Я когда-то где-то видел очень интересную цитату, в которой старушка спрашивает у своего деда:

«- Почему ты больше не говоришь, что любишь меня?

- Пятьдесят лет назад я уже сказал тебе, что люблю. С тех пор ничего не изменилось. Если изменится – я тебе об этом сообщу».

Так вот, у меня ничего не изменилось! И я всегда хотел, чтоб не изменилось и у нее. Швырнул ей бумаги о разводе, а у самого ребра ломит и кажется грудную клетку наизнанку выворачивает. Зачем поднялся? Зачем в квартиру нашу зашел? Там и запах наш и зверски больно стало. Невыносимо больно. Потому что домой захотелось. Так захотелось, что все тело онемело и не слушается проклятое, не хочет уходить. На женщину свою смотрю и понимаю, что не моя она больше. А была ли моей? Наверное, наивно считать, что кто-то тебе принадлежит даже если и говорит об этой принадлежности или говорила раньше. Вот она напротив. Настолько ледяная и чужая, что даже на улице посторонняя могла бы быть ближе ее сейчас. И ненависть. Она из нее сочится ядом, а меня пропитывает им насквозь, и я начинаю задыхаться, представляя, как она здесь с ним… в нашей квартире. Мне захотелось боль ей причинить. Ударить пусть не физически так словами. И я бил. Наотмашь. Не жалел. Видел, как бледнеет она и испытывал тошнотворное удовлетворение, от которого самому блевать хотелось.

Дернул к себе и алчно набросился на ее рот, сминая обеими руками ягодицы, вдавливая в себя и упираясь в ее живот ноющей до боли эрекцией.

***

Тигр отвалил мне и еще двум пацанам, которые ходили подо мной по его приказу, около десяти вагонов с довольно дефицитными продуктами: макаронами из Югославии, импортным табаком и отечественной тушенкой. Товар ушел мгновенно, и я принес Тигру первый клад в виде лимона зеленых. Бешеные бабки по нынешним временам. Я отродясь не видывал и не слыхивал о суммах таких. Первое время вообще на деньги смотрел, как на никчемные бумажки. Моя маленькая Ассоль учила меня всему, кроме меркантильности, и сама же продала за брюлики и богатую жизнь со своим лошком-мужем. Тигр же в меня вбивал информацию примерами и личным опытом. В том числе и как вести бумажкам счет. Пацанов Самсонова я потихоньку со временем убрал. Я хотел, чтоб со мной рядом были проверенные мной люди, а не его верные шестерки. Да и местная северная братва смирилась с нашествием волков (так нас называли местные) и исправно платили свою долю в общак. Но мы с Тигром говорили совсем о другом кладе. О целой пещере, наполненной сокровищами, которая кормила бы нас долгие годы. Он обещал мне будущее не хуже, чем у арабских шейхов. Я не верил, но ощутить на себе, как живут шейхи, мне все же хотелось. Тогда я начал присматриваться к местным властям, которые все еще не собирались с нами сотрудничать и упорно прикрывались коммунистической честностью, неподкупностью и страхом ссылки…В Сибирь? Я мог им оформить только расстрел, о чем и поспешил популярно объяснить.

Меня интересовали рыболовецкие коммерческие структуры. Мы с Самсоновым пробили, что государству данные структуры не подчиняются (как бы они ни утверждали обратное), а все бабки, сделанные на этом бизнесе, просачиваются в оффшорные зоны сквозь пальцы правительства.

С властями я договорился своими старыми методами, которые так не любил Тигр. Пожалуй, это были последние разы, когда я добивался результата физическим насилием такого плана. Антонов – губернатор края распрощался с тремя пальцами и с ухом перед тем, как дал мне официальное разрешение вывезти первую партию минтая в Южную Корею и Японию. Я щедро заплатил капитанам суден и владельцам, а также за «слепоту и немоту» японских портовых офицеров и чиновников. Со временем у меня появился свой штат хорошо прикормленных людей в портах. Вход в пещеру сокровищ был приоткрыт, и мой аббат Фариа получил свою первую прибыль, от которой у него самого округлились глаза.

Когда я купил себе дом, тачку и собственное судно, я понял, что имел ввиду Тигр, когда говорил, что одноразовый выигрыш в лотерею – полная херня и не стоит ни одного нашего телодвижения.

