- А здесь причина, по которой ты сделаешь все, что я скажу.

- Иди на хер, молокосос. Я ничего слушать не стану. Убирайся отсюда, иначе я тебя вышвырну за дверь!

- Ну я бы так не торопился. Ты ведь умный человек, Арсений. Всегда был умным. Не чета дочери своей… хотя и она довольно долго водила всех за нос. Посмотри… ведь это шанс остаться в живых. Ведь если моя вторая флэшка уйдет куда надо, ни от тебя, ни от твоей дочери места мокрого не останется. Ты ведь помнишь дело весьма известного и погибшего при странных обстоятельствах, как его… фамилия такая музыкальная… кажется, Виоланчелина. Громкое дело было…

Я следил за ней. Знаете, как звери выслеживают свою жертву? Идут, крадучись где-то вдалеке, выжидая момент, чтобы наброситься и сожрать живьем. Или загнать в ловушку и отдирать по кусочку день за днем. Только в отличие от зверей я никуда не торопился и мог насытиться своей трапезой в любой момент, когда посчитаю нужным. Я загонял ее. Постепенно, осторожно, не торопясь. У меня была вся наша жизнь. И я хотел насладиться своим триумфом сполна. Но для этого было ничтожно мало просто выжить и выйти на волю. Я хотел из зверя превратиться в хозяина жизни, человека. Потому что звери, насколько бы они ни были опасны, никогда не смогут быть так изощренно жестоки и сильны, как человек. Меня достаточно долго считали кем-то наподобие примата в клетке, и я готов был землю грызть, чтобы доказать – я способен на нечто большее, чем презренные людишки, возомнившие себя богами. И я землю грыз, чтобы подняться. Из подопечного Тигра я стал его правой рукой.

Вышел я все тем же зверем. Меня жизнь за колючкой не изменила. Ничего во мне не стало иным. Для подопытного №113 зона стала курортом, по сравнению с пыточной доктора Ярославской. Курортом, на котором я периодически отправлял особо жаждущих власти туда, откуда не возвращаются. Может быть, меня б и прирезали рано или поздно, но я приглянулся самому Тигру. Чем? А хер его знает. Я мало об этом задумывался. Потому что я не собирался с ним связываться. Мама воспитала меня одиночкой. Она давала мне безмолвные уроки жизни, когда грызла до костей даже те руки, что ее кормили. Ведь они же потом и наносили ей удары. Она не собиралась ничего забывать за кусок жратвы и при первом удобном случае могла преспокойно полакомиться теми, кто ставил миски в нашу клетку. Во мне отсутствовало чувство благодарности. Дикому зверю оно ни к чему. Разве не сытым куском мяса его пытаются заманить в ловушку? Я просто хотел «откинуться» и начать свой личный крестовый поход. Но мой персональный аббат Фариа*1 убедил меня, что вначале нужно найти остров с пресловутым кладом и лишь после этого начинать отправлять своих должников в самое пекло.

Тигр был умным старым сукиным сыном, ведь несметные сокровища я должен был достать для него самого и взять себе лишь свою долю. Конечно, я понимал, что мой Фариа подыхать в ближайшие дни не собирается и карту мне не предоставит, а может, и вовсе сольет меня, после того как я сделаю то, что он просит. Только мне было нечего терять. И я рискнул. Всего-то поехал на север и убрал «вора в законе» и рыбного короля – Геннадия Васильчука, который костью в горле стоял у Тигра, мешая загрести под себя жирнейший и лакомый кусок. Убрал так, как просил Самсонов, он же Тигр – грязно и кроваво, чтоб все знали, чьих рук дело. В одно прекрасное утро судно Васи подошло к берегу, заполненное не рыбой, а мясом. Человеческим. Вряд ли их смогли опознать, не то что похоронить в открытых гробах.

Добронравов опускает голову на руки и впивается в свои жидкие седые волосы. Это была единственная игрушка, которую отец Арсения в свое время подарил своей незаконорожденной дочери, которая появилась на свет с искривленным позвоночником, усохшей ногой и сильным косоглазием. Он поставил эту игрушку на пеленальный стол перед ее матерью и предложил ей отдать девочку в спец заведение.

***

Я прилетел домой, несся к выходу из терминала сломя голову, как ненормальный. Чтобы увидеть там встречающую меня Нюту. Чтобы сдавить в своих объятиях, а потом везти в первую попавшуюся гостиницу… потому что не дотерплю до дома. Потому что мне надо сейчас. Я изголодался по ней до ломоты в костях, до едкого ощущения, что они стираются в порошок. Слишком долго без нее. Слишком много времени вдали. Да и какая разница, на каком расстоянии. Если она не рядом со мной, и я не могу ощущать ее запах. И я смотрю на нее, сидящую рядом со мной, и буквально ощущаю запах дымящейся от голода плоти. И мне насрать. Я бы сгорел дотла. Ведь самое страшное совсем не это… Жутко, что меня дробит от невыносимого голода, настолько сильного, что скручивает все внутренности.

Затащил ее в номер и тут же набросился на ее рот, и застонал громко, надсадно, словно сделав первый глоток воды пересохшим горлом.

