БОНУС ТВОИ НЕ РОДНЫЕ (вычищен)

Казнить кого-то ПРОСТО ТАК не так просто, как кажется изначально, пока горишь диким и адским желанием разодрать человека, посмевшего разрушить твою жизнь и превратить ее в ад. Казнить женщину еще сложнее. Я не хотел тупого и бездумного убийства. Я хотел наказание, такое наказание, которое удовлетворит мою жажду мести и заставит человека осознать всю степень собственных грехов.

Будь она мужчиной, я не стеснял бы себя в методах и способах наказания. И я бы исполнил приговор лично. Но Елена была женщиной, и сломать ей ребра или содрать кожу живьем не входило в мои планы. Но какое-то время я был готов это сделать, какое-то время я был способен на жуткое преступление в отношении нее. И мне было плевать, кто она – женщина или мужчина. Она лишила меня самого дорогого. Она отняла у меня мою жизнь и заменила ее на свою, на поддельную бутафорию, она вынудила меня жить и играть по ее правилам, а затем чуть не отобрала дочь и любимую женщину... И она отобрала у меня мать. Пусть косвенно, пусть не своими руками, но она довела ее до самоубийства. И это уже не любовь и даже не одержимость, а наивысшая степень грязного эгоизма.

От самых жутких шагов меня удержала Аня, моя Нютка. Моя добрая и светлая девочка, настолько светлая, что при мысли о ней даже самый жуткий мрак в моей душе рассеивается, и я вижу солнце и поле с синими цветами, такими синими, как ее глаза. Но еще больше меня сдерживала моя дочь, мой маленький ангел – настолько невинный, чистый и не по возрасту умный. Я благодарил Бога, что он дал мне, да, дал мне возможность стать для нее отцом и гордиться этим чудом день ото дня, осознавая, насколько она необычный ребенок, и я вряд ли заслуживаю такого счастья и такой всепоглощающей любви. Не зря говорят, что дети делают нас лучше. Это правда. Они заставляют нас думать о завтрашнем дне и смотреть в будущее их глазами, видеть мир их красками и осознавать, что нет ничего важнее этого живого олицетворения бессмертия. Я ни на секунду не чувствовал, что Маша не моя дочь, не было и мгновения, чтобы я подумал о том, что в ней течет не моя кровь. Она была больше моей, чем я сам. Она даже пахла МОИМ ребенком. Когда я возвращался из офиса домой, и ее тонкие ручки обвивали мои ноги, а задранная мордашка светилась самой сумасшедшей и светлой любовью Вселенной, я ощущал себя настолько счастливым, что мне казалось – я сплю. А когда она впервые после лечения назвала меня папой, я рыдал, как ребенок. Целовал ее лицо, мягкие волосы и ревел. Да, я, взрослый мужик, заливался слезами от того, что услышал, как меня назвали отцом. Это был самый лучший день в моей жизни. Это было второе рождение. А малышка трогала мое лицо ладошками и повторяла «папа, папочка, мой папа».

Твой папа, маленькая, твой и только твой.

Но я не мог вполне насладиться этим счастьем, пока в моей душе жила эта желчь, эта едкая и ядовитая ненависть к твари, посмевшей сотворить такое с нами. Конечно, ее спрятали от меня подальше, увезли туда, где, по мнению ее отца, я бы никогда ее не нашел. Он меня недооценил. Я возродился из пепла и уже мало походил на того идиота, который каждый день спал в обнимку с бутылкой, я в полной мере занялся делом отца и начал давить на крутого папочку Лены, как танк, который прет в наступление, и ничто не может его сдержать. Мы с Костей нарыли некоторые левые делишки Арсения Добронравова… Точнее, нам их преподнесли на блюдечке в самый нужный и подходящий момент… У моего тестя были свои враги. Меня разбирал смех, когда я произносил про себя его фамилию. Чего-чего, а добра там было явно маловато. Оказывается, господин Добронравов когда-то отмывал денежки весьма незаконным способом, за который ему грозил бы немаленький срок, даже несмотря на все количество бабла и связей, и срок – это самый лучший исход, в худшем его бы попросту убрали. Честно, мне было плевать, чем именно он занимался, и я далек от политики такого масштаба совершенно, а вот ему пришлось бы несладко за партнерство с некоторыми лицами, находящимися на очень плохом счету у правительства. На измену потянуло бы со всеми вытекающими и на шпионаж при его должности, как минимум.