С этого момента я и стал человеком, которого по-прежнему в своих кругах называли Бес, а кто-то и нелюдем, но в широких кругах я стал «рыбным королем» Тихим. В год я продавал на миллионы, подкупая на них налоговую, пограничников, департаменты рыбного хозяйства. Кое-что переводил «на верх». Самсонов говорил, что так надо. Да я и сам прекрасно понимал, что кормить надо всех, но прежде всего тех, кто может развалить твою кормушку одним движением пальцев. Какими бы борзыми мы ни были с Тигром, я на месте, а он из-за колючки – мы хотели править в этом регионе долго и счастливо.

Все это заняло более шести лет. И где бы я ни был, я все равно следил за ней. Понимаете? У меня миллионы зелени, ко мне бабы, став раком, в шеренгу выстраиваются и рот покорно открывают, а я не хочу никого. На этой суке помешан. Отслеживаю каждый ее шаг. Живу не своей, а ее жизнью и понимаю, что, если бы не она, никакие сокровища мне были бы не нужны. Моя месть была бы местью нелюдя №113. Я бы порвал всех своих должников голыми руками и пустил себе пулю в висок…Но я хотел доказать ей, что теперь она никто, а я могу распоряжаться ее жизнью и заставлять играть по моим правилам. Я хотел посадить ее в клетку и наслаждаться нашей агонией.

А еще была эта тоска долбаная, когда вдруг казалось, что небо на землю упало и все. Нет больше солнца, кислорода, радуги. И у меня в груди дыра опять кровоточит. По ней. По твари этой. Кажется, что у нее там под ребрами тоже дыра растет.

И мне срочно надо было убедиться, что там все же бьется ее каменное сердце. Я частным самолетом вылетел в ее Мухосранск. Они уже давно не могли позволить себе жить в столице, об этом я позаботился первым делом, когда понял, что ее идиот – азартный игрок. Посадить его в долговую яму не составило никакого труда.

Первый раз, когда тоску эту дикую ощутил, понять не мог, что происходит. Почему так раздирает по суке этой, почему болит все. Словно дышать нечем, и горло рвать ногтями хочется от нехватки кислорода. Помчался к ней. Все на хрен бросил и уехал. И я не ошибся. Заболела она***

Она сделала шаг ко мне. Моя девочка. Такая безумно красивая и нежная. Страшно прикоснуться и в тоже время хочется ее жадно и безжалостно сминать руками, до синяков, ласкать до изнеможения. Она втягивает запах моей кожи почти так же, как это всегда делал я, а меня трясёт от этой открытой демонстрации ее эмоций.

Застонала, когда я снова впился губами в ее рот, а она сжала дрожащими пальцами мои волосы и притянула к себе, чтобы так же ошалело впиться мне в губы, толкнуться нагло маленьким языком в мой язык, изогнуться, вжимаясь в меня всем телом. Чистейшая похоть, разбавленная тоской и такой болезненной одержимостью, разделенной на двоих.

Чувствую ее отдачу каждой молекулой кожи. И ее горячую, как кипяток, плоть, и эта реакция сводит с ума, своя бешеная реакция на нее и ее на меня, напряжение на грани истерики от жадной жажды ничего не упустить, надышаться ею, наглотаться ее дыханием.

Не услышать ни одного слова, сказанного мною, пожирать ее жалобные всхлипы, когда оторвался на мгновение, и как стонет, ощутив мой рот на своем, и почувствовать, как подкосились ее ноги, когда сжал грудь горячей ладонью.

- Сожри меня, - целует мою верхнюю губу, впиваясь в нижнюю, жадно всасывая в себя, - пожалуйста. Всю меня… Умоляю.

Втянув в себя шумно воздух, потому что в ладонь упираются острые, вытянувшиеся, упругие соски, и обдает все тело разрядом электричества от понимания её дикого желания отдаться мне. Адским ударом тока в миллион вольт от осознания её похоти такой же прекрасно-грязной, как и моя.

Не отрываясь от неё ни на секунду, потому что нет времени на игры... нет времени на самоистязание ненужным никому сейчас контролем... Я слышу все еще, как дымится моя плоть и потрескивает разрядом электричества кожа от каждого ее прикосновения.