на Димасике, ища подтверждения сказанному. Про «как и все мы» герою что-то не верилось.

— Вообще никто не пил, — прошипел сквозь приступ хохота Дима.

Толпа неодобрительно зашикала.

— Лжёшь, окаянный! — как умел, пафосно прогремел Философ, после чего кинул себе в рот пригоршню таблеток и сам пригубил из кастрюли.

— Что там? — недоверчиво покосился на собравшихся Дойч.

— Циклодол с водкой, — ответил кто-то смеясь. — Циклы обеспечены.

Отвлечённый разыгравшимся вокруг спектаклем, который, как это часто бывало, казался Дойчлянду недоброй шуткой, призванной его жестоко развести, он мельком заметил, что Сука разговаривает непонятно с кем, величая его «любимым» и «муженьком».

— Заебал, Дойч! Не ссы! — очередной страждущий съел несколько кусков Тела Праздника и приложился к «Чаше Циклов», испивая Кровь Праздника.

Подогретые содержимым валявшихся повсюду бутылок из-под разношёрстного алкоголя, присутствующие один за другим теряли осторожность и глотали смесь из непонятной дозы холинолитиков и этилового спирта.

В комнату вошёл щуплый парень с менбаном на голове, наряженный в дешёвую псевдоэротичную версию рясы католического священника, купленную в рядовом секс-шопе. Форма являла собой плотно облегающие чёрные трусы и футболку в мелкую сетку с воротом, в центре которого была нашита бутафорская белая колоратка.

— Ну… типа, можно начинать… хех… — промычал пастор, от которого на пару метров во все стороны разило шишками.

Люди начали подниматься с насиженных мест и подходить поближе.

— Дойч! — гаркнула Сука.

Герой подошёл. Глаза невесты с чёрными шарами зрачков без радужки, подобно надписи «Закрыто» на дверях бакалейной лавки, красноречиво говорили, что во вместилище, будь то костяной мешок или помещение магазина, никого нет.

— Ну, типа… держи… — протянул пастор две варочные стойки от старой газовой плиты. — Это… типа… венец, хех…

— А где жених? — удивился Дойч.

— Вот же, вот же он, идиот! — указала Сука на пустоту перед собой.

— Хорошо, — не стал удивляться нахлобученный транками герой. — Так нормально? — уточнил он, подняв два обгоревших, липких из-за полувекового жира перекрестия чуть выше чела невесты и неизвестно насколько выше неосязаемой головы невидимого жениха.

— Начинай уже! — проигнорировав Дойча, скомандовала пастору Сука.

— Хех… Кхм… Ну, типа… Властью, хех, данной мне, типа… это… Богом… Кхм… Венчаю, типа, пред очами этих, хех, как их… свидетелей… двух, типа, рабов… Хех… Сашы́на, типа, кхм… Корца́ и Суку… Прости, хех, как тебя зовут, внатуре-то, хех?..

— Не важно, Тоша! — вскричала Сука.

— Согласна ли, хех, ты, мать… Кхм… взять в жёны… это… то есть… как его?.. в мужья, типа… властителя, хех, мирового Праздника?..

— Да! — с жаром воскликнула невеста.

— О-о-о… А ты, типа, который… ну, это… кхм… Сашын!.. Берёшь ты Суку нашу… в эти… жёны, кхм, свои?..

— Он взял! Взял! — плюясь пережёвываемыми таблетками циклодола, благоговейно проговорил Философ.

Гости утвердительно загудели.

— Ну вы, типа, кхм… теперь муж и это… жена… хех… Целуйтесь! Мда…

Сука, как сорвавшаяся с цепи медведица, на глазах которой разрывают её медвежат, ринулась на Дойчлянда и с нечеловеческим рыком яростно поцеловала его. Он несколько опешил, но сопротивляться не стал. Через десять секунд, насытившись им, Сука подбежала к пастору и проделала то же самое.

— Дай-ка мне этого дерьма, Кант, — обратился Дойч к Философу.

— Держи, родной, — растянулся в блаженной улыбке приходуемый циклодолом хранитель удовольствий.