Проверив всю информацию и убедившись, что она настоящая, я отправился к нему в офис с маленькой флэшкой, на которой было парочку документов и фотографий, где сам Арсений встречается с некоторыми людьми на левой территории и явно обменивается товаром. В офис охранники меня впустили после того, как поговорили с самим Добронравовым. Он корчил из себя саму любезность и делал вид, что его невероятно огорчает наша ссора с Леночкой и развод. Где его дочь, оскорбленная и униженная моим уходом, он, конечно же, не знает.

Я поднялся в его кабинет в огромном высотном здании и усмехнулся, когда увидел, что подле него осталась охрана. Раньше мы беспрепятственно разговаривали наедине, а сейчас жирная мразь точно знал, какой величины зуб я имею на него и на его дочурку-убийцу. Я посмотрел на двух охранников и сел напротив Добронравова за стол.

- Добрый день, папааа, - растянул последний слог и, взяв ручку со стаканчика, покрутил ее в руках, и обернулся к охранникам, - а паркер – это колюще-режущее?

Они молча уставились на меня и потом перевели взгляд на Добронравова.

- Папа, а вы теперь боитесь со мной наедине остаться? Что ж так?

Арсений растянул рот в подобии улыбки.

- Что ты, Егор, нет, конечно. Просто недавно прокатилась волна терактов по офисным зданиям. Вот начальник охраны распорядился.

- Ну, да, конечно. Как я упустил из вида теракты? Кстати… вы еще не нашли вашу дочь, папа?

Он тут же нахмурился и сделал несчастный и сокрушенный вид.

- Нет. Прячется она… раны зализывает. Любила ведь тебя очень сильно. Тяжело ей сейчас.

Я усмехнулся и подался вперед, облокачиваясь локтями на стол.

- Любила… так любила, что много лет назад отравила мою жену Анну и убила моего нерожденного ребенка. Так любила, что спустя время повторила эту попытку еще раз. Так любила, что довела мою мать до самоубийства! Как думаешь, папа, сколько лет дадут за все эти преступления?

Добронравов изменился в лице. С него тут же пропало деланно-печальное выражение, и бычьи глаза сверкнули яростью. Он повернулся к охране.

- Вышли вон! Быстро!

Когда за двумя шкафами прикрылась дверь, он впился в меня своими светлыми глазами, полными презрения и злости.

- Это все клевета и наговоры. Бред пьяного… ясно? Моя дочь чиста. И ни в чем не виновата! Свои обвинения засунь себе знаешь куда?

Как быстро мразь раскололась и скинула фальшивую маску. Еще и отпирается. Думает, я блефовать сюда пришел, или дочечка уверена в своей безнаказанности.

- Я пришел как раз затем, чтобы найти для них подходящее место… у тебя, ПА-ПА!

Подождал, пока длинноногая молоденькая секретарша поставит поднос с чаем, и достал из кармана две флэшки.

- Смотри сюда внимательно и слушай. Много раз я повторять не буду. Вот это причина, по которой я хочу наказать твою дочь. – подвинул к нему носитель и откинулся на спинку кресла, покручивая в пальцах вторую флэшку.

- А здесь причина, по которой ты сделаешь все, что я скажу.

- Иди на хер, молокосос. Я ничего слушать не стану. Убирайся отсюда, иначе я тебя вышвырну за дверь!

- Ну я бы так не торопился. Ты ведь умный человек, Арсений. Всегда был умным. Не чета дочери своей… хотя и она довольно долго водила всех за нос. Посмотри… ведь это шанс остаться в живых. Ведь если моя вторая флэшка уйдет куда надо, ни от тебя, ни от твоей дочери места мокрого не останется. Ты ведь помнишь дело весьма известного и погибшего при странных обстоятельствах, как его… фамилия такая музыкальная… кажется, Виоланчелина. Громкое дело было…

Я следил за ней. Знаете, как звери выслеживают свою жертву? Идут, крадучись где-то вдалеке, выжидая момент, чтобы наброситься и сожрать живьем. Или загнать в ловушку и отдирать по кусочку день за днем. Только в отличие от зверей я никуда не торопился и мог насытиться своей трапезой в любой момент, когда посчитаю нужным. Я загонял ее. Постепенно, осторожно, не торопясь. У меня была вся наша жизнь. И я хотел насладиться своим триумфом сполна. Но для этого было ничтожно мало просто выжить и выйти на волю. Я хотел из зверя превратиться в хозяина жизни, человека. Потому что звери, насколько бы они ни были опасны, никогда не смогут быть так изощренно жестоки и сильны, как человек. Меня достаточно долго считали кем-то наподобие примата в клетке, и я готов был землю грызть, чтобы доказать – я способен на нечто большее, чем презренные людишки, возомнившие себя богами. И я землю грыз, чтобы подняться. Из подопечного Тигра я стал его правой рукой.