И именно в такие моменты мне срывало планки. Я ждал момента, когда поймаю этого лоха и заставлю орать от боли за каждое мгновение, что он провел рядом с ней. За каждое прикосновение, за то, что дышал рядом с ней воздухом, за то, что смотрел на нее, слышал ее, говорил с ней. И за то, что трахал ее. От одной мысли об этом у меня сносило крышу. Изо дня в день, из ночи в ночь я не позволял себе срываться в это пекло, в этот проклятый Ад, в котором я видел ее под ним. Я сатанел, выл от боли, орал, надрывая пересохшую глотку, я резал свои пальцы, которые не знали, что такое чувствовать ее кожу, а ублюдок знал и имел на это право. На МОЮ женщину, которая принадлежала мне.

Я жаждал боли. В эти моменты я мечтал, чтобы иная боль выбила эту на хрен. Мне хотелось сдохнуть. И я ненавидел себя за это.

Несколько лет вдали от нее. Нет, это не спасало. Всего лишь давало иллюзию контроля.

***

Я увидел ее снова спустя два года. Да, мои перерывы были долгими. При этом я знал о каждом ее шаге круглосуточно. Но увидеть означало снова впустить в себя ад. И я был слабаком, потому что не хотел корчиться в агонии еще более острой, чем та, что жила со мной все эти годы. Я и этой встречи не хотел. Знал бы, не ответил бы на приглашение одного из партнеров. А потом было поздно.

Увидел и разбился. Снова. На более мелкие куски. А ведь самоуверенно надеялся, что с каждым днем все лучше справляюсь с этой болезнью. Но ни хрена я с ней не справлялся. Она затаилась в лживой ремиссии и набросилась на меня, едва я увидел точеную фигурку этой суки, затянутую в вечернее платье цвета ее предательских изумрудных глаз, и ослепительно красивое лицо в обрамлении распущенных по голым плечам шелковых локонов.

Жадно сжирая ее взглядом, я прятался за массивными белыми колоннами концертного зала, где проходила презентация фирмы моего партнера и следил за ней больными глазами озверевшего от жажды крови и секса серийного маньяка.

Смотрел, как пьет вино и завидовал проклятому хрусталю до боли в скулах за то, что может касаться ее губ, ревновал к каждому ублюдку, подходившему ближе, чем на метр. Вечер превратился в пытку. Меня прошибало холодным потом. От навязчивого желания убить ее прямо здесь вспотели ладони. Когда она позволила одному из озабоченных ею самцов увести закружить ее в танце, я понял, что мне сносит планки. Начала дергаться рука, сжимаясь в кулак и разжимаясь. Первый признак потери контроля. Когда я могу залить кровью весь концертный зал, оставив здесь горы мяса. Дергается правая скула, где красуется старый шрам и трещат челюсти. А перед глазами – другая вечеринка в ее доме, и я, заглядывающий в окна со взглядом конченого психопата.

Её День рождения. Как и любой другой праздник, который

- Уведите ее. Мне не до истерик. Готовьте к операции.

- Нееет! Не надо! Не надо операцию! Не надоооо!

***

Я перевернулся на спину и теперь насаживал мою девочку на себя быстрыми движениями, сдавливая тонкую талию, глядя на ее подскакивающую упругую грудь, любуясь мягким животом и линией ребер, ощущая, как ее длинные волосы щекочут мне ноги, когда Аня изгибается назад и извивается на мне, заставляя уже меня выть от наслаждения. Сладкая пытка – ощущать ее снаружи и так же невыносимо чувствительно вдираться в нее изнутри, скользя по шелковистым мокрым стенкам. И у меня темнеет перед глазами, сверкают разноцветные точки перед приближением оргазма, и я знаю, что он будет раздирающе-мощным. Не выдерживаю, выходя из ее тела и переворачивая на живот, поставил на четвереньки, впиваясь ладонью во влажные волосы, заставляя прогнуться и подставить мне свою блестящую от наших соков промежность. И войти сильно и глубоко, удерживая за ягодицы, глядя, как сильно ее выгибает назад, и зверея от глубины проникновения в это сладкое тело. И ощутить, как внезапно ее плоть начинает сокращаться вместе с громким протяжным криком, и меня срывает вместе с ней. Выворачивает от невыносимого, запредельного кайфа, удерживая Аню за волосы, весь взмокший, выгибаюсь назад, выстреливая в нее своим семенем, дергаясь с каждым толчком острого удовольствия, и мне кажется, что все мое тело ноет, накрытое цунами, и я слышу собственное триумфальное рычание. А в глаза все еще бьет яркий свет… вспышками подрагиваний после бешеного оргазма.