— Возлюбленный мой! Сашын! — рычала бегающая по комнате и целующая всех Сука.

— Надо включаться в этот карнавал, — скорее себе, чем кому-то другому заявил Дойч, уплетая десять таблеток и звучно прихлёбывая из кастрюли.

Тем временем в комнате появлялись всё новые бутылки с алкоголем, кто-то, не стесняясь, кололся. Многие шмыгали носом. Вечеринка была в самом разгаре. Для Дойча это не было чем-то из ряда вон выходящим. Удивлял его только формат «свадьбы». Он знал Суку как достаточно уравновешенную и рассудительную барышню и ожидал, что поедет в ЗАГС, нажрётся с родственниками молодожёнов или хотя бы познакомится с настоящим, живым женихом из плоти и крови, а не с галлюцинацией пизданутого Фёдора¹.

Историю про мутного азиата по имени Сашы́н-Корéц, который ездит по городу на лошади и раздаёт прохожим холинолитики, в тусовке слышали, наверное, все. И хотя всадника никто больше ни разу не видел, в том числе и сам Федя, небылица оказалась настолько хорошей, что стала местной притчей. Эдаким символом Праздника, который может произойти с каждым, кто отчаялся. Впрочем, с того момента как Фёдор впервые рассказал об этом кому-то из ребят, многие начали замечать, что чувак изменился. Он стал избирателен в том, что употребляет, и приобрёл некоторую суетливость, которую раньше за ним никто не замечал. Это могло быть следствием того, что он съел что-то жёсткое накануне или, быть может, понял что-то особенное.

Но вернёмся к свадьбе!

— А ты куда? — Дойч встретил в прихожей обувающегося Димасика.

— По делам нужно… Да, ёпт! — ответил Дима, пытаясь отыскать на ощупь свою куртку в полумраке прихожей. — Вечером вернусь.

— Вы меня точно не разыгрываете? Жених ещё придёт? — чуть заторможено спросил Дойчлянд.

— Сашын-то?..

— Да не-е-ет.

— …обязательно придёт. Подожди ещё пару часиков, — заулыбался Дима, понимая, что в комнате скоро наступит холиновая неразбериха.

— Я про настоящего, — ещё сильнее встревожился Дойч.

— Нет никакого жениха, Дойчик. Сука уже полгода как пизданулась наглухо. Жрёт холиноту. Говорит, под ней только себя и может «отпустить», — пояснил Димасик. — Но, по-моему, там уже с башкой всё, аут. Увидимся ещё, будь здоров!

Димасик ушёл, забрав с собой последний луч трезвости. Дойчлянду оставалось лишь приготовиться к безумию, поскольку уже нагребало. Феназепам к тому моменту заключил любовный союз с алкоголем. Циклодол робко протискивался к ним, покупая их внимание волнами эйфории. Дойч почувствовал абсолютную вседозволенность.

— Хайль Гитлер! — закричал он, на ходу стаскивая с себя штаны. — Зиг хайль!

Несмотря на то, что это повторялось каждый раз, когда Дойчлянд терял внутренние барьеры, собравшиеся радостно заулюлюкали. Те из них, чьи глаза ещё не потеряли осмысленности.

В углу смердящей жижей лениво растекалась чья-то рвота.

— Ты точно пидор! — уверенно указал на пастора Дойч. — Не придуривайся!

Герой потащил Антона в первую попавшуюся комнату. Тоша был не на шутку накурен и являлся пидором, поэтому не сильно сопротивлялся. Комнату опоясывали пожелтевшие обои, на старой чехословацкой тумбочке нерешительно балансировал плазменный телевизор, а на плечевых суставах пола располагался потёртый диван, на который Дойч и забросил ещё более щуплого, чем он сам, парня. Засунув свой язык в рот пастора, Дойчлянд блеванул. Любовник оказался брезглив, и через несколько мгновений его стошнило в ответ.

— А-а-а… Блядь… Что же… буэ… делать?.. — в непонятках вскочил с дивана Антон.

— Сходи