Жадно сминать ее губы, такие мягкие и нежные, прикусывая верхнюю и нижнюю и проталкивая язык в сладкую мякоть, чтобы сплестись с ее язычком в бешеном танце, не прерываясь даже на то, чтобы сделать глоток кислорода. Зачем? Я могу дышать ею. Прижимаю Нюту к себе дрожащими руками, и хочется, чтобы ее тело повторяло каждую молекулу моего тела, а наша кожа приобрела один рисунок на двоих. Я все так же повернут на ней, и это сумасшествие не ослабевает ни на секунду. Какая-то адская потребность сжирать мою женщину всеми мыслимыми и немыслимыми способами.

Взял за подбородок.

- Ну что, маленькая ведьма… ты ведь знаешь, что я с тобой сейчас сделаю? Я проголодался… я так проголодался, что я просто сожру тебя и обглодаю каждый сантиметр твоего тела.

Вздрогнул, когда в ее глазах засиял ответный блеск такого же голода и предвкушение исполнения обещания.

И хищно усмехнуться, оскалившись, когда в её глазах сверкнула в ответ та же моя жажда.

Смотрю в глаза зеленые и хочется пальцы на шее тонкой сжать. Быстро замену мне нашла. Может только и ждала, чтоб оступился, а она сразу к нему. И спросить хочу… и боюсь. Если скажет, что было что-то раньше я ее действительно убью. Прямо здесь в нашей квартире, где еще пахнет мною. И она всем своим видом пробуждает это адское желание… красивая такая и чужая до безумия. На меня смотрит, как на подонка, руки в кулаки сжимает…а всего лишь год назад я ее на этом самом диване… и она, тихо постанывая подо мной, шептала, что любит меня. МЕНЯ.

Жил с ней и даже подумать не мог, что когда-нибудь почувствую настолько чужой. Что смогу отказаться от нее. Я ведь все эти годы любил. Да, наверное, не так, как в самом начале. Было бы глупо утверждать, что вело точно так же и что сердце, словно бешеное, в горле билось, как и при первых встречах . С годами любовь растет вместе с человеком и меняется вместе с ним, но кто сказал, что от этого она становится слабее? Как вообще надо любить? Есть какие-то критерии любви? Где написано, что именно должен чувствовать человек, говорить, делать? Может где-то оно и написано, но кто сказал, что это истина?

Возможно женщины и считают, что знают, как именно должен вести себя муж, а мы, мужики, любим все же иначе, не так, как они знают. Потому что их знания не являются реальными. Они их берут где угодно, только не из жизни. Я мог, конечно, дарить ей цветы, устраивать романтические ужины. Но мне казалось, что все это какая-то показуха. Что любят иначе. Что это видно в отношении, в том, как смотрю на нее, в том, что мне не наплевать пошла ли она на работу в теплом пальто, когда холодно и взяла ли с собой зонт. Что это видно в том, как удовлетворяю ее капризы и хочу заниматься с ней любовью чуть ли не каждую ночь. В том, что меня возбуждает ее тело, запах, каждая родинка и завиток волос и что по утрам я млею от ее запаха и у меня мучительно стоит на ее округлую грудь под прозрачной ночнушкой и от предвкушения вкуса ее кожи на языке сводит скулы. В том, что все эти годы я ей не изменял. В том, что денег старался заработать для нас и наших дочерей. В том, что детей от нее хотел всегда. И не важно сколько. В том, что укладывал ее голову к себе на плечо и перебирал ее волосы перед сном и не мог на хрен без этого уснуть. В том, что мне нравилось, как она орет дурным голосом тупые песни в ванной, пересаливает суп, устраивает бардак в нашем шкафу, забывает вытащить свои волосы с расчески, как просит купить меня прокладки для нее и для старшей дочери и я, как дурак, бегу и покупаю. И в этом нет ничего постыдного ведь это мои девочки. В том, что разбудить боялся если поздно пришел и плечико одеялом прикрывал потому что, когда прижимался к нему губами, оно казалось мне холодным. Да, блядь. Вот во всем этом для меня заключалась любовь к ней, а не в гребаных цветах, кольцах, шубах, совместных отпусках и любовных смсках. Я мог написать ей что у меня каменный стояк, и я что я хочу приехать и отыметь ее во все сладкие дырочки. Да, можно было писать, что я люблю ее. Но, черт возьми, разве это не показатель любви, если через двадцать лет я еду домой с мыслями о ней и об ее теле? Да, я банально хочу съесть ее не всегда вкусный ужин за нашим столом на кухне, принять душ и потом трахать свою жену в нашей спальне. Ее! Именно ее! И пусть это обыденно и не романтично, но я именно так выражаю свою любовь и пусть это, мать вашу, слишком просто. Значит я так умею любить и это не значит, что я люблю ее на нашей постели меньше, чем где-то на Мальдивах. Если конечно не измерять любовь в денежном эквиваленте. И могу ли я себе это позволить или нет, тоже никак не отображает степень моих чувств, а лишь толщину моего кошелька.