьма? - прохрипел он, когда я хвостиком вдоль его тела прошлась и облизнулась.

Нет, все-таки, дурак. А жаль.

- Ох, смилуйся, - проскулила я, - только не словом! Пощади, служитель!

Он посмотрел на меня с подозрением.

- Только молитвы не читай, загорюсь, как лист сухой, рабой твоей стану! - измывалась я. Саяна закаркала- захохотала, и я зыркнула на нее недовольно. Служитель склонил голову, подумал и хмыкнул. И к моему удивлению, доставать свои молитвенники не стал, а усмехнулся.

- Согласен, ведьма. Пусть по - твоему будет.

Я даже опешила. Да уж, удивил... Сильно, видать, в Омут хочет, раз на ведьму залезть готов. Я скривилась теперь уже сама.

- Согласен делать все, что пожелаешь, срок укажи, - продолжил он. - Справлюсь - проводишь к Шайтасу. Договорились?

Я нахмурилась. Да уж, не ожидала я такого расклада. С другой стороны, не отстанет ведь, по глазам вижу. Значит, сделаю так, чтобы сам ушел, не выдержал, сломался... Человек в логове ведьмы долго не продержится, а служитель - подавно. На третьи сутки завоет, понесется по оврагам, охая от ужаса, да молитвы свои подвывая. Вот тогда посмеюсь славно. А до того пусть поработает, мне давно пора лачугу подлатать, а желающих помочь что-то не находится. Мишку бурого просила, так он только забор обвалил и ушел в свою берлогу, да и что с него взять, с косолапого.

- Идет, служитель. Срока тебе - луны. Делать будешь все, что не прикажу, слушаться во всем, рабом моим станешь. Ясно тебе?

- Ясно, - кивнул он. - Клятву дай, ведьма. Темную, чтобы лес слышал.

Я помолчала, уже жалея, что согласилась. И откуда этот прихвостень про клятву знает? Ох, чует душа моя, зря я это затеяла...

Но кивнула.

- Хорошо. Даю тебе клятву, пусть услышит лес души моей. Но если сбежишь раньше срока, сам, по своей воле договор расторгнешь, не будет у клятвы силы. И дорогу ко мне навсегда забудешь. И меня. Повтори, служитель светлого бога Атиса.

Мои волосы взлетели, закружили вокруг головы змеями, зажглись огнем тьмы желтые глаза, засияли, как огни на болоте. Только и сейчас служитель не испугался, кивнул, положил ладонь на сердце, соединил силу души и тела. И откуда знает только? И клятву повторил. Лес потемнел на миг, нахмурился тучами, так что стало в сторожке темно, как в полночь, а потом снова полился в окошко дневной свет. Но клятву лес души моей услышал... И принял.

И почудилось, что зря я это затеяла все же...

- Только уговор, - хмуро буркнула я. - На полной луне уйдешь из леса. Близко не подойдешь до самой зари, понял?

- Понял, - спокойно сказал он. - А почему?

- Безумной стану, - оскалилась я. - Совсем. Горло разорву, не замечу. Сил мне на полной луне Шайтас горстями отмеряет, а ярости - ведрами.

Он кивнул, а я дернула плечом и пошла в закуток, суп доваривать. Ничего, все равно до полной луны этот чистюля здесь не продержится. Завтра же будут пятки его по тропке сверкать... Уж я-то постараюсь.

***

Суп успел настояться, пока я с незваным гостем говорила, мясо гуся развалилось, хоть какая-то польза от болтовни. Все же, старая птица была, жилистая и жесткая. А теперь, вроде, мягонькая. Служитель потоптался на пороге да за мной двинулся, отчего Тенька рыкнула грозно. Я хлессу приструнила, посмотрела в звериные глаза.

'Не трогать', - приказала.

Тенька снова рыкнула, оскалилась, говоря, что и не собиралась клыки о человечину пачкать, так, пугнуть разве что. Я потрепала ее по жесткой щетине, вернулась к котелку, попробовала бульон. Не оборачивалась, но служителя всем нутром чуяла. Да и тесно как-то стало в моей лачуге, не рассчитана сторожка на двоих. Испокон века ведьмы в одиночестве дни коротают. Да и ночи тоже. Служек таких с интересными предложениями мало как-то. Или вовсе таких нет, один вот ненормальный сыскался.

Я зыркнула на него через плечо. Стоит, к косяку привалился, бледный, того и гляди в обморок свалится. Под глазами синь до черноты залегла.

- Чего смотришь? - буркнула я. - Садись за стол, гость дорогой. Потчевать буду.

Он послушно сел, придержал клинок, чтобы не звякнул. Привычно придержал, не задумываясь, значит, привык. Давно с оружием ходит... да, что ж за птицу такую мне послал Шайтас?

Я бухнула перед ним деревянную миску с похлебкой, кинула ложку и кусок хлеба. Как собаке- кость. Обидно чтобы.

А он ничего, не поморщился даже. Только в тарелку уставился, а на лице такое выражение застыло, мученическое. Уж чему-чему, а рожи корчить их первым делом учат, чтобы прихожан разжалобить и монет побольше стрясти. Этот своей синевой в глазах и плечами широкими, наверное, состояния сколачивал... и чего ему в теплой обители не сиделось?

От этих мыслей я снова разозлилась. Хотя злиться на себя надо, нечего пускать было. А все из-за тех веточек сухих на березе, расстроилась... Гоню эти мысли, а они все лезут в голову, сладу нет. И страшно от них так, что хоть волком вой. Я и вою порой, зверем лесным, да толку от того...

- Из чего это? - выдавил из себя служитель. А сам принюхивается, и вижу, живот пустой совсем, несколько дней голодный, а еще перебирает... Я села напротив, отломала себе ломоть лепешки побольше, откусила. И, схватив ложку, принялась споро уплетать суп. Дел еще невпроворот.

- Жаба, две крысы и слизняков парочка, - ухмыльнулась я. Не хочет есть, пусть голодный ходит, я его кормить не обязана. Выловила косточку, кинула хлессе, та поймала на лету, схрумкала. Вот ненасытная. Саяна каркнула с насеста.

Служитель вздохнул, осторожно опустил ложку в похлебку и аккуратно поднес ко рту. Глотнул. Посидел, прикрыв глаза. И вторую так же медленно, с наслаждением. А ведь вижу, что пальцы подрагивают, так хочет ложку откинуть, да поднести тарелку к губам, отпить жадно, чтобы сразу половину и даже не разжевывая. Ан нет. Сидит, окунает, подносит. Глотает. Вздыхает. И опять.

Я даже засмотрелась.