Очнулся, оплетая ее руками, удерживая под собой сильной хваткой, уткнувшись лицом в ее мокрые волосы. И меня разрывает от нежности к ней, плавит, как патоку, я словно растекаюсь вокруг ее тела вязким медом. Мне хочется целовать каждый миллиметр потной кожи, пропахшей нашим безумием. А она вдруг тихо шепчет мне…

- Я люблю тебя, Егор.

Целую ее затылок, добираясь до розовой мочки уха.

- У меня есть для тебя подарок.

Улыбается…

- И у меня.

- Показывай, - продолжая пощипывать губами мочку ушка и не выходя из нее.

- Нееет, сначала ты.

Едва перекусив после бурного секса, искупав друг друга в душевой и высушив волосы, мы едем на моей машине смотреть на ее подарок. Я заставил ее закрыть глаза и постоянно следил, чтоб она не подглядывала. До того самого момента, пока не подхватил ее за талию и, не взяв на руки, не внес через порог нашего достроенного дома.

- Открывай.

И млеть от счастья, когда она визжит от радости, целует мое лицо, мои щеки, мои глаза. Сумасшедшая девчонка. И прижав к себе, потребовать свой подарок, увидеть, как вспыхнули щеки, поставить на ноги, а потом заставить посмотреть себе в глаза и стоять в предвкушении, пока она достает из сумочки маленький снимок с какими-то расплывчатыми серыми линиями и помехами.

- Что это?

- Твой подарок. Ему шесть недель… ты станешь папой во второй раз.

Она смущенно улыбается, а меня накрывает волной неудержимого дикого счастья, настолько сильного, что, кажется, сердце сейчас остановится, застынет и разорвется на хрен.

***

Елена сидела в инвалидном кресле в столовой, за распахнутым окном пели птицы, весна бушевала в полном разгаре, деревья расцвели, и вся столовая наполнилась удушливым запахом надвигающейся грозы. Им включили телевизор, как всегда один и тот же канал, и она смотрела на экран почти не моргающим взглядом, чувствуя тяжесть во всем теле и полнейшую ясность в голове. Из нее сделали растение. Превратили ее в подобие человека. И если вначале у нее оставалась надежда, что, прекратив принимать препараты, она снова станет нормальной, то с каждым днем эта надежда таяла и превращалась в пыльцу… нет, не в цветочную, а только в вонючую и гнилую. Лекарства постепенно превращали ее в зомби. И врачи… они не стеснялись говорить при ней о том, что ее состояние ухудшается и конечности теряют чувствительность. Скоро ее совершенно парализует, и она никогда не сможет ходить и даже подносить самостоятельно ложку ко рту.

Этой ночью ей приснился кошмар. Она лежала на постели рядом со своей свекровью. И та смотрела на нее злыми глазами. Вся опутанная проводами в реанимации, она не могла пошевелиться, но почему-то смогла разговаривать. И когда врачи пришли делать Елене очередной укол обездвиживающих психотропных препаратов, старуха прошипела, испепеляя ее взглядом полным ненависти.

- Теперь ты узнаешь, что значит подыхать и все понимать… узнаешь, каково это – на моем месте. Узнаешшшшшь… узнаешшшшь.

Да, бл**ь! Даааа... не давая привыкнуть, не позволяя смаковать оргазм дальше, вбиваться в нее сразу на полной скорости, вцепившись в ее бедра. Перед глазами изогнутая спина, белая, нежная тонкая кожа. Я поворачиваю ее за волосы к себе, заставляя изогнуться сильнее, чтобы вбиваться глубже, чтобы разрывать ее изнутри и клеймить, наказывая за всех их, имеющих право отбирать ее у меня. Удовлетворённо вдыхая ее крики. Стирая поцелуями слезы на щеках. Размазывая их по бледному лицу. Шелк на моих руках - контраст нежности и грубости. И я хочу сломать эту нежность, подчинить себе. МЫ хотим этого. ОБА. И поэтому намотать на ладонь шелковистые волосы, зная, НАСКОЛЬКО это больно и вздернуть с силой вверх. Выдернуть из ее рта трусики, вышвырнуть в кусты и смять ее губы своими, глотая ее кровь с них, с языка.